Анна Колчина - Радио Cвобода как литературный проект. Социокультурный феномен зарубежного радиовещания Страница 9

Не будет преувеличением сказать, что РС фактически стимулировало литературную жизнь русской эмиграции, предоставляя свой микрофон десяткам писателей, находившихся в изгнании.

В архиве радиостанции сохранилась панорама звукозаписей эмигрантов первой волны, среди них – голоса известных литературных критиков, поэтов, писателей. Писатели-эмигранты часто не только выступали у микрофона РС, но и становились штатными сотрудниками Русской службы. Их целью являлось сохранение русской культуры, продолжение и развитие традиций классической русской литературы – вопреки формированию литературы новой, советской. В речи «Миссия русской эмиграции», произнесенной в Париже 16 февраля 1924 года, Иван Бунин говорил: «Мы так или иначе не приняли жизни, воцарившейся с некоторых пор в России, были в том или ином несогласии, в той или иной борьбе с этой жизнью и, убедившись, что дальнейшее сопротивление наше грозит нам лишь бесплодной, бессмысленной гибелью, ушли на чужбину… Поистине действуем мы от имени России подъяремной, страждущей, но все же не до конца покоренной». Одна из легенд РС связана с именем Ивана Бунина. Однако документального подтверждения тому, что Бунин выступал у микрофона Свободы, в расписании передач 1953 года нет. Как рассказывает историк, сотрудник РС Иван Толстой: «Кто-то из ветеранов утверждал даже, что собственными руками чистил пленку перед эфиром. И ведь и впрямь мог выступить, полгода было на это у писателя. Выступал же в 1953-м другой парижанин, бунинский сосед Борис Зайцев. Престарелым и больным классикам радиожурналисты шли навстречу и привозили с собою для записи громоздкие магнитофоны. Так, в частности, за два дня до кончины был в 1957 году записан в своем доме под Нью-Йорком художник Мстислав Добужинский»[109]. Хотя Бунин несомненно присутствовал в программах – своими книгами, своей судьбой, своим огромным влиянием, которое испытывали выступавшие на радио писатели.

Можно отнестись к эмиграции и как к некоему освобождению, «как к борьбе за преодоление препятствий, как к задаче духовной, художественной»[110]. Одиночество, отсутствие читателей, отличное от российского пространство, другой стиль жизни могут погубить писателя – или, наоборот, помочь ему обрести новые художественные цели. Юрий Иваск в предисловии к антологии «На Западе» (Нью-Йорк, 1953) писал: «Обреченные на эмиграцию, то есть на несчастья, зарубежные поэты… творили, творят. Полная оценка этого творчества – удел будущих читателей. Но, думаю, справедливо было бы признать, что самый факт эмиграции обогатил русскую поэзию “новым трепетом”, и, следовательно, наше несчастье было одновременно нашей удачей»[111].

Среди эмигрантов второй волны выдающихся деятелей культуры было намного меньше, чем в первой. Большую роль в судьбе российской эмиграции сыграла Вторая мировая война. «С одной стороны, она дифференцировала “первую”, послереволюционную волну, с другой, стала источником формирования “второй” волны, т. е. послевоенной»[112], – отмечает исследователь эмиграции З.С. Бочарова.

Многие эмигранты второй волны селились в Баварии и ее столице Мюнхене. Касаясь второй волны, нужно сказать, что понятие «эмигрант» к ним применимо довольно условно, более подходящим названием будет «перемещенные лица». (Большая часть так называемой второй волны эмиграции являлась беженцами. Эмигрантом принято считать человека, покидающего свою страну из-за несогласия с существующим в ней политическим режимом и имеющего альтернативную точку зрения. Беженец стремится избежать участия во внутреннем или внешнем конфликте, в который он оказывается насильственно вовлеченным[113].)

Эмигрант первой волны Борис Зайцев[114], «старейший русский писатель из Парижа» – так его представляли в эфире, постоянно выступал у микрофона РС в 1953–1971 годах. В 1954 году, в преддверии писательского съезда в СССР[115], Борис Зайцев обращается к литераторам в Советском Союзе. Писатель рассуждает о свободе творчества в эмиграции: «Мы с вами живем в разных мирах. У вас есть родина, есть великий народ. На вашей стороне молодость и энергия. Зато у нас есть свобода. Вероятно, мы, зарубежные русские писатели, ведем скромное существование, но свобода наша ничем не скована… От всего сердца я желаю вам на этом съезде совершить хотя бы первый шаг к свободе, ибо без свободы ничего нельзя создать… И дай Бог тем из вас, кто отмечен талантом, обрести все необходимые условия для его развития»[116]. Обращение Бориса Зайцева не осталось без ответа с советской стороны. Первый секретарь Союза писателей Алексей Сурков, не называя никаких источников, в своей заключительной речи на писательском съезде сказал: «Враги нашей родины и нашей литературы не дремлют. По случаю нашего съезда из мусорной корзины истории был вытащен белоэмигрант Борис Зайцев, исторгнувший с бессильной злобой в белогвардейский микрофон свою словесную отраву»[117].

