Анатолий Нутрихин - Жаворонок над полем Страница 9

Но потом дела пошли хуже. Торговые пути сместились к югу. Тобольское купечество несло убытки. Мой дедушка и его братья тоже попали в трудное положение. Бумажную фабрику им пришлось закрыть. Прекратился и выход журнала. Из центра Западной Сибири Тобольск постепенно превращался в заурядный губернский город. Мой отец, Дмитрий Васильевич, правда, продолжал владеть заводом в Аремзянском. Хотя прежнего достатка у Корнильевых не было, но жили они не в нужде. Отец любил книги, с годами собрал богатую библиотеку.

Еще он увлекался охотой. По первой пороше выезжал в поле травить зайцев. Сам верхом, рядом - псарь. Свора гончих. Рога трубят - прямо барский выезд. И обоих сыновей с малолетства приучил к этой забаве. Один из них и погиб на охоте. Гнался на коне за зверем, выскочил на замерзшее озеро, а лед оказался тонким, проломился. Брат и утонул. Впрочем, был слух, что его нарочно погубили недруги и все подстроили...

Батюшка страшно переживал гибель старшего сына. Второму запретил когда-либо ружье в руки брать и послал его служить в Москву, от охотничьего соблазна подальше. Там братец Василий постепенно выбился в люди. Князья Трубецкие доверили ему управлять своими имениями. С годами дом на Покровке заимел собственный. В нем и живет, занят не только делами, но и дружит с учеными, писателями.

- Я у него в гостях застал однажды самого Гоголя, - не без гордости сказал Иван Павлович.

- Неужели? Когда? - воскликнули Паша и Лиза.

- Отец видел Николая Васильевич, когда ездил в Москву, - заметила Марья Дмитриевна. - В 1834 году, в год рождения Мити, он ослеп и был уволен из гимназии. Пришлось освободить казенную квартиру. Жить стало негде. Батюшкиной пенсии нам на жизнь не хватало. Тогда-то брат и предложил мне управлять аремзянским заводом, которым Василий владел по наследству. Он оформил доверенность на мое имя...

Марья Дмитриевна вспомнила, как нелегко ей было без опыта и капитала налаживать запущенное заводское хозяйство. Пришлось влезть в долги. С утра до вечера склонялась она над канцелярскими книгами, ездила на переговоры с поставщиками сырья и скупщиками готовой продукции. Изворачивалась, как могла, училась. И через некоторое время завод начал приносить доход.

Достаток семье Менделеевых вновь был обеспечен. Скопились деньги на поездку Ивана Павловича в Москву к известном доктору Броссеру. Тот удалил ему катаракту, и зрение вернулось!

- Я бродил по Москве, опьянев от счастья! - сказал Иван Павлович. Жили мы у Василия Дмитриевича. У него на званом ужине я и повстречал Гоголя...

- Однако почему ты, обретя зрение, не стал вновь директором тобольской гимназии? - спросил Митя.

- Вакансия оказалась занятой, - вздохнул отец. - Я ходатайствовал перед министерством, чтобы мне подобрали такую же должность в другом городе. Но из столицы ответили: свободных мест нет.

- Петербургское начальство просто не хотело иметь дело с Иваном Павловичем, - взгляд Марьи Дмитриевны посуровел. - Ему не доверяли, зная об его дружбе со ссыльными. В глазах властей он выглядел карбонарием. С тех пор батюшка прирабатывает корректурой в типографии, да тянет вместе со мной Аремзянский завод

Когда вам, мальчики, пришла пора поступать в гимназию, наша семья оказалась вынужденной вернуться из Аремзян в Тобольск. Поселились в доме, в котором живем и сейчас. А до этого он принадлежал Якову Семеновичу Капустину. Зятя как раз перевели по работе в Омск. Катя с мужем переехали тогда в Омск, их тобольский дом опустел, и его заняли мы, постепенно выплатив Капустиным стоимость всей усадьбы.

Завод в Аремзянском без постоянного хозяйского присмотра стал работать хуже. А что делать? Семье, детям, тоже надо былоуделять внимание... Особенно мальчикам. Митя у нас какой-то странный: вроде способный, но учится неважно, вспыльчив, ссорится с одноклассниками.

- Когда ты будешь серьезнее? - обращается к Мите мать.

- Скучно в гимназии, - оправдывается он. - Одни учителя пьянствуют, преподают неинтересно. Другие дерутся, чуть что - по голове линейкой или в коридор выталкивают...

- Ты не вполне прав, - замечет вошедший в комнату и услышавший слова Мити Иван Павлович. - Есть в гимназии среди педагогов и светлые личности: Ершов, Руммель, Плотников, Доброхотов. Да, господин Бострем выпивает. Не противники Бахуса и некоторые другие. Они ограничены, часто издерганы, но и у них при желании можно кое-чему научиться. Мир вообще не идеален.

