Уильям Йейтс - Кельтские сумерки Страница 12

1902

АРИСТОТЕЛЬ-КНИЖНИК

Тот мой приятель, который только и может разговорить до полной откровенности знакомого нашего дровосека из леса Инхи, зашел недавно в гости к его старухе. Живет она невдалеке от леса, и старых всяких баек в голове у нее не меньше, чем у мужа. В тот раз ей пришла охота поговорить о Гобане (15), легендарном ирландском строителе и каменщике, и о мудрости его, но в конце концов она вышла совсем на другую тему: «Вот Аристотель-книжник, он тоже был человек очень мудрый, и много всего повидал, но разве и его не нашлось-таки кому надуть? И кто же с ним такое сотворил? – простые, обыкновенные пчелы. Ему все хотелось посмотреть, как они кладут в соты мед, и он чуть не две недели все-то за ними подглядывал, все-то высматривал и никак не мог их за этим занятием поймать. И вот тогда он сделал на улей стеклянную крышку, приладил, значит, ее, ну, думает, теперь-то я все как есть увижу. Пришел наутро, глядь, а они за ночь все стекло позалепили воском изнутри, черным что твоя сковорода; и ничего у него не вышло. Он сам говорил, что до той поры никому не удавалось его провести. А они-то его и подловили!»

1902

ДЕМОНИЧЕСКАЯ СВИНЬЯ

Несколько лет назад один мой приятель рассказал мне случай, происшедший с ним в молодости, когда он состоял в организации коннахт-ских фениев и выезжал с ними вместе на тренировочные сборы. Группа была небольшая, все как раз умещались в повозку; и вот однажды утром они погрузились и поехали вдоль холмов, пока не добрались до мест совсем уже безлюдных. Оставив повозку на дороге, они прошли еще немного вверх по склону, прихватив с собой винтовки, и занялись там обычными своими упражнениями. На обратном пути они заметили, что за ними увязалась возникшая невесть откуда свинья, очень худая и длинноногая, старой ирландской породы. Один из них крикнул в шутку, что, мол, свинья-то, видать, из фэйри, и все они, только чтобы поддержать шутку, бросились вниз по склону бегом. Свинья побежала тоже, и вдруг, никто из них не мог потом вспомнить, когда и как страх из шуточного стал совсем нешуточным, и они и впрямь рванули вниз что было сил, так, словно речь шла о жизни и смерти. Добежавши до повозки, они сразу бросили лошадь в галоп и погоняли ее, как только могли, но свинья и не думала от них отставать. Тогда один из них вскинул было винтовку, но когда он поглядел через прицел, то не увидел на дороге сзади ровным счетом ничего. Наконец они свернули с дороги и въехали в деревню. Они рассказали деревенским о том, что с ними приключилось, деревенские похватали тут же что под руку попало – лопаты, вилы – и побежали с ними вместе назад, чтобы прогнать свинью. Но, выйдя на дорогу, ничего и никого на ней не обнаружили.

1902

ГОЛОС

Однажды я шел через болотистую местность неподалеку от леса Инхи, и вдруг, на какой-то миг, очень краткий, мне пришло чувство, осознанное мною впоследствии как исток любого толка христианской мистики. Меня охватило вдруг ощущение собственной слабости, зависимости от некой могучей личностной Сути, невероятно далекой, но и близкой, очень близкой в то же самое время. И не то чтобы я думал перед этим о чем-то подобном, мысли мои были заняты Энгусом и Эдайн (16), и Мананнаном, богом Моря. В ту же ночь я проснулся – я лежал на спине – и услышал голос откуда-то сверху, говоривший мне: «Нет человеческой души, которая была бы сходна с другою человеческой душой, и потому любовь Господня ко всякой душе безгранична, ибо никакой иной душе не дано понять и выполнить, чего взыскует она в Боге». Прошло еще дня два или три, и я опять проснулся ночью – у постели моей стояли две человеческие фигуры, самые красивые люди, каких мне доводилось видеть. Мужчина, молодой, и девушка, одетая в оливково-зеленое платье, похожее на древнегреческие хитоны. Я взглянул на девушку и увидел, что платье ее собрано у горла чем-то вроде цепочки или, может быть, плотного золотого шитья, но узор был – листья плюща. Что меня в особенности поразило, так это волшебная, непередаваемая мягкость в выражении ее лица. Теперь подобных лиц нет. Оно было прекрасно редкостною красотой, однако же в нем не было того огня, что есть в страсти, в надежде, в страхе или в мудрости. Оно было спокойным, как лица зверей или как горные озера вечером, настолько спокойным, что в спокойствии этом чуть проглядывала даже печаль. Мне показалось на минуту, что она – возлюбленная Энгуса, но сколькие же ее искали, преследовали, добивались ее, дарили ей, бессмертной распутнице, счастье – откуда бы и взяться у нее подобному лицу?

