Петр Киле - Ренессанс в России  Книга эссе Страница 12

Век Просвещения

“Я был свидетелем революции, низложившей с российского престола внука Петра Великого, чтобы возвести на оный чужеземку. Я видел, как сия государыня, убежав тайно из дворца, в тот же день овладела жизнию и царством своего мужа”, - так начинает свои записки “История и анекдоты революции в России в 1762 году” К.-К.Рюльер, который наблюдал лишь внешнюю сторону событий, невольно отдавая предпочтенье женщине, занявшей престол мужа, и его понять можно, сколь различны Петр III и императрица.

“Его наружность, от природы смешная, делалась таковою еще более в искаженном прусском наряде; штиблеты стягивал он всегда столь крепко, что не мог сгибать колен и принужден был садиться и ходить с вытянутыми ногами. Большая, необыкновенной фигуры шляпа прикрывала малое и злобное лицо довольно живой физиономии, которую он еще более безобразил беспрестанным кривляньем для своего удовольствия. Однако он имел несколько живой ум и отличительную способность к шутовству”.

Поразительное дело. Это же живая карикатура на Петра Великого, тот же царевич Алексей, который искал покровительства у австрийского императора, не находя в себе силы последовать за отцом, а этот, волей судьбы оказавшись русским императором, почитает себя “вассалом” прусского короля Фридриха II, с которым по ту пору воевала Россия.

А рядом — принцесса Августа София Фредерика, принявшая православную веру, чтобы выйти замуж за наследника русского престола, великая княгиня Екатерина Алексеевна (1729–1796), которая предстала перед автором записок, видимо, уже полновластной императрицей: “Приятный и благородный стан, гордая поступь, прелестные черты лица и осанка, повелительный взгляд — все возвещало в ней великий характер. Возвышенная шея, особенно со стороны, образует отличительную красоту, которую она движением головы тщательно обнаруживала. Большое открытое чело и римский нос, розовые губы, прекрасный ряд зубов, нетучный, большой и несколько раздвоенный подбородок. Волосы каштанового цвета отличительной красоты, черные брови и… прелестные глаза, в коих отражение света производило голубые оттенки, и кожа ослепительной белизны. Гордость составляет отличительную черту ее физиономии. Замечательные в ней приятность и доброта для проницательных глаз суть не иное что, как действие особенного желания нравиться, и очаровательная речь ее ясно открывает опасные ее намерения”.

Портрет хорош, очевидно, именно тем, что точен. Рюльер добавляет: “Живописец, желая изобразить сей характер, аллегорически представил ее в образе прелестной нимфы, представляющей одной рукою цветочные цепи, а в другой скрывающей позади себя зажженный факел”.

Аллегория может быть растолкована далеко не во славу героини.

Дворцовые перевороты в истории стран и народов в тысячелетиях скорее правило, чем исключения, — что говорить о России в условиях переломной эпохи? То, что троюродные брат и сестра, оказавшись у трона, да в стране, им чуждой, не поладили между собою, неудивительно, но это лишь внешняя сторона индивидуальных судеб.

Куда существеннее, что Екатерина II предугадала дух эпохи, соответствующий программе преобразований Петра Великого. Его внук страстно увлекался лишь экзерцициями, как Карл XII — войной, Екатерина с ее честолюбивыми грезами поняла, какой путь ей избрать. У гроба императрицы Елизаветы Петровны она выплакала все свои обиды на нее, отнюдь не притворялась, как утверждают, и последовала за нею во всем, стараясь всячески ее превзойти, и тут у нее был козырь — любовь к чтению, интерес к философии, что стало знамением времени.

Россия, благодаря реформам Петра Великого, входила в век Просвещения одновременно с Западной Европой, правда, не в философском плане, но, может быть, важнее — в конкретно-историческом, жизнестроительном, культивируя вольтерьянство в образе жизни.

Интерес энциклопедистов к России понятен, но достойно удивления, что русская императрица, кто бы она ни была родом и каким бы способом ни взошла на престол, вступила почти на равных в переписку с философами, определяющими умонастроение эпохи. Говорят, Екатерина заигрывала с Вольтером, с Дидро ради европейской известности и не думала претворять в жизнь советы просветителей.

Переписка невозможна без взаимного интереса, если кто заигрывал, то скорее умнейшие головы Европы и не без пользы для самих себя, а еще больше — для читающей публики, особенно в России, где многие вельможи сделались вольтерьянцами, может быть, не вчитавшись в тома Энциклопедии, опять больше в жизни, чем в философии. Идеи просветителей заполнили тот вакуум в умах, какой возник у грамотного населения, прежде всего, разумеется, у дворянского сословия в связи с переходом от Средних веков в Новое время.