Упоминание Сурковым Бориса Зайцева стало первой советской ссылкой на существование Радио Освобождение, правда, завуалированной, потому что источник раскрыт в речи Суркова не был. В 1957 году Борис Зайцев участвует в аналитической программе «Голоса эмигрантов первой волны» и обращается к теме, которую он часто затрагивает в своих выступлениях на РС, – литературная жизнь в Советском Союзе: «Что может быть более нелепого, чем то, что какой-то партийный сановник вдруг начинает объяснять советским писателям, как и что следует писать?.. Прошло без малого 40 лет коммунистического режима, и ни одного чисто марксистского гения не появилось. Если есть хорошие писатели, то они плохие марксисты, а если хорошие марксисты, то плохие писатели. И это потому, что между марксизмом и литературой ничего общего нет…»[118].

На смену старшему поколению пришла новая волна эмигрантов, сильно отличавшаяся от двух предыдущих. Преемственности не получилось.

Как пишет исследователь русской эмиграции Е.Ю. Зубарева: «Нередко высказывается мысль о том, что первая волна и вторая были обусловлены прежде всего политическими мотивами, тогда как третья волна эмиграции – мотивами творческими… Речь тут не о политических разногласиях с советским строем, а о стремлении противостоять строгой регламентации во всех областях жизни, усиленно насаждавшейся в Советской стране, стремлении обрести свободу»[119].

Кроме того, в начале 1970-х над РС нависает угроза закрытия. После того как стало известно, что радио финансируется ЦРУ, в Конгрессе началась полемика о судьбе иностранного радиовещания. Сохранить секретность этой связи было сочтено целесообразным для того, чтобы завоевать доверие слушателей в качестве независимого голоса. Сенатор Фулбрайт (многократно цитируемый советскими исследователями и информагентствами) предложил самый радикальный вариант: закрыть радиостанцию. ТАСС писал: «Председатель сенатской комиссии по иностранным делам Фулбрайт неоднократно высказывал мнение, что поддержка этих радиоцентров, являющихся рецидивом холодной войны, помешает перспективам нормализации отношений между Востоком и Западом»[120]. Обсуждению этих проблем был посвящен ряд передач РС, только в эфире РС (в отличие от советской прессы) приводились и мнения других сенаторов: «Мак Ги: Радиопередачи не затрудняют процесс преодоления разногласий между Востоком и Западом. Хотя многое еще остается сделать и перед нами стоят серьезные проблемы, но в последние два года были сделаны важные шаги вперед. Среди них: переговоры об ограничении стратегических вооружений, заключение договоров между ФРГ и СССР и ФРГ и Польшей, зондирование возможности взаимного и сбалансированного сокращения вооруженных сил… Радиовещание не помешало всем этим достижениям. Если бы СССР думал, что оно мешает, он не тратил бы сам более 330 часов в день, чтобы вести на 78 языках “идеологическую борьбу с империализмом”»[121].

Джеймс Кричлоу[122], ветеран РС, вспоминает: «Я работал в это время на Свободе… Единственный человек, который не знал о том, что происходит, была уборщица. И она не знала, потому что не интересовалась. А все другие, все журналисты знали. Это был, так сказать, open secret. До этого мы все сознавали, что не надо было скрывать, надо было финансировать открыто… Я, как человек, который там работал, должен вам сказать, что в ЦРУ не вмешивались в наши дела. Они доверяли нам, верили, что мы делаем хорошее дело и что лучше всего не вмешиваться. Но когда они исчезли – никто не плакал… Большинство американских начальников не владели русским языком, поэтому они не могли вмешиваться в то, что мы делаем. Это тоже давало свободу»[123]. Связь радиостанции с ЦРУ закончилась. Джин Сосин вспоминает, что вмешательства со стороны Вашингтона в деятельность радио не было: «Эта независимость была достигнута в основном благодаря усилиям и исключительным личным качествам Хауланда Сарджента, ставшего в 1954 году президентом AMCOMLIB, и Бориса Шуба, русскоязычного американца, отец которого, известный в свое время меньшевик, эмигрировал в США перед самой революцией… Шубом были созданы программы “За нашу и вашу свободу”, цитировавшая Александра Герцена, “В точном смысле слова”, которая приподнимала завесу над советскими клише… Неудивительно, что советские власти расценивали эти передачи как подрывные, поскольку вещание такого рода срывало маску, за которой режим укрывал историческую правду и искажал действительность»[124]. В 1981 году в здании радио в Мюнхене взорвалась бомба, в результате чего было ранено несколько сотрудников. Джин Сосин рассказывает: «Борьба велась во всех формах. На эмигрантов оказывали давление сообщениями от родственников… В штаб-квартиру в Мюнхене “подсаживались” люди, выдававшие себя за перебежчиков, которые потом возвращались в СССР и клеймили радио…»[125].