Людмила Черная - Повседневная жизнь московских государей в XVII веке Страница 9

Честь государя символически отражалась в его «именовании» — титуле. Чем больше подвластных земель перечислялось в нем, тем выше и значимее была честь государя на международной арене. Именно поэтому искажение титула даже в мелочах, умолчание хоть одного словечка из него считалось величайшим оскорблением. В 1620 году Михаилу Федоровичу пришлось столкнуться с невиданным уязвлением государевой чести послами Речи Посполитой и приехавшими с ними «урядниками и державцами» литовских городов, в своих обращениях намеренно пропустившими его царский титул с явным намеком на то, что законным монархом они считают польского королевича Владислава, приглашенного на московский престол в 1610 году. Михаилу Федоровичу пришлось также доказывать, что степень его родства с Рюриковичами именно такова, какой ее провозгласили в Москве: Федор Иванович приходится ему «дядей» (на самом деле — двоюродным дядей) и, следовательно, Иван Грозный — «дедом». Возмущению царского двора и в особенности патриарха Филарета не было предела. Польским послам Александру Слизню и Николаю Анфоровичу был подготовлен категоричный ответ с упреками в том, что они «от царского сродства его государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии отчитают, деда его государева царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии дедом, а сына его дяди государева царя и великого князя Федора Ивановича всеа Русии дядею писать не велят».

В большинстве же случаев ущемление чести государя через титул было куда менее оскорбительным. Но всё равно русские послы и посланники за границей и чиновники, принимавшие иностранные посольства в Москве, внимательно следили, чтобы все составляющие титула были прописаны и произнесены полностью и правильно. Любая описка или оговорка воспринимались как бесчестье. В 1668 году стольник П. И. Потемкин, будучи послом к французскому королю, заявлял: «Самое большое дело государскую честь остерегать; за государскую честь должно нам всем умереть. Прежде всего нужно оберегать государское именование. Начальное и главное дело государей чести остерегать». Он утверждал, что послы, узнав о «прописке» (ошибке) в царском титуле, бывают так огорчены, что не то что есть, а даже и на свет белый смотреть не могут от горя, потому что усматривают в этом «великого государя нашего, его царского величества, в самом великом его государском деле страшное нарушение».

В лучах царской чести согревался каждый, попавший под сень крыл двуглавого орла. Частица государевой чести переходила на русских послов и посланников. Насколько четко дипломаты осознавали это, видно на примере действий русского посла в Лондоне в 1600–1601 годах Григория Микулина: он отказался от приглашения на прием к мэру города только потому, что там оговаривалось: мэру «сидети по своему чину в большем месте, а послам ниже его места». Дипломат мотивировал свой отказ тем, что не может сидеть ниже мэра, поскольку представляет своего государя и «чтить» его следует «для царского величества имени». В своем Статейном списке Микулин рассказывает об одном случившемся с ним казусе, который демонстрирует, что кроме царской чести, носителем которой являлся посол во время выполнения дипломатической миссии, личной чести он как бы и не имел. На приеме у королевы Елизаветы русский посол отказался умыть руки перед обедом в присутствии королевы и из того же сосуда, что и она: «…великий государь наш… Елизавету-королевну зовет себе любительною сестрою, и мне, холопу его, при ней рук умывати не пригодитца». Микулин подчеркнул, что его ответ якобы очень понравился королеве, поскольку не ущемил ее чести и превознес честь московского государя, поставив их на одну высоту, а самого посла поместил внизу иерархической лестницы.

В сочинениях, написанных уже при правлении Михаила Федоровича и анализировавших события Смутного времени, особо подчеркивалась идея восстановления царской чести, попранной самозванцами. Так, в «Хронографе» (1617) говорилось, что Борис Годунов «хитростным пронырством» пробрался к трону, расстрига Гришка Отрепьев дьявольским наущением «простоокия люди русския прелстил… и царство сице восхити»; патриарх Гермоген, поддавшись лести мятежников, сначала дал им «попрать царский венец», а затем и сам был подвергнут унижению («святительскую красоту зле поруганием обезчестиша»). Наконец, воцарение Михаила Романова преподносилось читателю как божественное изволение, восстанавливающее честь царского образа: «…бысть православию главе и богозрачному благочестию начало, и государь всем правоверным». Князь Иван Хворостинин в сочинении «Словеса дней и царей и святителей московских» как бы подвел черту под обсуждением вопроса попрания царской чести в Смуту. Он видел причину потрясений, произошедших в России, в том, что после пресечения царского рода незаконный правитель Борис Годунов с помощью чародейства покусился на абсолютную честь: «…и вознесся зело, и почитание сотвори себе яко Богу, и восписовашеся: “Паче Творца тварь почтеся!”».

