Ричард Эванс - Третий рейх. Зарождение империи. 1920–1933 Страница 94

Раздетый до пояса, вспотевший и измазанный в грязи, он сидел перед ними и тяжело дышал. Он хватал ртом воздух, как будто только что завершил сложнейшее дело. Горящие глаза на бледном, изможденном лице светились диким выражением триумфа. Я садился напротив него несколько раз в ту ночь в полицейском участке и слушал его сбивчивые истории. Я прочитал коммунистические листовки, которые он носил с собой в кармане штанов. Они открыто и повсеместно распространялись в те дни…

Искренние признания Маринуса ван дер Люббе не позволили мне усомниться в том, что этому маленькому поджигателю, прекрасно знавшему свое дело, не нужны были помощники. Разве не может одна-единственная спичка разжечь холодное, легковоспламеняющееся убранство палаты заседаний, старую обитую мебель и тяжелые шторы и пересохшие деревянные узорные панели? А у этого специалиста был с собой целый рюкзак со средствами для поджога[789].

Последующее расследование добыло массу документальных свидетельств, подтверждавших его историю о том, что он действовал в одиночку[790].

Вызванный для доклада к группе лидеров нацистов, собравшихся на балконе над палатой, Дильс стал свидетелем ужасного приступа истерики. Вспоминая эти драматические события после войны, он продолжал:

Гитлер схватился за каменный парапет балкона обеими руками и молча смотрел на красное море огня. Перед ним катились первые волны пламени. Когда я вошел, ко мне подскочил Геринг. В его голосе звучал весь зловещий накал того драматического часа: «Это начало коммунистического восстания! Теперь они выступят! Нельзя терять ни минуты!»

Геринг не смог продолжить. К собравшейся компании повернулся Гитлер. Теперь я видел, что его лицо раскраснелось от возбуждения и жара, который поднимался под купол. Он закричал, как будто был готов взорваться, не сдерживаясь, каким я его никогда раньше не видел: «Теперь не будет никакой пощады, любой, кто станет на нашем пути, будет уничтожен. Немецкий народ не будет знать снисхождения. Любой коммунистический деятель будет застрелен там, где его найдут. Депутаты от коммунистов должны быть повешены сегодня же ночью. Всех союзников коммунистов надо арестовать. Никакой пощады не будет и для социал-демократов и Рейхсбаннера!»

Я сообщил о результатах первого допроса Маринуса ван дер Люббе, что, по моему мнению, он был ненормальным. Однако Гитлеру это сообщать не следовало: он высмеял мою детскую доверчивость: «Это действительно остроумная, давно продуманная акция. Эти преступники разработали неплохой план, но они просчитались, правда, товарищи! Эти недочеловеки даже не подозревают, насколько народ поддерживает нас. В своих мышиных норах, из которых они теперь захотели вылезти, они не слышат, как торжествуют массы», и это продолжалось в том же духе.

Я попросил Геринга пройти, но он не позволил мне говорить. Все чрезвычайные полномочия для полиции, безжалостное применение оружия и любых других средств в соответствии с военным положением[791].

Дильс сказал одному подчиненному, что это был «сумасшедший дом». Однако, несмотря на это, время для действий против коммунистов пришло[792].

Через несколько часов после пожара рейхстага полицейские отряды начали извлекать списки коммунистов, подготовленные за несколько месяцев и даже лет до этого на сличай запрета партии, и ринулись на машинах и фургонах по домам, чтобы арестовать тех в их постелях. У коммунистов было сто депутатов в рейхстаге и тысячи представителей в других законодательных органах, чиновников, служащих, организаторов и активистов. Многие списки были неактуальны, и из-за спешного и незапланированного характера действий в руки полиции попало большое число людей, которые бы в противном случае сбежали, и точно так же многие избежали ареста, потому что их просто не смогли найти. Разом было арестовано четыре тысячи человек. Дильс и полиция проигнорировали указание Геринга о том, что их следовало расстрелять[793]. Пока осуществлялась эта массированная операция, появился советник Геринга Людвиг Грауэрт. Грауэрт раньше занимал пост главы ассоциации сталелитейных предприятий на северо-западе Германии и только что был назначен начальником департамента полиции прусского министерства внутренних дел. Будучи националистом по политическим убеждениям, теперь он предложил издать чрезвычайный декрет, чтобы обеспечить легальное прикрытие для арестов и справиться с любыми дальнейшими проявлениями насилия со стороны коммунистов. Такой закон уже был представлен правительству 27 февраля, до пожара, крайне консервативным министром юстиции Францем Гюртнером, который, как и другие консерваторы в кабинете, с энтузиазмом поддерживал драконовские меры по подавлению беспорядков, которые те относили исключительно на счет коммунистов и социал-демократов. Предложенные Гюртнером меры включали серьезные ограничения гражданских свобод с целью помешать коммунистам начать всеобщую забастовку. Публикация призывов к этому должна была считаться государственной изменой и караться смертной казнью[794]. Однако это предложение в новых условиях было изменено.

