Колдовство - Чарльз Уолтер Уильямс

Чарльз Уильямс

Колдовство

Посвящается памяти Алонсо Салазара де Фриаса, Николя де ла Рейни, Эндрю Элиота

Предисловие

Эта книга посвящена краткому изложению истории (начиная с возникновения христианства) заблудшей души, обратившейся к тому, что мы называем магией или (в более вульгарном контексте) колдовством, и реакции Церкви на это явление. То, что подобные души предпочитают магию более благородным устремлениям, неизбежно. Высокая идея добродетели, одобренная властью, в конечном итоге стала либо экспериментальной наукой (степень осуждения науки Церковью, по моему мнению, преувеличена), либо она сокрыта в обрядах Церкви (если их смысл понятен кому-то одному, то, как мне представляется, он должен был бы поделиться этим знанием). Есть еще и третий вариант, при котором высокие истины вырождаются в низкое и отвратительное зло. О нем я и собираюсь говорить в этой книге.

Ни в коем случае не стоит рассматривать эту книгу как источник знаний, необходимых адепту, стремящемуся к посвящению, она не поможет встретить «высокого черного человека», не научит правильно использовать перевернутую пентаграмму. Я вовсе не стремился пощекотать читателю нервы или вызвать в нем мистический трепет. В меру сил я хотел бы рассказать, как оно было на самом деле, то есть изложить по возможности точную историю. Я не собираюсь конкурировать с авторитетными собраниями оригинальных документов, не хочу преувеличивать или преуменьшать роль тех или иных событий, а вот изложить современное мнение об этих событиях мне представляется вполне достойной задачей.

Я назову двух авторов, заложивших основу для изучения нашего предмета. Это покойные д-р Монтегю Саммерс и д-р Генри Чарльз Ли. Первый известен в основном своими переводами из «Молота ведьм», второй опубликовал значительный корпус документов по истории колдовства. Правда, книги увидели свет уже после его кончины под редакцией профессора А. С. Хоуланда. Главы из его «Истории инквизиции» и «Истории инквизиции в Испании» оказались весьма полезны для освещения нашей темы. Оба названных автора имели вполне определенные взгляды на обсуждаемый предмет, хотя их точки зрения были противоположны. Не знаю, чем объяснить это обстоятельство: то ли доверчивостью д-ра Самммерса, то ли скептицизмом д-ра Ли. Но оба были вполне искренни, и оба были достойными учеными, поскольку не исказили ни единого факта, чтобы понадежнее обосновать свою точку зрения.

Признание этих двух авторитетов (и признательность им) и является главной целью нашего предисловия. Разумеется, я пользовался и другими источниками. Ссылки на них даны в соответствующих местах книги. Однако обе упомянутые работы не утратили актуальности и в наши дни. Магия сегодня кажется темой не самой злободневной, и все же о ней стоит говорить. Это одна из многих попыток, возможно, одна из самых ярких, воплотить человеческие стремления к высокому абсолютно негодными методами, доходящими порой до полной извращенности.

Глава первая. Предыстория

В годы правления Божественного Тиберия христианский мир практически уже возник. По всей Южной Европе и Ближнему Востоку были рассредоточены группы людей, объединенных определенными верованиями и обрядами, определенным и весьма строгим образом жизни. Средоточием этих верований, обрядов и образа жизни было своеобразное и сугубо индивидуальное отношение к историческому процессу. Именно это отличало их от последователей многих других мистериальных верований и философских течений того времени. Некоторые из этих групп делали акцент на обрядовой стороне жизни, другие ориентировались на строгие нравственные правила. Конфликт низменных и высших устремлений человека был характерен не только для ранних христиан. Он был обычным для всего Римского мира, для всех философов, размышлявших о морали.

Христианский мир отличало разве что отношение к Распятому и наделение Его сверхъестественной сущностью. Конечно, жаль, что с самого начала подчеркивалась именно Его нечеловеческая природа. Слово «сверхъестественное» старались не употреблять, и в общем-то напрасно, поскольку в те времена сверхъестественное органично входило в понятие естественного порядка вещей. Просто сверхъестественное было частью такого порядка, который оставался незримым и подчинялся старшим законам незримого мира. В христианстве смысл был любовью, а любовь была смыслом. Любовь являлась смыслом Высшей воли, сознательно ограничившей себя и предоставившей людям право соглашаться или не соглашаться с таким решением.

Мыслители и проповедники ранней Церкви не очень хорошо понимали природу этой высшей и сверхъестественной воли за исключением двух или трех положений. Они были убеждены в том, что все сотворено Божественной волей, что Иисус провозгласил наиважнейшую роль любви для человечества. Он пожертвовал именно тем, что человек все больше и больше начинал отождествлять с собой. Все Его действия были направлены на восстановление добра и святости, утраченных людьми. Иисус желал спасения для всех людей. Но одной только Его великой жертвы было недостаточно. Человек должен был принять божественную волю и ощутить себя причастным жертве. Такой жертвой и стала смерть Иисуса, называемого Христом[1].

Подобные идеи воспринимались в то время вполне органично. Включение сверхъестественного в повседневную жизнь никого не удивляло. А вот то, что сверхъестественное исходило от единой абсолютной воли, выразителем которой был реально существовавший человек, последователи которого предъявляли к жизни исключительные требования — с этим согласиться было непросто. Не тайны христианского мира, а то, каким его видели последователи Христа, противоречило тогдашнему строю мыслей и чувствам людей. Сверхъестественное разрешалось, даже приветствовалось до тех пор, пока не получало четких определений и не становилось догмой. Аллегорические римские боги, символические божества Востока были готовы принять в свою компанию любого нового бога. Вот только этот новый бог не спешил стать новым членом группы. В целом римский мир мог бы принять очередной миф, но не в том случае, когда он становится частью религиозного вероучения; догма в сформулированном виде была совершенно чужда Риму. В лучшем случае его боги являлись символами, в худшем — неким заоблачным пантеоном, причем это относилось и к восточным богам, годившимся только на то, чтобы возглавлять тамошние ритуалы, и к еще менее почитаемым богам римской народной традиции. Этих последних можно считать просто идеализацией человеческих желаний и эмоций. Такая интерпретация устраивала скептически настроенную часть великой империи. Достаточно позволить людям верить в богов по их выбору, и за безопасность государства можно не беспокоиться.

Таким образом, в современном смысле в мире божеств не существовало «добра» или «зла». Зато вполне могли существовать мифы о злых сверхъестественных существах. В стихотворении Вергилия[2] фурии, например, наказывают души грешников. Немало было опасных обрядов, заклинаний жестоких божеств. Были призраки и проклятия, ночные демоны, моровые поветрия и