Сергей Утченко - Тайны политических убийств Страница 91

— Нет! Ни в коем случае.

— Тогда считает ли норвежское правительство, что я использовал Норвегию как плацдарм для террористической деятельности?

— Нет! Правительство категорически отказывается этому верить.

— Обвиняет ли правительство меня в конспиративных, нелегальных действиях, направленных против иностранных государств?

— Нет, — вновь вынужден был признать Трюгве Ли, — однако правительство обвиняет вас в нарушении обещания воздержаться от всякой политической деятельности, а ваша статья «Французская революция началась» и ваши связи с некоторыми интернационалистами…

Министр юстиции и полиции не договорил.

— Я никогда не давал подобного обещания! И ни один другой настоящий коммунист, социалист никогда и ни при каких обстоятельствах не сделал бы этого. И вообще, чтобы кончить наш разговор, ответьте мне, как может правительство Норвегии позволить шайке агентов Гитлера определять его решения? Это первый шаг на пути капитуляции вашей страны перед фашизмом! Вам это дорого обойдется! Вы сейчас чувствуете себя свободным поступать как вам вздумается с политическим изгнанником. Однако день уже близок — запомните это, — очень близок день, когда нацисты изгонят вас самих из вашей же собственной страны!

После этой встречи Трюгве Ли установил еще больший контроль над Троцким, поместив полицейских агентов не на улице, а в самом доме Кнудсена.

Затем 2 сентября Троцкого и его жену в принудительном порядке полицейские перевезли на остров Хурум, находившийся в 30 километрах от Осло, где их поселили в доме с тридцатью полицейскими, постоянно курившими зловонные трубки и шумно игравшими в карты. Никто, кроме норвежского адвоката Троцкого, не имел теперь права навещать политэмигранта. И это происходило в стране, конституция которой не позволяла вообще кого-либо лишать свободы без решения суда.

Троцкого же не только лишили свободы, но и не позволили совершать прогулки и даже делать утреннюю зарядку. Тем временем Кнудсен был избран членом парламента. Однако и это обстоятельство не помогло: Трюгве Ли не разрешил им встречаться.

Вместе с тем Троцкий не сидел сложа руки. Он ухитрялся писать статьи, разоблачавшие суть фальсифицированного судилища в Москве, посылал их через своего сына, жившего в Париже, своим сторонникам. Однако открытая корреспонденция по указанию Трюгве Ли оседала в столе цензора. Узнав об этом, Троцкий устроил скандал полицейским, которые на день прекратили курить и играть в карты, но не более того. Между тем Московское радио продолжало обвинять Троцкого во всех смертных грехах, а он молчал. И 15 сентября 1936 года Вышинский в журнале «Большевик» заявил, что Троцкий совершенно очевидно не имеет что сказать в свою защиту, поскольку в противном случае он бы не молчал. Это заявление Вышинского было перепечатано в двух норвежских газетах, и Троцкий подал на них в суд. Был назначен день слушания дела, но правительство своим решением отменило заседание. Тогда Троцкий через норвежского адвоката подал в суд на главных редакторов ряда периодических изданий Франции, Чехословакии, Испании, Бельгии и Швейцарии, надеясь таким образом получить трибуну, но и здесь Трюгве Ли нашел возможность помешать делу.

Троцкий не сдавался, и неведомо, каким способом — Трюгве Ли затем обвинил Троцкого в использовании им нелегальных каналов и «симпатических чернил», — связался со своим французским адвокатом Герардом Розенталем. Вскоре сын опубликовал «Красную книгу» о московском процессе, где, ссылаясь на отца, указал на ряд весьма важных неточностей и прямых измышлений в материалах процесса.

Сторонники Троцкого понимали, что столь строгий домашний арест не только лишал его всякой возможности работать, но и может окончиться для Троцкого трагически. Друзья и приверженцы его в США делали все возможное, чтобы он мог получить право на политическое убежище в Мексике, где это право уважалось, но и где, как писал сын отцу, «нанимают убийц всего за несколько долларов».

Троцкий же продолжал надеяться, что все-таки сумеет получить возможность говорить в полный голос и в Норвегии. 11 декабря ему предстояло вновь быть в суде, где продолжалось слушание дела о квислинговцах. Однако Трюгве Ли разгадал тайные намерения Троцкого, и, как только тот появился в зале, полиция немедленно удалила из него публику и журналистов, а судья теперь был предельно вежлив и корректен с Троцким.

В тот же день вечером Трюгве Ли навестил Троцкого и сообщил ему, что вынужден, поскольку министерство юстиции не в состоянии оплачивать столь многочисленных полицейских, охранявших его, перевезти Троцкого подальше на север.

