Геннадий Соболев - Тайна "немецкого золота" Страница 83

Вечером, перед ужином, Гофман познакомил русских с германскими планами касательно окраин. Дело обстоит так: пока война на западе продолжается, немцы не могут очистить ни Курляндии, ни Литвы, потому что, помимо того, что они хотят сохранить эти государства, как некоторый залог на время мирных переговоров, эти государства сейчас использованы, как мастерские для военного снабжения. Их железнодорожные материалы, заводы и, прежде всего, зерно необходимы, пока тянется война. Немцы утверждают, что их нежелание немедленно очистить оккупированные области вполне естественно. Если же мир будет заключен, то судьбы этих областей будут решены на основании права народов на самоопределение. Трудность заключается в методах его выражения. Русские, конечно, не хотят, чтобы соглашение состоялось прежде, чем германские штыки уйдут из России, немцы в свою очередь говорят, что большевистский террор фальсифицирует результаты любых выборов, потому что, по воззрениям большевиков, «буржуи» вовсе не люди.

Моя идея контроля нейтрального государства была отклонена в сущности всеми. Пока война продолжается, ни одно нейтральное государство не возьмет на себя такой ответственности, но немецкие гарнизоны ни в коем случае не должны оставаться до заключения всеобщего мира. Фактически обе стороны боятся террора противника, а между тем сами хотят применять его.

Времени здесь вдоволь. То турки не готовы, то болгары, затем русские уходят совещаться — и заседание опять переносится или прерывается.

Я сейчас читаю мемуары эпохи французской революции. Весьма подходящее чтение в связи с тем, что сейчас происходит в России и может еще случиться во всей Европе. Большевиков тогда не было, но люди, тиранизирующие весь мир под лозунгом свободы, были и тогда в Париже, как сегодня в Петербурге. Шарлотта Кордэ говорила: «Я убила не человека, а дикого зверя». Эти большевики тоже исчезнут и кто знает, не найдется ли Шарлотты Кордэ и для Троцкого.

Один из русских рассказал мне о царской семье и о порядках, по-видимому царящих там. Он говорил с большим уважением о Николае Николаевиче, человеке грандиозной энергии и мужества, которого нельзя не признать, хотя бы он и был противником. Зато царь, по его словам, труслив, лжив и ничтожен. Бездарность буржуазии доказывается именно тем, что она переносила такого царя. Он утверждал, что все монархи более или менее дегенераты, и что он не понимает, как вообще можно примириться с такой формой правления, при которой страна рискует подчиниться правителю-дегенерату. Я ответил ему, что монархия имеет за собой то преимущество, что при таком строе хоть одно лицо застраховано от личного карьеризма, а что касается дегенерации, то и она иногда является вопросом взглядов; ведь среди некоронованных правителей также встречаются дегенераты. Мой собеседник сказал, что, по его мнению, эта опасность отпадает там, где избирает сам народ. Я ответил, что Ленин, например, вовсе не избран и мне представляется сомнительным, что его избрали бы, если бы выборы не были сильно фальсифицированы. В России, может быть, тоже найдутся люди, которые могут бросить ему упрек в дегенеративности.

Русские в отчаянии; собираются уезжать. Они думали, что немцы просто откажутся от всех оккупированных областей и предоставят их русским. Длинные совещания между русскими, Кюльманом и мной, иногда и с Гофманом. Мой протокол гласит:

1. Пока общий мир не будет заключен, мы не можем очистить оккупированную нами область, так как там организованы наши мастерские, работающие на вооружение (заводы, пути сообщения, обработанные поля и т. д.).

2. По заключении мира плебисцит Польши, Курляндии й Литвы должен решить судьбу этих народов; система голосования подлежит дальнейшему обсуждению, она должна обеспечить русским уверенность, что голосование происходит без давления извне. Такое предложение, по-видимому, не улыбается ни одной из сторон. Положение очень ухудшается.

Днем. Положение все ухудшается. Грозные телеграммы Гинденбурга об отказе от всего, Людендорф телефонирует через час; новые припадки гнева. Гофман очень раздражен, Кюльман, как всегда, невозмутим. Русские заявляют, что неясная германская формулировка свободы голосования неприемлема.

Я сказал Кюльману и Гофману, что я пойду за ними до конца, но что если их старания окажутся обреченными на неудачу, то я вступлю в сепаратные переговоры с русскими, так как и Берлин, и Петербург, по-видимому отказываются от принципа беспристрастного голосования. Что же касается Австро-Венгрии, то, ведь, она хочет только мира. Кюльман понимает мою точку зрения и говорит, что он скорее сам уйдет в отставку, чем примирится с противоположным пониманием дела. Он просил меня дать ему письменное изложение моих взглядов, потому что оно должно укрепить его позицию. Так я и сделал. Он телеграфировал об этом императору.

