Александр Тюрин - Формула истории Страница 8

Свидетельством интеллектуального увядания было безоглядное строительство «витрин социализма» по всему миру. «Витрины» строились за счет коренной России в Прибалтике, Грузии, Западной Украине, в «народных демократиях» Восточной Европы, и за океанами, в джунглях и пустынях, где племенные вожди вдруг осознали, что они могут быть не только слугами, но и фактическими хозяевами для белого человека. Достаточно было туземным колдунам произнести магические слова «Маркс-Энгельс-Социализм» и советский госкомитет по внешним экономическим связям устраивал им кисельные реки в молочных берегах. Безвозмездных товаров направлялось по этим рекам так много, что на добрую треть из них терялись документы, после чего бездокументный груз считался свалившимся с неба, а от советской стороны требовали прислать всё по-новой (автор этих строк был свидетелем подобной практики). Да, предполагалось, что «витрины» будут заодно периметрами безопасности, но они не обеспечивали и сотую долю безопасности, которую давал ракетно-ядерный щит. СССР обустраивал там счастье для всех, бесплатные больницы, школы и институты. А американцы старались каждую из этих "витрин" разбить, устроив там переворот или перманентное кровопускание с помощью диверсионных операций. В отличие от наших затратных чудес американцам это обходилось порой в несколько тысяч долларов - именно столько стоил переворот в Конго, устранивший Лумумбу. Вместо счастья для всех, создаваемого советскими братьями, США обустраивали веселье и счета в западных банках для кучки местных клептократов, обеспечивающих закачку дешевых ресурсов в западную экономику.  В отличие от СССР, исповедовавшего философию равенства и бескорыстной помощи народам, освободившимся от колониальной зависимости, американцы создавали и эксплуатировали неравенство, трайбализм, этнические конфликты, давая возможность местным верхушкам наживаться на несчастьях и нищете остального населения.

Казалось бы в области пропаганды мы могли сверкать неуязвимостью, опираясь на свои экономические и военные достижения, на свою обильную помощь многочисленным братьям по всему миру.

Однако Запад воспользовался гигантской прорехой в идеологии Руси Индустриальной – туда и устремились информационные вирусы. Этой прорехой была мессианская претензия на место номер один по материальным богатствам, по уровню потребления вещественных благ. Претензия была глубоко нерусской, не соответствующей природе нашей холодной континентальной страны, она была порождена классическим европейским марксизмом, густо замешанным на протестантском мировоззрении, и стала троянским конем Запада.

Наши собственные элиты вдруг стали сравнивать нас с западными государствами – с системами, которые веками развивались в куда более благоприятной внешней среде.

Чисто формальное сравнение с Западом работало против СССР. Это было абсурдное сравнение по размерам индивидуального потребления (даже не по количеству, а по ассортименту), что не учитывало нашего климата, географии, короткого индустриального пути и последствий колоссально разрушительной войны, объективной необходимости огромных оборонных расходов, что не принимало во внимание специфики потребления в коллективистском обществе, например, через общественные фонды. Автор этих строк никак не мог убедить своего дедушку, что иметь личный автомобиль – это лучше чем ездить на общественном транспорте; дедушка-фронтовик так и умер в полной уверенности, что на трамвае веселее, пробок не будет и воздух не испортится.

Сравнение с Западом не учитывало простого обстоятельства, что народы (как и личности) находятся в неравных условиях. «Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным» говорят в Одессе, поэтому одесситы никогда не будут сравнивать двухметрового качка с инвалидом Великой отечественной войны.

Сравнивать СССР с западными странами было можно и нужно, по тем показателям, которые неопровержимо свидетельствовали в нашу пользу – по темпам прогресса, по цифрам, показывающим, чего наша страна добилась при тех начальных условиях, которые имела. И почему нас надо сравнивать с США и Норвегией (эта ж вообще узкая полоска суши вдоль теплого морского течения), а не с Монголией или Афганистаном, которые по внутриконтинентальной замкнутости очень близки к большей части СССР.