Восстановленная после Смуты иерархия чести была закреплена в Соборном уложении. Открывался этот свод законов статьями о чести Христа, Богоматери, Церкви и священнослужителей. Возложившему хулу на Бога, Богородицу, честной крест, святых угодников полагалась казнь сожжением. Если же во время церковной службы один прихожанин «обесчестит словом» другого, то должен был нести двойное наказание: заплатить пострадавшему и отбыть месячный срок за «церковное бесчинство».

Вторая глава Уложения «О государьской чести и как его государьское здоровье оберегать», включавшая 22 статьи, содержала юридические нормы, касавшиеся самых крамольных изменнических и бунташных дел. Она открывалась статьями, предусматривавшими смертную казнь за «умышление злого дела» на здоровье государя, измену, сдачу города врагу, поджог. Затем следовал ряд положений о «государеве слове и деле»: как производить дознание и очные ставки, как наказывать тех, кто оклеветал невиновных «пьяным обычаем» или «избывая от кого побои», и т. д. Знавших про «скоп и заговор» против государя, но не донесших следовало «казнить смертию безо всякия пощады». Заканчивалась глава статьями о мерах в отношении пришедших «самовольством, скопом и заговором» к царскому величеству либо к боярам, окольничим, ближним и думным людям, воеводам и приказным людям: если они имели злой умысел — хотели «грабити и побивати», то их ждала смертная казнь; если же «немногие люди» приходили с челобитьем, их мирные цели следовало доказывать «всем городом допряма».

Третья глава — «О государеве дворе, чтоб на государеве дворе ни от кого никакова бесчиньства и брани не было» — начиналась словами: «Буди кто при царьском величестве, в его государеве дворе… не опасаючи чести царского величества, кого обесчестит словом, а тот, кого он обесчестит, учнет на него государю бити челом о управе… и по сыску за честь государева двора… (курсив наш. — Л.Ч.) посадити в тюрму на две недели». Девять входивших в главу статей касались не только словесных оскорблений, но и драк на государеве дворе, угроз действием (если кто-то «вымет саблю» или другое оружие) и убийства. Разница в наказании зависела от того, произошел ли инцидент на глазах царского величества или в его отсутствие. В первом случае наказание было суровым: за убийство и даже ранение — смертная казнь, за угрозу оружием — отсечение руки. Во втором случае честь государева двора оценивалась ниже и наказания были мягче: за угрозу оружием полагалось трехмесячное тюремное заключение; за увечье обидчику отсекали руку, если раненый выживал, а в противном случае виновного ждала смертная казнь. Заканчивалась глава статьями, запрещавшими появляться на царском дворе с «пищалями, луками и иным каким оружием»; нарушителей били батогами и сажали на неделю в тюрьму. Некоего дворового человека за стрельбу по воронам в Кремле приговорили к отсечению руки и ноги, а затем сослали в Сибирь. Видимо, стрельбой он перепугал Алексея Михайловича и весь царский двор — возможно, они решили, что началась какая-то «замятия», а то и бунт. Государь мог помиловать провинившегося, но по какой-то причине (возможно, из-за его низкого происхождения) не захотел.

В других статьях Соборного уложения нарушение любого закона считалось прежде всего ущемлением государевой чести. Из них явствует, что «всяких чинов люди» рассматривались как делающие «государево дело», то есть взявшие на себя толику царской власти, поэтому их ответственность за исполнение порученного считалась ответственностью перед царем за сохранение его чести. Так, в первой статье десятой главы «О суде» указывалось: «Суд государя царя и великого князя Алексея Михайловича… судити бояром и околничим и думным людем и дияком… вправду… и никому ни в чем ни для чего не норовити, делати всякие государевы дела, не стыдяся лица сильных». В 150-й статье той же главы говорилось, что «воеводы, и дияки, и всякие приказные люди», уличенные в злоупотреблениях, должны платить государю пеню за нанесение ущерба его чести.