Алексей Дельнов - Китайская империя. От Сына Неба до Мао Цзэдуна Страница 82

Император Канси

Все же его допустили до очей Сына Неба («лицо мунгальское, усы немалые, борода небольшая, черная» – так описал он внешний облик китайского повелителя). Посол поклонился императору по местному обычаю – встав на колени, а тот, в знак особого расположения, через ближнего человека из собственных рук передал ему чашу горячего вина. Затем задал через переводчиков-иезуитов несколько вопросов, вроде того, как скоро можно добраться из Москвы до земель польских, французских и итальянских (ответами было, собственно, две, десять и двенадцать недель).

На этом аудиенция закончилась. Интереса к развитию взаимной торговли при китайском дворе, по обыкновению, не проявили. Другие вопросы – о строительстве церкви в Пекине, о возврате пленников, о выдаче перебежчиков тоже повисли в воздухе. Удалось только, щедро подмазав отцов-иезуитов, выведать, что никаких враждебных намерений по отношению к московскому государству император Канси не имеет.

В 1719 г. в чине полномочного посланника ко двору китайского императора прибыл лейб-гвардии Преображенского полка капитан Лев Измайлов. На дворе был уже восемнадцатый век, и русский посол представлял теперь совсем другое государство – не раз опробовавшее свою силу и знающее себе цену. Знали ее и в Пекине. Толкотни по поводу величания монархов на этот раз не было. В привезенной грамоте указаны были только титулы богдыхана, а русский самодержец ограничился собственноручной подписью, которая говорила сама за себя – «Петр». Просто и со вкусом. Посол же в своих речах величал своего государя императором – хотя этот титул русский царь принял только два года спустя.

На аудиенции послу пришлось преклонить перед Сыном Неба колени, но вместе с тем из уст последнего прозвучали знаменательные слова. Канси объявил, что хоть и существуют стародавние законы, согласно которым китайскому императору не подобает принимать грамоту из рук чужеземного посла – но для императора российского, которого почитает равным себе, делает исключение. И принял послание прямо из рук Измайлова.

Последовала беседа. Канси задавал примерно те же вопросы, что когда-то Спафарию – но было видно, что они вызывают у него живой интерес. Не изучал ли русский посол астрономию? Тот ответил, что не изучал (перед самой аудиенцией китайские вельможи с незажившим еще негодованием поведали ему о довольно давней уже выходке Спафария: «Я на небе не бывал и имен звездам не знаю»). Далее Канси поинтересовался, нет ли в составе посольства людей, играющих на каких-либо музыкальных инструментах. Оказалось, что есть – играют на трубах и на скрипке. На вопрос, существуют ли в России науки и сведущие в них ученые, русский посол с гордостью мог ответить: да, существуют, в России теперь в чести все науки (в 1724 г. будет основана Петербургская Академия наук). А китайского императора, чтобы сделать ему приятное, уверил, что во всем мире знают о его любви к искусствам и наукам и о его милости к ученым людям. Канси поведал, что сам он выучился у иезуитов математике и астрономии, и что они многих уже в его стране обучили европейским наукам. В политику иезуиты не вмешиваются, занимаются своими религиозными делами – и он им не препятствует.

Измайлов же пообещал святым отцам в частной беседе, что если они будут радеть об интересах российского государя – тот в долгу не останется, предоставит их ордену льготы, например, обеспечит доставку его почты через Сибирь. Монахи изъявили готовность проявить всяческое усердие.

Послу был устроен еще один прием, во время которого Канси повел себя совсем уже нетрадиционно. С самого начала он объявил, что «прежде ты был на аудиенции по нашему обыкновению, а теперь поступай по-своему, ешь и веселись запросто». После этого слуги внесли столы, уставленные множеством искусно приготовленных блюд. Откушав, посланник поклонился по-европейски, а Канси произнес целую речь – можно сказать, программную. В ней говорилось, что если человек 20–30 бездельников в год перебегают с одной стороны на другую – это не повод, чтобы портить добрые отношения. Далее он пожелал, чтобы русский государь, монарх великий и славный, берег себя: он, Канси, наслышан, что царь участвует в сражениях на море, «а море – махина великая, и бывают на том море волны огромные, и от того бывает страх немалый».

А потом последовали самые знаменательные слова. Воевать нам ни к чему. Россия – страна холодная и далекая. Если он, китайский император, пошлет на нее свои войска, и они смогут даже захватить какую-то часть российской территории – прока от этого не будет никакого, потому что все захватчики померзнут. Равным образом это относится и к русскому государю: окажись победоносными его войска, они перемрут от непривычного для них зноя. Так что воевать нам – в любом случае невелика прибыль. Земли и у нас, и у вас своей хватает (оговоримся, что в Китае тогда еще только-только начинался демографический взрыв, а в России еще не пришли к власти демократы. И вообще-то у нас тоже – не везде белые медведи по улицам шляются. Кое-где и пальмы растут).