Западное хозяйство - это многоступенчатая пирамида, на вершине которого находится то самое "общество потребления", с которым нас сравнивали советские элиты, забывая при этом о нижних ступенях пирамиды, на которых живут миллиарды людей капиталистической периферии, Третьего мира. Эти ступени в западном "разделении труда и потребления" играли и играют роль дешевой ресурсной базы, максимально эксплуатируемой рабочей силы. Это нижние уровни, на которые сбрасывается большая часть издержек западного общества потребления.  

Значительная часть претензий советских элит к родному государству находилась за пределами рационального и могла быть рассмотрена только в рамках социальной психиатрии. «А почему это у нас холоднее, бледнее, кислее, почему небо пасмурное, а у них голубое? Почему у меня нет длинноногой девушки, такой, как в Плейбое, и почему я вынужден рассматривать сисястых красоток в импортных журналах украдкой? Почему у нас всё спокойно и скучно, а у них весело и даже в детских мультиках все постоянно дерутся друг с другом? Почему у них товары в пестрой пластиковой упаковке, а у нас в серой бумаге?» (Хотя, на самом деле, бумага экологичнее и безвреднее для здоровья, чем пластик.)

В каком-то смысле даже высота общественной морали в советском обществе сыграла против него, низменные инстинкты подавлять опасно.

Можно сказать, что недееспособность советских элит началась с международной арены. В 1970-е Запад, ослабленный вьетнамским поражением, арабским нефтяным эмбарго и занятый переходом к Постиндустриалу, успешно убаюкал советскую верхушку разговором о "разрядке международной напряженности". Тут и Сахаров-Боннер подоспел со сказками о конвергенции двух систем. И наши миротворцы конкретно бросились на выручку, отказавшись от поддержки левых радикалов и национально-освободительных движений на большей части  постколониального пространства, являвшегося сырьевым подбрюшьем Запада. Да и сами выступили в роли сырьевого придатка, открыв Западу кран с дешевой нефтью. Западные партнеры улыбнулись, но взаимностью не ответили. Уровень диверсионной активности против советского лагеря только вырос; Ангола, Мозамбик, Никарагуа рвались на западных минах; полз вооруженный американским "Стингером" бородатый моджахед с пакистанской базы и зарплатой из саудовской кассы, летел южнокорейский боинг с американской разведывательной начинкой на наш Дальний Восток, чтобы по своему уничтожению дать начало западной пропагандистской истерии; ЦРУ и Ватикан с помощью польского ксендза нашептывали польскому рабочему, что русский - исконный враг. На приток советских энергоресурсов, западные диверсионные штабы ответили теперь трубным эмбарго, обрушением цен на нефть и взрывами газопроводов. Адекватного ответа с нашей стороны не было и не могло уже быть. Советские элиты уже хотели себя капитализировать - с помощью западных партнеров...  

Если в одном месте убудет, то в другом прибудет. Интеллектуальные силы, утекающие из сферы управления, притекали в сфере подрывной деятельности против собственной страны. Советские элиты, имеющие максимальный доступ к традиционно мощной государственной машине (к ее экономическим, полицейским, медийным инструментам), поставили своей целью развал этого самой машины, обеспечение личного блага не за счет функционирования государства, а за счет его нестабильности.

Наш управляющий класс дал себя соблазнить западным растлителям, а затем в порядке компенсации многократно изнасиловал вверенную ему страну – кстати, на процессах по делам о насилиях адвокаты нередко делают упор на то, что обвиняемый и сам в детстве натерпелся от насильников.

С медицинской точки зрения, болезнь советского общества напоминала социальный СПИД. Иммунитет общественного организма боролся против чего хочешь, но только не против инфекции, которая разрушала этот самый общественный организм и сам иммунитет.

Постиндустриал сломал Россию гораздо раньше, чем она завершила индустриальную фазу развития – на которую было отведено каких-то шестьдесят лет (за вычетом войны и послевоенного восстановления – вообще пятьдесят).

Столь ранние сроки и необыкновенная скорость постиндустриального передела Россия были определены нашей «совестью нации» – гуманитарной интеллигенцией. Не просвещением народа, не национальной памятью и повышением качества образования занималась она, а засорением культурного поля информационными вирусами.