Генрих Штоль - Пещера у Мертвого моря Страница 8

— Сверток тряпья, — голос Мухаммеда был еле слышен, несмотря на резонанс пещеры.

— Еще один, — произнес Омар, запуская руку в сосуд.

— И еще один, — добавил Мухаммед, теперь была его очередь.

— Как это барахло воняет!

— Да, тухлыми яйцами.

— И еще смолой. И это все сокровища, Мухаммед?

Мухаммед беспомощно пожал плечами. Он тоже представлял себе сокровища совсем, совсем иначе. Но что в том проку? Однако, разве одноглазый не король среди слепых, а заика среди немых? Разве вонючий сверток тряпья длиной в локоть не может считаться если не сокровищем, то хотя бы какой-то ценностью по сравнению с черепками и пустыми кувшинами? Джины пещеру не посещали, это было ясно. Только люди. А люди, когда бы они ни жили, позавчера или тысячу, или две тысячи лет назад, не стали бы прятать в таком уединенном, почти недоступном месте ничего не стоящие вещи. Конечно, нет! Значит, эти свертки чего-нибудь да стоят. Чего именно — это можно будет разглядеть позднее. А впрочем, что за смысл оставаться дольше в затхлой духоте пещеры, где все или почти все было, казалось, разведано?

— Вылезай, Омар, — приказал Мухаммед, — я подам тебе свертки, и мы их рассмотрим.

Неудачливые кладоискатели, кряхтя, растянулись на песке возле пещеры и позволили себе выкурить пополам вторую сигарету. Время близилось к полудню, когда мальчики приступили к тщательному осмотру находок. С тугого свитка льняного полотна свисали трухлявые лохмотья. На свежем воздухе при ярком свете дня свертки пахли не лучше, чем в пещере. Трудно было представить, что из них могут появиться на свет неописуемые сокровища, какие нашел в пещере Аладин. Но в нашем странном мире нет ничего невозможного, это знали даже двенадцатилетние бедуины из племени таамире.

— Давай! — приказал Мухаммед себе самому и своему приятелю. Вытащив старый перочинный ножик со сломанной ручкой, он принялся разрезать ветхое полотнище там, где оно не сразу уступало его проворным пальцам и не превращалось при первом прикосновении в пыль, заставлявшую мальчиков чихать. Вдруг нож наткнулся на какой-то твердый предмет, ломкий, как старый воск или смола. Это от него исходил такой скверный запах.

Своим ножом, не особенно острым, Мухаммед соскоблил с него остатки полотна, и вот в его тонких, подвижных пальцах оказался свиток темно-коричневой, почти черной, и очень хрупкой кожи.

— Держи крепко, Омар!

Омар взялся за край свитка, а Мухаммед, шаг за шагом отступая, медленно его разворачивал. Может быть, внутри все-таки спрятано золото или драгоценные камни… Ничуть не бывало. Это был лишь кожаный свиток, такой длинный, что в палатке длиной в четыре с четвертью и даже в четыре с половиной человеческих роста он бы протянулся от стены до стены. И все же это была не простая кожа: с внутренней стороны свиток покрывали письмена.

— Хм, — произнес Мухаммед с видом превосходства, — посмотрим, что это значит.

Он ведь учился читать и даже умел немного писать. Но на сей раз он похвастал своими познаниями преждевременно: как он ни старался, ему не удалось разобрать, что было написано на этом ценном или не имевшем никакой ценности свитке. Начертанные на нем буквы совсем не походили на круглые ровные арабские письмена. Странные, никогда не виданные мальчиком прежде угловатые, квадратные знаки напоминали маленькие черные брусочки. Мальчики развернули другие свитки — результат был тот же.

И вот Мухаммед и Омар, предоставив коз самим себе, уселись среди разбросанных вокруг свитков, испещренных непонятными буквами. Мальчики торопливо курили, но даже табак не вносил ясности в их юные головы. Они собирались найти сокровище, а нашли старую исписанную кожу, с которой не знали что делать.

Омар откашлялся и взглянул на Мухаммеда. В его темных глазах стоял вопрос. И если бы Мухаммед перевел его на язык слов, он бы гласил: «Ничего не вышло, а, Мухаммед? Это какая-то дрянь, как ты думаешь? А как же полный мешок табаку? А мои жены? А твой „Роллс-ройс“?»

Нет, нет и еще раз нет! Признаться, что мучился из-за никому не нужного хлама, — этого самолюбие мальчика не позволит.

— Все-таки это сокровище! — произнес Мухаммед чуть громче, чем следовало. — Мой отец скажет, как сделать из него деньги. Понимаешь, — быстро добавил он, ибо Омар молчал, а вопросительное выражение не сходило с его лица, — понимаешь, это же старинная вещь. К нам приезжает столько иностранцев в очках и тропических шлемах, с фотоаппаратами в блестящих кожаных футлярах, и все они ищут древности. Им, конечно, можно подсунуть эту штуку. К счастью, Аллах лишил их ума настолько, что они покупают все, что им предлагают, лишь бы это было старинным. А эта вещь, Омар, очень древняя. Конечно, сегодня вечером мы ничего не получим, и хорошо бы тебе поискать кисет твоего отца получше, чем вчера. Иначе завтра нам нечего будет курить, ведь мой отец, ты знаешь, слишком подозрителен. А теперь давай скатаем свитки обратно. Если не удастся, свяжем веревкой. Уж очень они хрупкие. Смотри, всюду валяются отломившиеся кусочки с этими смешными угловатыми буквами.