Вольнодумство под Вольтера соответствует богатству, образу жизни, масштабности личности новоявленных дворян, любителей наук и искусства. Это время, когда богатейшие помещики (они же сановники) и купцы наряду с императорским двором всячески поощряют, разумеется, в собственных интересах развитие ремесел и искусства, как было в Западной Европе в эпоху Возрождения. И все страсти у трона со всевозможными любовными интригами и переворотами, при неслыханной роскоши, вполне соответствуют нравам великих переломных эпох. В подобных случаях сугубо нравственная оценка событий и лиц из другого времени не вполне уместна, она лишь скрадывает историческую картину, выпячивая в ней отдельные черты и штрихи, которые говорят лишь о слабости человеческой природы, в чем же нет новости, но за которыми мы упускаем сущность событий и деяний исторических личностей, сущность эпохи, особенно столь редкостной, Возрождения. Екатерина II, взойдя на престол, щедро одарила своих сподвижников титулами, званиями, в особенности, землями, населенными крестьянами; сознавая, что именно дворянство — ее опора, она издает манифест “О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству”, подтверждая указ Петра III, обнародованный в 1762 году.

Екатерина, в спешке укрепляя свою власть, не заметила, что вольности и свободы одного сословия ущемляют права других сословий, прежде всего купечества, не говоря о крестьянстве, основной массы населения Российской империи, нарушает принципы, заложенные в “Табели о рангах” Петра Великого, в которой нашли оформление идеи просветителей еще до просветителей. Манифест, хотела Екатерина этого или нет, был направлен против программы преобразований Петра I, он закреплял права боярства на уровне помещика, который оказался не просто землевладельцем, каковым мог стать и купец, но владельцем душ, как средневековый сюзерен, боярин.

Вступив в переписку с Вольтером, с Дидро, играя роль просвещенной монархини, Екатерина II между тем воссоздала феодальную систему землевладения с полным закрепощением крестьян. И, похоже, не отдавала отчета в том.

Вольтеру она писала: “Впрочем, в России подати столь умеренны, что нет у нас ни одного крестьянина, который бы, когда ему ни вздумалось, не ел курицы, а в иных Провинциях с некоторого времени стали предпочитать курицам индеек”.

Говорят, что Екатерина не гнушалась грубым обманом. А Пушкин назвал ее “Тартюфом в юбке и короне”. Между тем это же просто-напросто сочинительство, полет фантазии, игра ума в тиши роскошных интерьеров Зимнего дворца или Большого Царскосельского, это видно по стилю, но ведь и адресаты императрицы в переписке с нею занимались не исповедью, а сочинительством. Разница лишь в том, что Вольтер усмехался, просматривая письма русской царицы, как, отрицая существование Бога, утверждал его обманное бытие для неких практических выгод, а Екатерина II поверила в свои столь удачно сочиненные слова, поскольку в них заключалась слава ее царствования.

Спустя много лет, читая книгу Радищева “Путешествие из Петербурга в Москву”, она не воздержалась от замечания: “На 147 стр. едит оплакивать плачевную судьбу крестьянского сословия, хотя и то неоспоримо, что лутчее судьбы наших крестьян у хорошего помещика нет во всей вселенной”.

Екатерина II воспользовалась еще одним указом Петра III — о секуляризации населенных церковных земель, правда, поначалу, взошедши на престол, отменив его, а через два года подтвердив, отнюдь не для облегчения участи монастырских крестьян, а для пожалований тем же новоявленным дворянам и фаворитам.

Эти земли и крестьяне, закрепленные на ней без всяких человеческих прав, даже жалобы на владельца, предназначенные для укрепления абсолютизма, оказались западней как для власти, так и для громадного большинства населения России. Воссозданная феодальная система хозяйствования и крепостничества, вместо ориентации на свободную форму рыночных отношений, с ростом торговли и купечества, как было в Италии в эпоху Возрождения, явилась тормозом для развития производительных сил страны, хуже того, в условиях ренессансных явлений в культуре России, стала очагом феодальной реакции, которая началась с подавления крестьянских бунтов, переросших в Крестьянскую войну под предводительством Е.Пугачева, в причины которой напуганная ее размахом Екатерина не стала вдумываться. Между тем это была обратная сторона не только внутренней политики Екатерины II, но и внешней, которой занялась императрица, как перепиской с философами, с большим увлечением, это была дипломатия на общеевропейском уровне, при этом вполне в духе времени притворство, внешнее доброжелательство при строгом соблюдении собственных интересов почитали за искусство.