При переговорах с министрами посол хотел добиться прежних российских целей: открытия православного храма (епископ Иннокентий Кульчицкий был уже наготове, чтобы возглавить православную духовную миссию в Пекине) и всестороннего развития торговли – для чего, в частности, предлагал учредить консульства как в китайских, так и в российских городах. Но китайские чиновники опять не проявили никакого энтузиазма. Прозвучало: «У нашего государя торгов никаких нет, а вы купечество свое высоко ставите. Мы купеческими делами пренебрегаем, у нас ими занимаются самые убогие люди и слуги, и пользы нам от вашей торговли никакой нет, товаров русских у нас много, хотя бы ваши люди и не возили».

А тут еще приключилось ЧП: на российскую сторону из Поднебесной перешло сразу семьсот монголов, и мандарины, изобразив по этому поводу негодование, свернули переговоры. Агента Ланга, оставленного Измайловым в Пекине для оказания консульской поддержки русским купцам, китайцы постарались побыстрее спровадить.

Тем не менее русско-китайская торговля в ближайшие годы была все же упорядочена, но велась она в форме несколько заадминистрированной. Раз в год на границу прибывал возглавляемый особо уполномоченным на то купцом русский караван с товарами – как казенными, так и взятыми у частных лиц, и происходил торг (эта торговля стоила жизни сибирскому губернатору князю Гагарину – он был повешен за махинации в особо крупных размерах).

Посольство Измайлова тоже принесло больше интересных впечатлений, чем реальной пользы. Но вскоре, в 1725 г. в Поднебесную отправился еще один чрезвычайный посланник – граф Иллирийский Савва Лукич Рагузинский-Владиславич, серб по происхождению. За этот короткий сравнительно отрезок времени скончались оба великих монарха. Петра на престоле сменила его супруга Екатерина I, а Канси – его сын Юнчжэн.

По пути в Поднебесную Рагузинский сделал остановку в Иркутске. Здесь он встретился с Лангом, несостоявшимся российским консулом в Пекине. Они вдвоем изучили карты, на которых была обозначена граница двух держав, установленная Нерчинским договором – и поняли, что это в значительной своей части белое пятно. В Иркутске находилось тогда четверо геодезистов, выполнявших по поручению Петра Великого работы по составлению карты сибирских провинций. Посланник, имевший еще и министерские полномочия, разделил их на две группы и отправил уточнять карты пограничного района. Собственно, согласование с китайской стороной государственных рубежей и являлось главной целью посольства.

Рагузинский ознакомился с состоянием расположенных близ границы крепостей и нашел его неудовлетворительным. В донесении, оправленном императрице, сообщалось: «все пограничные крепости – Нерчинск, Иркутск, Удинск, Селенгинск – находятся в самом плохом состоянии, все строение деревянное и от ветхости развалилось, надо их хотя палисадами укрепить для всякого случая». Об обитателях Поднебесной он передал следующие добытые им сведения: «китайцы люди неслуживые, только многолюдством и богатством горды, и не думаю, чтоб имели намерение с вашим величеством воевать; однако рассуждают, что Россия имеет необходимую нужду в их торговле, для получения которой сделает все по их желанию». Исполнив все намеченное на российской территории, Рагузинский продолжил путь в Поднебесную – чтобы, помимо прочего, не с чужих слов, а по личным впечатлениям постараться понять, кто такие китайцы и чего от них ждать.

В Пекине русский посол был принят богдыханом с почетом – «с большой отменностью против прежнего» (т. е. совсем не так, как предыдущие посланники). Но когда он занялся конкретной работой – уточнением границ совместно со специально уполномоченными на то министрами – ему пришлось вдоволь нахлебаться восточных хитростей. Партнеры сразу же предложили ему карты, на которых была изменена государственная принадлежность едва ли не половины Сибири – все земли вплоть до Тобольска оказались в пределах Поднебесной. На успех такого запроса мандарины, конечно же, не рассчитывали – просто сделали дальний закидон, чтобы обеспечить себе пространство для маневра. После нескольких бурно прошедших заседаний китайцы отступили до Байкала и Ангары, затем дело дошло вроде бы до конструктивного разговора – пусть у каждого будет то, что уже есть. Из таких соображений и набросали черновик соглашения. Но через два дня китайские переговорщики уведомили посла, что «говорили это от себя, и его тешили, а богдыхан не согласился» – якобы из-за жалоб монгольских владетелей на то, что после заключения Нерчинского договора русские силой отодвинули границу на несколько дней пути на юг. И опять предложили экспансионистский, мягко говоря, вариант – да еще и стали оказывать на Рагузинского и на всех членов посольства психологическое давление.