Барбара Такман - Августовские пушки Страница 88

Уничтожение библиотеки, о чем официально сообщила американская миссия, вызвало протест бельгийского правительства, обращенный к мировой общественности, также возмущенной этим сожжением.

Свидетельские показания беженцев, записанные корреспондентами, заполнили иностранную прессу. Помимо университета и библиотеки, «все красивые общественные здания», включая ратушу и церковь св. Петра со всеми картинами, были уничтожены. Позднее установили, что ратушу и церковь не разрушили до конца. Репортаж Девиса в нью-йоркской «Трибюн» был помещен под заголовком «Немцы грабят Лувэн. Расстреливают женщин и священников». За подзаголовком «Берлин подтверждает ужасы Лувэна» была помещена телеграмма из Берлина, направленная германскому посольству в Вашингтоне, в которой говорилось, что из-за «вероломного» нападения бельгийского населения «Лувэн был наказан разрушением города». Как и заявление генерала фон Лютвица, телеграмма подчеркивала, что Берлин не имеет никакого желания допустить, чтобы мир неправильно истолковал характер случившегося в Лувэне.

Разрушение городов и умышленная, признаваемая война против гражданского населения потрясли мир в 1914 году. Передовицы в английских газетах называли это «походом Чингисхана» и «изменой цивилизации». Сожжение библиотеки, сообщалось в «Дейли кроникл», означает войну не только по отношению к мирному населению, но и «последующим поколениям». Даже обычно спокойные и осторожно нейтральные голландские газеты не удержались от комментариев. Какова бы ни была причина происшедшего, писала роттердамская «Курант», «сам факт уничтожения существует», факт «настолько ужасный, что весь мир, наверное, должен содрогнуться от ужаса, узнав об этом».

Сообщения в иностранной прессе появились 29 августа, а 30-го уничтожение Лувэна было остановлено. В тот же самый день в официальном коммюнике германское министерство иностранных дел заявляло, что «вся ответственность за эти события ложится на бельгийское правительство», не забыв упомянуть обычные обвинения в том, что «женщины и девушки принимали участие в стрельбе и ослепляли наших раненых, выкалывая им глаза».

Во всем мире люди спрашивали, почему немцы сделали это? «Кто вы, потомки Гете или Аттилы?», — спрашивал Ромен Роллан в открытом письме своему бывшему другу Герхарду Гауптману, немецкому писателю.

Король Альберт в беседе с французским посланником высказал мысль, что основным мотивом варварства было германское чувство ревности и зависти: «Эти люди завистливы, неуравновешенны и вспыльчивы. Они сожгли библиотеку в Лувэне потому, что она была уникальной и ею восторгался весь мир». Другими словами, это был варварский приступ злобы против цивилизации. Справедливое, но неполное объяснение, оно забывает о намеренном, даже предписанном применении террора: «Войну следует вести не только против вооруженных сил вражеского государства, но также стремиться разрушить все материальные и интеллектуальные ресурсы противника».

Для мира это оставалось действиями варвара. Действиями, при помощи которых германцы хотели запугать мир, навязать подчинение, но вместо этого они убедили огромное количество людей в том, что были врагами, с которыми нельзя договориться или найти компромисс.

Бельгия многое прояснила, стала для большинства «главным вопросом» войны В Америке, говорит один из современных историков, Бельгия стала «генератором» мнений, вершиной всего был Лувэн. Матиас Эрцбергер, возглавивший вскоре немецкую пропаганду, когда она стала несчастливой необходимостью для Германии, обнаружил, что Бельгия «подняла почти весь мир против Германии». Его контрпропагандистские усилия доказать, что поведение ее было оправдано военной необходимостью и самообороной, были, как пришлось ему признать с вынужденным сожалением, «неудовлетворительными».

Не помогли и попытки, предпринятые кайзером через десять дней после Лувэна, когда он направил президенту Вильсону телеграмму, в которой сообщал, что «его сердце обливается кровью» по поводу страданий Бельгии, вызванных «в результате преступных и варварских действий бельгийцев». Их сопротивление, как он пояснял, было «открыто инспирировано» и «тщательно организовано» бельгийским правительством, что вынудило его генералов предпринимать строжайшие меры против «кровожадного населения».