- Эк, куда тебя занесло, Павлыч! - не утерпела жена. - Просто Качурин превратил гимназию в казарму. Когда директорствовал ты, было несравнимо лучше...

- Спасибо на добром слове, - улыбнулся супруг. - Однако пойду отдохну.

Гостиная постепенно опустела. Митя пошел в батюшкин кабинет порыться в книгах. Их там скопилось множество. Книжные полки заполонили все стены, и даже в коридоре громоздились до потолка.

На полках и за стеклянными дверцами шкафов, наверное, - тысячи томов. Ломоносов, Сумароков, Княжнин, Карамзин, Пушкин... Тут же сборничек стихотворений Михаила Лермонтова. Прочитанный недавно, он произвел на мальчика неизгладимое впечатление. В сравнении с Лермонтовым померк даже Байрон - кумир тобольских старшеклассников...

А глаз скользит дальше по полкам: Шекспир, Расин, Корнель, Шиллер... Другие знаменитости... Есть в отцовской библиотеке и сочинения по типографскому делу, производству стекла, книги о коммерции, горном деле и медицине. Вот том " Истории", сочиненной архитектором, краеведом и путешественником Семеном Ремезовым. Здесь же "Историческое обозрение" Петра Словцова.

Митя берет эту книгу и листает. Если тоболяк Ремезов - личность легендарная - жил более ста лет назад, то Словцова еще совсем недавно можно было встретить на городских улицах. Многие прохожие почтительно здоровались с рослым седым стариком в поношенной бекеше. Некоторые при этом называли его "почтенным" или "дорогим Петром Андреевичем".

Словцов, говорят, был крупный ученый. Одна мысль о нем волновала воображение Мити. Выдающийся человек вот так запросто прогуливается по Тобольску. С ним можно поздороваться или даже коснуться его рукой. Митя не раз хотел заговорить со стариком, но не знал о чем: и его сковывала робость. Только вернувшись домой, он вел со Словцовым остроумные воображаемые беседы.

Три года назад ученый умер, унеся с собой ведомые только ему тайны. Митя позднее пытался выведать их из книг старика, но ум гимназиста не смог продраться к истине сквозь бесконечные препоны из сложных, длинных фраз. Невозможно было запомнить обилие названий и имен...

И тогда хотелось почитать что-нибудь легкое, развлекательное. Митя раскрывал роман Вальтера Скотта "Айвенго" и, пропустив скучноватое предисловие, погружался в пленительный мир мужественных рыцарей и прекрасных женщин. Захватывало уже начало книги: "В той живописной местности веселой Англии, которая орошается рекой Дон, в давние времена простирались обширные леса, покрывавшие большую часть красивейших холмов и долин... между Шеффилдом и Донкастером".

"У них тоже есть Дон! - дивился мальчик, - и леса вроде аремзянских. Только наши, наверняка, больше и гуще". Герои Скотта чем-то напоминали ему казачьего атамана Ермака и его сподвижников. Они тоже верно служили своему государю и были преданы ему, как Айвенго королю Ричарду. Разумеется, в старой Англии встречались и негодяи. Прежде всего, это храмовник Буагильбер, сильный и коварный... До самого ужина Митя не отрывался от романа. И потом, вечером. читал его в мезонине. Только к полуночи Лиза заставила брата спать, решительно погасив свечи и унеся канделябр.

Ночь выдалась беспокойная. Во сне Мите привиделась какая-то ерунда, довольно жуткая. В его комнату будто бы ворвался одноклассник Амвросин, облаченный в доспехи Буагильбера. Он дико захохотал и кинулся вперед с обнаженным мечом. "А-а-а! На помощь!" - попытался крикнуть Митя, но смог только замычать и проснулся. Порадовавшись спасительному пробуждению, он перевернулся на другой бок и снова уснул, теперь безмятежно и крепко.

Светил месяц. На полу комнаты темнела тень переплета рамы. Было тихо, слышалось лишь ровное дыхание спящего.

8. В жандармском управлении

В августе выпали обильные ночные росы. По утрам в подгорной части города ровной пеленой стлался туман. Днем в садах сбивались в шумные стаи, готовясь к отлету, синицы, зяблики, овсянки и прочая птичья мелочь. Уже тянулись к югу вереницы кроншнепов. Погода стояла переменчивая. Нередко моросил дождь и тоболяки укрывались в домах.

Но в тот день, о котором идет речь, было ведро, и Фешка сидел на завалинке своей избы, тренькая на балалайке, новенькой двухструнке купленной отцом три дня назад после возвращения Фешки из леса от Галкина. Она сразу вызвала зависть соседских мальчишек. Раньше сын кузнеца сам выклянчивал балалайку на часок у какого-нибудь ее счастливого обладателя. Таких богачей в верхнем городе насчитывалось немного. Пацаны так и звали их: "Петька с Аптекарской, у которого балалайка..." или "Яшка-балалаечник с Собачьего".