— Север, господин Трюгве Ли, мне противопоказан, — заявил Троцкий, — как и ваше гостеприимство. Я жду со дня на день сообщения от моего мексиканского друга, известного художника Диего Риверы о предоставлении мне возможности перебраться в Мексику.

Неделю спустя тот же Трюгве Ли сообщил Троцкому, что Мексика предоставила ему убежище и что министр уже сделал все необходимое для отъезда, назначенного на завтра.

Такая поспешность насторожила Троцкого, и он спросил министра:

— А что, если Сталину известны название парохода и его маршрут? Нас могут торпедировать, и мы не доплывем до Ла-Манша.

Трюгве Ли не стал отвечать, а Троцкий на прощанье отказался пожать ему руку и еще раз заявил:

— Через три года… все вы будете эмигрантами!

Перед отъездом, полагая, что его из одной западни перемещают в другую, Троцкий ухитрился написать симпатическими чернилами статью «Стыд» как ответ ряду деятелей и особенно тем западным адвокатам, которые «свидетельствовали» юридическую правоту процесса над Зиновьевым, Каменевым и другими. Она заканчивалась словами: «Я дам окончательный ответ обвинителям и их лакеям… в Мексике, если, конечно, я доеду туда». А на следующий день написал сыну: «Кажется, завтра нас отправляют в Мексику. Это наше последнее письмо из Европы. Если что-либо произойдет с нами по дороге или в каком-либо другом месте, ты и Сергей — мои наследники. Это письмо должно иметь силу завещания».

…Диего Ривера в субботу встретил меня у ворот своего дома-мастерской. Он явно меня ждал (я тут же подумал: он знает о сорвавшейся встрече с Сикейросом!). Мы проговорили целый день. Ближе к обеду к нам присоединилась жена художника Эмма Уртадо, знаток живописи, владелица небольшой картинной галереи. Эмма нет-нет да и подправляла живописные рассказы мужа.

Нефтевоз «Рут» с изгнанниками и начальником полицейской охраны Троцкого отправился в путь 19 декабря. Как ни старалось правительство Норвегии скрыть факт отъезда Троцкого (еще долго полицейские курили трубки и играли в карты в доме без узника), тайну сохранить не удалось. Капитан получил указания, и пароход шел, часто меняя курс и избегая хоженых дорог. Редакции крупных газет и журналов мира пытались связаться с Троцким по радио. Однако на сей счет у капитана тоже было указание, и он его не нарушил.

9 января 1937 года «Рут» вошел в мексиканский порт Тампико. Троцкий и его жена отказывались сойти на берег до тех пор, пока не убедятся, что их встречают друзья. Норвежский полицейский уже хотел было применить силу, как к борту «Рут» подошла белоснежная моторная яхта, и мексиканский генерал, в окружении портовых чиновников, радушно приветствовал путешественников от имени президента страны Ласаро Карденаса: «Добро пожаловать!»

Карденас прислал в Тампико свой личный железнодорожный состав. На пристани прибывших ждали представители троцкистской группы США Джордж Новак, Макс Шахтман, являвшийся секретарем Троцкого в Турции, и жена Диего Риверы художница Фрида Кало. Последняя тут же сообщила, что Диего Ривера и она предоставляют Троцкому, его жене и его секретарям и охранникам в полное их распоряжение свой дом в Койоакане на улице Лондон.

— Лев Давыдович и Наталья Ивановна были так сильно напуганы своими же собственными мыслями по поводу дальнейшей их участи, что, когда их усадили в комфортабельный президентский поезд, они продолжали думать, что их везут в новое место заточения, — видно было, что Диего Ривера с удовольствием вспоминал события тех дней. — Я специально не поехал в Тампико. Мне надо было, — Диего очень по-русски подмигнул, — снять их с поезда на маленькой станции Лечерия под самой столицей и отвезти на автомобиле к себе домой. Мы называли наш дом Каса-Асуль — Синий дом. Я видел, как Лев Давыдович щипал себя, — ему казалось, что он спит, что наш прием и все вокруг — это сон…

Здесь непременно следует сказать несколько слов о Диего Ривере, строптивом, но и душевном человеке, очень неровном политическом деятеле и мятежном художнике. Ривера был в 1922 году одним из организаторов в Мексике компартии и членом ее ЦК, весьма рьяным и активным. Однако в ноябре 1927 года по приглашению ЦК ВКП (б) он находился в Советском Союзе и там стал свидетелем разгрома оппозиции, что его чрезвычайно удивило и озаботило. Ривера возвратился из Москвы настолько озадаченным, что вскоре вышел из рядов Мексиканской компартии. На этой почве Ривера порвал дружеские отношения и с Давидом Сикейросом, однозначно принявшим сторону Сталина.