Степан Шешуков - Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов Страница 9

В дневниковой записи от 14 сентября 1923 года есть мысли, которые свидетельствуют о большой зрелости Дм. Фурманова как будущего руководителя пролетарского литературного движения. Фурманов пришел в «Октябрь», когда уже напостовство возникло. Он следил за развитием этого движения и разделял платформу «Октября» (правда, он выразился точнее: «Платформа ближе, чем где-либо». Всего лишь «ближе»). Однако уже в момент вступления в эту литературную группу, составившую ядро будущей РАПП, у Фурманова возникли серьезные, принципиального характера, расхождения с напостовцами. Пока он о своих расхождениях запишет лишь в дневнике, да и то с оговорками; он-де еще не разобрался «в вопросе серьезно», и что «с этим надо помириться». Но уже через год, когда по-настоящему во всем разберется, Фурманов возглавит ту часть напостовцев, которая по-партийному, по-ленински понимала значение и роль пролетарского литературного движения в стране, и поведет решительную, смертельную борьбу с рапповщиной, именовавшейся на первом этапе движения родовщиной.

Мы здесь завели речь о Фурманове с той целью, чтобы в дальнейшем, при характеристике деятельности журнала «На посту» и всего напостовства, показать, что оно (напостовство) не было единым, цельным и что Фурманову будет принадлежать выдающаяся роль в пролетарском литературном движении. И как большой художник, создавший крупнейшие произведения пролетарской литературы

«Чапаев» и «Мятеж», и как мудрый руководитель, глубже и правильнее других разбиравшийся во всем литературном деле страны, он может быть назван главой пролетарского литературного движения первого этапа (1923–1926 гг.). Да, этот этап с полным правом мы можем именовать фурмановским.

Итак, выход первого номера «На посту» и последующих его номеров вызвал большой накал страстей, явился поводом и причиной развернувшейся широкой и острой полемики, которая нашла отражение на страницах многих органов печати, в том числе и партийных. Битве, продолжавшейся два года, положила конец резолюция ЦК РКП(б) от 18 июня 1925 года «О политике партии в области художественной литературы».

Полемика шла между напостовцами, с одной стороны, и Лефом, Воронским («Перевал») и «Кузницей» – с другой. Напостовцы вели борьбу с каждым из своих противников с одинаковым накалом, но по разным мотивам.

ГЛАВА 4

Между Лефом, затем Новым Лефом и напостовцами отношения всегда были сложными, хотя Леф считался одним из близких пролетарской литературе течений. Временами появлялось взаимопонимание, и на этой основе заключались компромиссные соглашения.

Платформа Лефа первой половины 20-х годов совершенно отчетливо еще носила следы футуризма, и лефовцы открыто в этом признавались. В декларации «За что борется Леф», открывавшей номер этого журнала (март 1923 г.), прямо указывается на преемственную связь с дооктябрьским футуризмом. Часто реалистические произведения Маяковского начала 20-х годов преподносились в журнале «Леф» как достижения футуризма. Так, в № 3 журнала по-лефовски интерпретируется отзыв В. И. Ленина о стихотворении «Прозаседавшиеся». «Словами величайшего такта обмолвился Владимир Ильич про футуризм: «Я не поклонник Маяковского, хотя признаю себя в этой области не компетентным, но мне понравились его стихи». Речь шла о «Прозаседавшихся»[48].

От футуризма перешли к лефовцам неприятие классического наследства и проповедь революции в искусстве. В работе «Маркс о художественной реставрации» Б. Арватов писал: «Для того, чтобы прийти к своему собственному искусству, пролетариату придется до конца вытравить фетищистический культ художественного прошлого и опереться на передовой опыт современности. Основной задачей пролетарского искусства является не стилизация под прошедшее, а созидание, сознательное и органическое созидание будущего. Эту теоретическую позицию защищали и защищают лефовцы»[49]. Исходя из этой позиции, лефовцы приветствовали модернистские начинания в различных областях искусств. Взгляды литературоведов формальной школы, «опоязовцев» и формально-социологического метода (представителем его являлся и цитировавшийся нами Б. Арватов) были близки лефовцам. Вождь формалистической школы В. Шкловский постоянно сотрудничал в «Лефе». Группа Н. Чужака (Леф не был однородным) – Брик, Арватов, Третьяков – стояли, по существу, за ликвидацию искусства. Выдумав «производственную» теорию, теорию «жизнестроения», они свели все богатство искусства к утилитарным задачам и решительно выступили против художественного вымысла, психологизма в литературе, против основных ее жанров. Вот почему художественная проза почти отсутствует в журнале «Леф». Новаторство лефовцев в области прозы завершилось неудачей.