Нацистский рейхсминистр внутренних дел Вильгельм Фрик в черновике Грауэрта увидел возможность распространить свою власть на федеральные земли и предложил важнейший новый пункт 2, который позволял вмешиваться в дела правительству, а не президенту, почти так же, как это сделал Папен в Пруссии в 1932 г. Помимо этого черновик декрета, который основывался на внутренних обсуждениях чрезвычайного законодательства начала 1920-х гг., приостанавливал действие некоторых статей Веймарской конституции, в особенности касавшихся свободы самовыражения, свободы прессы и свободы собраний и союзов. Он разрешал полиции удерживать людей в предварительном заключении неопределенное время и без постановления суда, в отличие от предыдущих законов и декретов, которые устанавливали строгое ограничение по времени, после которого должны были начинаться судебные процедуры. Многие из этих мер рассматривались и ранее и имели большую поддержку среди госслужащих высшего ранга. Однако в этот раз эти меры шли гораздо дальше, чем раньше. Представляя декрет правительству в 11 часов утра 28 февраля, Гитлер напомнил своим коллегам-консерваторам, что коалиция с самого своего основания намеревалась покончить с коммунистами: «Теперь настал психологически подходящий момент для конфронтации. Нет никаких причин ждать дольше»[795].

Гитлер ясно дал понять о своем намерении действовать безжалостно и без оглядки на тонкости закона. Борьба против коммунистов, сказал он, «не должна зависеть от судебных решений». Он представил правительству заманчивую перспективу глобальной победы на предстоящих выборах, которая будет опираться на запрет коммунистов, третьей крупнейшей партии в Германии, и обеспокоенность народа, вызванную попыткой поджога[796]. После него выступил Геринг, который заявил, что ван дер Люббе видели с лидерами коммунистов, такими как Эрнст Торглер, незадолго до его проникновения в рейхстаг. Он сказал, что коммунисты планировали не только уничтожение общественных зданий, но и «отравление общественных кухонь» и взятие в заложники жен и детей министров правительства. Не откладывая на потом, он заявил, что располагает детальными доказательствами того, что коммунисты запасали взрывчатку, предназначенную для проведения ряда акций саботажа против систем электроснабжения, железных дорог, «а также против других важных факторов жизнеобеспечения»[797].

Отвергнув возражения Папена против пункта 2, правительство согласилось представить декрет Гинденбургу, который подписал его, несмотря на то что в соответствии с этим декретом ему пришлось уступить значительную часть своих полномочий правительству Гитлера. Декрет вступил в силу немедленно. В параграфе 1 приостанавливалось действие основных статей Веймарской конституции и говорилось:

Таким образом, ограничение личной свободы, права на свободу самовыражения, включая свободу прессы, права собраний и союзов, а также нарушение конфиденциальности переписки, телеграфной и телефонной связи, разрешение обысков в домах, выдача ордеров на конфискацию имущества и ограничение прав собственности являются допустимыми в обход законных ограничений, установленных в других документах.

Параграф 2 разрешал правительству брать на себя управление в федеральных землях, если там создавалась угроза общественному порядку. Эти два параграфа, действующие «до дальнейшего уведомления», обеспечили юридические основания для всего, что последовало в следующие несколько месяцев[798]. Захват нацистами власти теперь мог начаться по-настоящему.