Не помог и манифест, опубликованный девяносто тремя германскими профессорами и интеллектуалами, адресованный «цивилизованному миру». Прославляя вклад германской культуры в цивилизацию, они заявляли: «Неправда, что мы преступно нарушили нейтралитет Бельгии... Неправда, что наши войска с жестокостью разрушили Лувэн». Несмотря на громкие имена, стоявшие под манифестом, — Харнака, Зудермана, Хампердинка, Рентгена, Гауптмана — мертвая зола Лувэнской библиотеки взывала громче[91].

 ОТСТУПЛЕНИЕ

Подобно режущему серпу пять германских армий правого крыла и центра вонзились во Францию из Бельгии после пограничного сражения. Силы вторжения насчитывали миллион человек, и их передовые колонны, расстреливая и сжигая, вступили на территорию Франции 24 августа. В Лотарингии две армии левого крыла под командой принца Руппрехта продолжали сражаться против отчаянно сопротивлявшихся армий Кастельно и Дюбая.

Германские войска прорвались на стодвадцатикилометровом фронте на севере Франции и двигались на Париж, имея на правом фланге армию Клюка, стремившегося обойти союзников. Неотложная задача Жоффра заключалась в том, чтобы, остановив отступление своих войск, в то же самое время перенести тяжесть обороны влево, создав достаточно сильный заслон, способный приостановить обходный маневр противника и «возобновить наступление».

После постигшей катастрофы «возобновление наступления» было доминирующей мыслью французского генерального штаба. Через двадцать четыре часа после разгрома, не попытавшись даже произвести «проверку», как она официально называлась, французских армий или перестроить стратегию в размерах возможного, 25 августа Жоффр издал новый Общий приказ, второй в этой войне. Он предлагал создать на пути германского правого крыла новую, 6-ю армию, сформированную из войск, снятых с фронта в Лотарингии. Переброшенная по железной дороге в Амьен, на левый фланг англичан, она вместе с ними, 4-й и 5-й французскими армиями, должна была составить кулак, возобновивший бы наступление. Пока 6-я армия формировалась, трем отступавшим французским армиям предстояло создать непрерывный фронт и «остановить или задержать продвижение противника короткими и энергичными контратаками», осуществляемыми арьергардами. Как указывалось в Общем приказе № 2, Жоффр считал, что 6-я армия прибудет на позиции и будет готова присоединиться к новому наступлению ко 2 сентября, дню Седана.

Этот же срок был назначен и наступавшим немецким войскам, рассчитывавшим завершить маневр Шлиффена: обход и уничтожение французских войск, сконцентрированных на фронте перед Парижем. В течение последующих двенадцати дней обе стороны помышляли о втором Седане. Это были двенадцать дней, когда история колебалась между двумя путями и немцы были так близки к победе, что даже прикоснулись к ней между Эной и Марной.

«Сражаться отступая, сражаться отступая» — таков был приказ, неустанно повторявшийся каждому полку. Необходимость задержать противника и выиграть время для перегруппировки и создания твердой обороны придавала настойчивость, которой так не хватало при наступлении. Она требовала арьергардных действий — почти самоубийства. Стремление немцев не дать французам время на перегруппировку толкало их вперед с неменьшим упорством.

При отступлении французы сражались с умением и постигнутым на горьком опыте искусством, которые не всегда присутствовали во время боев в Бельгии. Участвуя не в большом и весьма туманно понимаемом наступлении в загадочных лесах, на чужой земле, они были теперь у себя дома, защищая Францию. Местность, по которой они проходили, была знакомой, население — французским, поля, амбары, деревенские улицы — все было теперь своим, и теперь они сражались так, как дрались 1-я и 2-я армии за Мозель и Гран-Куронне.

Хотя наступление и не удалось, они не были еще разбитой армией. Слева, на пути главного наступления немцев, 5-я армия, избежав катастрофы у Шарлеруа и на Самбре, пыталась зацепиться за что-нибудь. В центре, имея за спиной Маас, 3-я и 4-я армии вели упорные сдерживающие бои от Седана до Вердена против двух германских армий центра, срывая попытки противника окружить их и, как пришлось признаться кронпринцу, «восстанавливая свободу маневра». Но, несмотря на действия арьергардов, германское наступление было слишком массированным, чтобы его можно было остановить. Продолжая сражаться, французы отступали, приостанавливали и задерживали врага, где могли, но все же отступали.