По мнению Третьякова, искусство будет пронизывать «производственные процессы, хотя бы ценою гибели таких специальных продуктов искусства сегодня, как стихотворение, картина, роман, соната и т. п.»[50]

В области поэзии в первой половине 20-х годов глава группы Леф В. Маяковский, во многом наперекор лефовским теориям, создал классические произведения социалистической лирики. Большим поэтом, настоящим мастером становился Н. Асеев. Но наряду с ними выступали В. Каменский, А. Крученых, С. Третьяков, И. Терентьев, пытавшиеся, занимаясь формалистическим экспериментаторством, продолжить футуристические традиции.

Напостовцы, объявившие в своей платформе борьбу с футуризмом, естественно, увидели в декларациях и практике Лефа его продолжение и в первом же номере «На посту» нанесли удар по лефам. В статье главного редактора журнала Бориса Волина под характерным для напостовцев названием «Клеветники» подвергся уничтожающей критике рассказ О. Брика «Не попутчица», повествующий о разложении коммуниста под влиянием непманской среды. Автор статьи пишет: «Брик хочет низвести на землю и не просто на землю, а швырнуть в помойную яму все то и всех тех, что дало и кто дал нашей партии исключительный авторитет и сделал ее идеалом для современной молодежи»[51]. В статье Родова «Как «Леф» в поход собрался» подверглись не менее суровой критике футуристические установки «левого фронта». В статье Лелевича «Владимир Маяковский» со всей категоричностью заявляется: «…перед нами типичный деклассированный элемент, подошедший к революции индивидуалистически, не разглядевший ее подлинного лица»[52]. В статье Родова «А король-то гол» выносится приговор сборнику стихов Н. Асеева «Избрань»: «В основном недостатки творчества Асеева те же, что и у других футуристов. Это столь яростное перегибание «формальной палки», что сама палка вдрызг рассыпается и остаются одни лишь щепы творчества. Целый ряд произведений представляет собой словесные узоры, за которыми очень трудно или совсем невозможно найти смысла»[53].

Следует отметить, что критика рассказа О. Брика и футуристических тенденций Лефа была в основном справедливой. Явно ошибочной и на низком уровне оказалась статья Лелевича «Владимир Маяковский». Ее нисколько не выручала концовка: «Если же Маяковский произведет над собой большую нутряную работу и отряхнет прах деклассированного индивидуалиста, он сможет превратиться в одного из выдающихся поэтов пролетарской революции»[54]. То же самое следует сказать и о статье Родова «А король-то гол». Уже само название статьи было оскорбительным и предвзятым. В сборник «Избрань» включены замечательные стихотворения жизнеутверждающего революционного содержания, доступные широкому читателю, и только предвзятость не позволила автору рецензии обнаружить решительный отход Н. Асеева, особенно в стихах 1922 года, от формалистического экспериментаторства футуристов. Необъективный, огульный, недифференцированный подход к Лефу, без учета того, что в нем были люди, давно принявшие революцию и воспевавшие ее в произведениях, достойных восхищения, – вот что проявилось в напостовской критике. Этим вообще отличалась критика «На посту».

Лефовцы незамедлительно ответили на эту критику. В № 3 своего журнала, вышедшем в июле 1923 года, они дали бой всем своим оппонентам. Журнал «На посту» оказался в центре внимания. К тому же лефовцы использовали напостовскую тактику нападения. В памфлете «Критическая оглобля» оценивается новоявленный журнал как глупый, грубый, не понимающий, где его друзья, а где враги. Напостовцы были выведены в образе тупого милиционера, стоящего на посту и размахивающего вместо палочки оглоблей, размахивающего неразумно, не в ту сторону. Вместо того чтобы бить «правых», он наносит удар по «левым», по своим. «Мало ли что может прийти ему в голову. Возбудится он магической силой своей палочки – и остановит движение суток этак на трое. Да и самую палочку, посчитав ее размеры не подходящими для сей значительной роли, возьмет и заменит вдруг оглоблей, отломанной у мимо ехавшего извозчика. И подняв ее… ошарашит ничего не подозревающего, спешащего по делам прохожего. И главное – уверен будет, что его пост – самый образцовый, что только завистники и недоброжелатели могут усмотреть в его поведении несоответствие задания с выполнением»[55]. Именно в этой роли выступают критики журнала «На посту», «искренне недовольные чересчур быстрым движением в литературе вообще, а по левой ее стороне в особенности»[56]. Дальше автор памфлета резко критикует статьи, направленные против Лефа, особенно достается Родову. Но памфлетист берет под защиту и ошибочные положения Лефа, справедливо осужденные журналом «На посту». В заключение дается совет редакторам журнала «повернуть свою волшебную палочку в иную сторону, туда, где движутся «графские» рыдваны с перевозимой из-за границы стародворянской рухлядью быта, сменовеховства, психологизма и грозящие выехать триумфаторами на очищенные вашими заботливыми руками от лефовских надоедливых мотоциклеток мостовые»[57].