1902

ЛОВЦЫ ЧЕЛОВЕКОВ

Чуть к северу от города Слайго, на южных склонах Бен Балбена, в нескольких сотнях метров над равниной есть небольшая квадратная плита из белого известняка. Никто из смертных даже пальцем никогда до нее не дотрагивался; ни козы, ни овцы не щипали никогда подле нее травы. Это, так сказать, ирландский полюс недоступности, и вряд ли сыщешь на земле хотя бы полдюжины других подобных мест, которые окружал бы ужас столь же неподдельный и благоговейный. Это дверь в страну фэйри. Ровно в полночь она распахивается, и кавалькада подземных всадников рвется бешено вон. Всю ночь напролет носится по стране развеселая эта охота, невидимая ни для кого, если только где-нибудь в особенно «знатном» месте – в Драмклиффе или в Дромахайре – не высунет из двери голову в ночном колпаке местный «коровий доктор», или, иначе, «фэйри-доктор» (17), чтобы поглядеть, каких там еще безобразий собралась нынче натворить подземная «знать». Для тренированного глаза и уха равнина полна, должно быть, из края в край всадниками в красных шапках, а воздух звенит от голосов, высоких и резких, наподобие свиста, как описывал их один древний шотландский духовидец; они совсем не похожи на голоса ангельские, те «говорят скорее горлом, как ирландцы», как мудро заметил Лилли, астролог. Если есть где-то поблизости новорожденный или новобрачная, «доктор» глядеть будет в ночную темень с удвоенной бдительностью, потому как далеко не всегда дикая эта охота возвращается вспять с пустыми руками. Иногда она с собой под землю кого-нибудь да и прихватит, и чаще всего это именно младенец, только что явившийся на свет, или свеженареченная невеста; дверь на склоне Бен Балбена распахивается еще раз, и человек, будь то женщина или ребенок, исчезает в бескровной стране фэйри, стране счастливой, как гласит предание, однако же обреченной растаять, едва лишь трубы возгласят Страшный Суд, подобием яркого, но призрачного миража, потому что без печали душа жить не может. Сквозь эту дверь из белого камня и через другие, ей подобные по всей стране, ушли в страну, где « geabheadh tu an sonas aer pingin » («ты можешь счастье купить за медяк»), те короли, королевы и принцы, чьи жизнеописания донесла до нас гэльская литература.

На западной оконечности Маркет-стрит в Слайго, там, где стоит теперь мясная лавка, явилась в один прекрасный день, как дворец в китсовой «Ламии» (18), аптека, и держал ее некий странный человек по имени доктор Оупендон. Кто он такой и откуда взялся, никто так никогда и не узнал. В те же самые времена жила в Слайго одна женщина, по фамилии Ормсби, у которой как раз заболел какой-то непонятной болезнью муж. Доктора ничего не могли с ним поделать. И все у него вроде бы было в порядке, а только он все чах и чах. В конце концов жена его отправилась к доктору Оупендону. Прислуга провела ее в комнату для посетителей. Там у камина, у самого огня, сидел большой черный кот. Буфет буквально ломился от всяческих фруктов. «Полезная, должно быть, вещь эти самые фрукты, раз их у доктора так много», – успела только подумать миссис Ормсби, и в комнату как раз вошел доктор Оупендон. Он весь был в черном, того же самого оттенка, что и кот, и следом за ним вошла его жена, тоже вся в черном. Миссис Ормсби дала ему гинею, а он ей взамен – маленькую склянку с лекарством. В тот раз муж ее поправился. Тем временем черный доктор излечить успел тьму всяческого народа, но вот однажды один из его пациентов, очень богатый, умер, и на следующую ночь и кот, и доктор, и его жена из города исчезли. Через год бедняга Ормсби заболел опять. С виду он был совершенно здоров, и его жена уже ни капли не сомневалась в том, что на него пытается наложить лапу «знать». Она отправилась в Кейрнсфут, к тамошнему «фэйри-доктору». Едва дослушавши ее рассказ,он вышел через заднюю дверь во двор и принялся бормотать заклинания. И на сей раз мужа хворь отпустила. Но через некоторое время он снова занемог – фатальный третий раз; она опять пошла в Кейрнсфут, «фэйри-доктор» опять вышел через заднюю дверь и начал бормотать, но скоро вернулся и сказал, что толку на сей раз не будет – ее муж все равно умрет; и верно, он умер, а миссис Ормсби, всякий раз, как ей приходилось впоследствии о нем говорить, повторяла, что она-то знает наверное, где он сейчас, – ни в Раю, ни в Аду, ни в Чистилище, куда там. Она, по-моему, даже была уверена в том, что вместо него схоронили обрубок дерева, таким образом заговоренный, чтобы всем он казался телом ее мертвого мужа.