Вечером. Кюльман считает, что завтра все выяснится: или дело дойдет до разрыва, или же трения будут сглажены.

Настроение вялое. Новые взрывы возмущения в Крейцнахе. Зато в двенадцать часов телеграмма от Буша: Гертлинг сделал императору Вильгельму доклад и он удовлетворен вполне. Кюльман сказал мне: «император единственный разумный человек во всей Германии».

В конце концов мы сошлись на формуле комиссии, то есть в Бресте будет ad hoc составлена комиссия, которая займется детальной разработкой проекта очищения оккупированных областей и плебисцита. Tant bien que mal — это все же временный выход из положения. Все разъезжаются, чтобы дать отчет своим правительствам, следующее заседание будет иметь место 5-го января.

Русские снова несколько повеселели.

Вечером за обедом я сказал принцу Леопольду благодарственную речь от имени русских и Четверного союза. Он тотчас же ответил очень мило, но потом сказал мне: «Да, ведь, это было нападение врасплох». Такое же нападение было произведено на меня: немцы обратились ко мне с просьбою сказать речь уже во время обеда.

Вечером в десять часов отъезд в Вену.

С 29-го до 3 января я пробыл в Вене. Две длинные аудиенции у императора облегчили мне возможность дать подробный отчет о Бресте. Он, разумеется, вполне одобряет мое желание по мере возможности достигнуть мира.

Я командировал надежного чиновника в окраины, для информации о царящих там настроениях. Он сообщает, что все население, не принадлежащее к партии большевиков, определенно против них. Вся буржуазия, крестьянство, одним словом, все собственники дрожат от страха перед этими красными разбойниками и жаждут прихода немцев. Террор, распространяемый Лениным, не поддается описанию. Даже в Петербурге все жаждут вступления немцев, чтобы освободиться от этих людей.

Возвращение.

На пути в Брест на одной из станций мне была вручена следующая шифрованная телеграмма от оставшегося в Бресте барона Гаутча. «Сегодня вечером от русской-делегации из Петербурга получена следующая телеграмма. Генералу Гофман. Правительство русской республики считает необходимым в дальнейшем вести переговоры на нейтральной почве, и со своей стороны предлагает перенести переговоры в Стокгольм. Что касается позиции, занятой им по отношению к предложениям, сделанным германской и австро-венгерской делегацией в пунктах первом и втором, то, как правительство российской республики, так и центральный исполнительный комитет совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, в полном согласии с мнением, высказанным нашей делегацией, находят, что эти предложения, даже высказанные в скромной формулировке ответной декларации Четверного союза от 12 числа прошлого месяца, противоречат принципу самоопределения. Председатель русской делегации: А. Иоффе. Майор Бринкман передал это заявление по телефону германской делегации, находящейся уже на дороге сюда. Фон-Кюльман велел протелефонировать сюда, что он продолжает путешествие и сегодня вечером прибудет в Брест».

Разумеется, и я также еду дальше и считаю маневры русских блефом; если же они не приедут, то мы снесемся с украинцами, которые, как говорят, уже прибыли в Брест.

Из политических деятелей я в Вене видел Бека, Бернрейтера, Гаузера, Векерле, Зейдлера и еще несколько других. Вывод из разговора со всеми: «необходимо добиться мира, но сепаратный мир без Германии немыслим».

Но как это сделать, раз ни Германия, ни Россия не хотят быть благоразумными, этого мне никто не сказал.

Ночью страшная вьюга, отопление в поезде замерзло, и пребывание в нем поэтому весьма мало уютно. Утром проснулся в Бресте; на запасных путях поезда болгар и турок. День прекрасный, холод, воздух точно в Сен-Моритце. Я прошел к Кюльману, завтракал с ним и обсуждал берлинские события. Там, по-видимому, царило страшное возбуждение, Кюльман предложил Людендорфу приехать в Брест и принять участие в переговорах. Совещания продолжались много часов, причем выяснилось, что Людендорф очевидно сам не знает, чего он хочет. Совершенно неожиданно он заявил, что считает свою поездку в Брест лишней, так как «он там может только напортить». Боже милостивый, внушай ему почаще такой ясный взгляд на вещи! По-видимому, весь гнев вытекал из зависти к Кюльману, и не из существа дела, а из страха, что все преисполнятся верой в то, что мир заключен благодаря дипломатическому искусству, а отнюдь не военным успехам только. Император Вильгельм, по-видимому, отнесся к генералу Гофману чрезвычайно благосклонно; и они оба с Кюльманом дают понять, что они довольны результатами своей поездки.