Он подул на землю, и легкие клочки, точно пух, разлетелись в разные стороны.

— Жаль, — глубоко вздохнул он.

— Чего жаль, Мухаммед?

— Что хотя бы в одном кувшине не было чего-нибудь существенного, чего же еще.

— Значит, ты признаешь, что…

— Что-о? Что это я признаю?! Уж не хочешь ли ты сказать…, — он сжал кулаки, и по лицу его было видно, что он готов броситься на приятеля.

— Нот, Мухаммед, нет, — заторопился Омар, — я хотел только… Значит, ты и вправду веришь, что наша находка чего-нибудь да стоит?

— Чего-нибудь? — Мухаммед гордо выпрямился. — Многого стоит, очень многого, Омар. Я же тебе сразу сказал, это сокровище.

— Вчера слишком поздно, сегодня слишком рано, — проворчал отец, когда Мухаммед эд-Диб вернулся домой. Прозвучала увесистая пощечина. Но ни один мускул на лице мальчика не дрогнул, он лишь сказал:

— Может быть, ты купишь мне часы, когда будешь в Бет-Лахме [39]?

У Юсуфа бен Алхаббала слова застряли в горле, и все его большое тело содрогнулось от смеха.

— Уж не воображаешь ли ты, что я Али-Баба и нашел пещеру сорока разбойников? Сезам, откройся, так? Часы! Прекрасно! А почему не верхового верблюда, Мухаммед, сын мой? Или автомобиль?

— Тоже неплохо, отец; от машины я определенно не откажусь. Но это мы еще обсудим.

— Ну-ка, признавайся, ты что, слишком долго сидел сегодня на солнце?

— Нет, зато я был в пещере, только не знаю, в какой, Аладина или Али-Бабы, и там я нашел клад. Смотри!

Он протянул отцу три свертка, которые положил у входа в палатку. Дрожащими руками Юсуф стал развертывать самый большой. Покрытый письменами свиток лег от одного края палатки до другого; значит, он имел семь и одну треть метра в длину при ширине около двадцати семи сантиметров. Но и Юсуф не мог прочитать написанного, не мог даже определить, где верх, где низ. Оба других свитка, много короче первого, были исписаны такими же таинственными знаками.

Мухаммед, дрожа как в лихорадке, переступал с ноги на ногу, в то время как отец его не спеша рассматривал свитки, отщипывал от них кусочки, нюхал и клал на язык. В конце концов мальчик не выдержал:

— Ведь это правда сокровище?

— Если Аллах этого захочет, — возразил Юсуф, пожав плечами.

Но когда он увидел, как лицо сына побледнело от безмерного разочарования, он обнял его и великодушно протянул свой кисет с табаком:

— Сядь, Мухаммед, покури. Ты уже не ребенок, мой мальчик, и я буду говорить с тобой серьезно. Время, Мухаммед, сейчас плохое, очень плохое. Ты так гордо сказал: «Сокровище!» Да, в доброе старое время эта редкая вещь была бы сокровищем. Тогда в Эль-Кудсе, в Бет-Лахме и даже здесь, на побережье Мертвого моря, было полно иностранцев, паломников и любопытных. Все они, и набожные христиане и неверующие туристы, с ума сходили по сувенирам, особенно по старинным. Тогда, скажу я тебе, мы делали хорошие дела. — Он вздохнул тяжело и сокрушенно. — В Эриха [40] был у нас один человек, так он чеканил из бронзы, серебра и даже золота отличные древние монеты. Другой лепил из глины светильники, большей частью с непристойными изображениями, такие шли лучше всего. А одна фабрика в Саксонии, это очень далеко отсюда, за морем, у франков, ткала для нас ковры с превосходными потертыми местами и даже с проеденными молью дырами. Две другие фабрики поставляли кувшины и одежду, сплошь древние. Тогда мы хорошо жили, мой мальчик, иностранцы дрались из-за наших древностей и верили всему, что мы им рассказывали. Конечно, некоторым доставались и настоящие старинные вещи, ведь земля полна ими. Особенно много их было здесь, в пещерах над морем, и находили их пастухи вроде тебя. Но, я уже сказал, эти времена миновали. Теперь У нас идет война или что-то вроде этого между арабами и евреями, и мы, как при жизни моего деда, снова вынуждены продавать козий сыр и молоко в Бет-Лахм и немного заниматься контрабандой. Плохие времена, Мухаммед, сын мой, можешь поверить твоему отцу. Скрути-ка себе еще одну сигарету, мальчик, на это во всяком случае твоего сокровища хватит. Только не знаю, с какой стороны взяться за дело. Потолкую с шейхом. Он-то уж найдет способ, как сделать из твоей находки деньги. Но одно могу сказать уже сейчас: много получить не удастся, может быть, несколько фунтов. Все-таки это лучше, чем ничего. А больше в твоей пещере ничего не было?