Бенджамин Харшав - Язык в революционное время Страница 15

И в Германии эпохи Веймарской республики, и в Советской России мощный приток и возвышение лиц еврейского происхождения произошли за очень короткий период (с важными, но немногочисленными прецедентами в XIX в.), и в обоих случаях они возвысились не в качестве евреев, а как немцы или русские, по сути нерелигиозные. Но в обеих странах общество воспринимало их как евреев, и теперь это восприятие могло быть только расовым.

В Германии еврейский вопрос занимал действительно центральное место в идеологии Гитлера, Розенберга и Геббельса: это был негативный полюс биполярной социальной мифологии (или фантасмагории). В коммунистической идеологии, которая подчеркивала интернациональность советского государства и международную солидарность трудящихся, невозможно было включить открытое отрицание народа или расы в систему марксистской аргументации. Но и здесь роль ассимилированных евреев как чужаков присутствовала в общественном сознании. Главным примером, проанализированным Сталиным в программной статье «Марксизм и национальный вопрос» (1913), был пример евреев, а врагом виделся еврейский социалистический Бунд.

Чистки в Советском Союзе конца 1930-х гг. в реальности сокрушили власть большинства евреев в партии и правительстве под маской борьбы с «левым уклонизмом» (типично еврейская болезнь) и «троцкизмом». В официальном учебнике «Краткий курс истории ВКП(б)» Троцкий был назван «Иудушкой Троцким»[43], якобы от прозвища героя социальной сатиры русского писателя XIX в. Салтыкова-Щедрина, но на самом деле это аллюзия на Иуду Искариота и демонический «иудаизм». В конце 1940-х гг. евреев притесняли во всех областях культуры в рамках борьбы с космополитизмом (обвиняемых называли «безродными космополитами»). Многие годы не марксизм, а скорее антитроцкизм и антикосмополитизм главенствовали в советской идеологии, пропаганде, цензуре и государственном терроризме; они были жупелом сталинского режима, конкретным и направленным ad hominem. Эти кампании не были открыто или исключительно антиеврейскими, но они обязательно включали в себя антиеврейские выпады. Тогда, в 1950-е гг. и позднее, евреев ущемляли под предлогом борьбы с самой сатанинской религией, «иудаизмом», и расистским и нацистским «сионизмом». После разгрома нацистской Германии коммунистическая Россия осталась последней страной просвещенного мира, de facto поддерживавшей дискриминацию русских еврейского происхождения (даже наполовину евреев) как в правительстве, так и в сфере высшего образования. Сегодня противоположный миф — о евреях — предателях коммунизма в России — играет аналогичную роль в идеологии большой части российского руководства культурой и старого партийного аппарата[44].

В целом в двух крупнейших режимах с тоталитарной идеологией фигура еврея приняла угрожающие размеры в сознании властей и в массовой пропаганде, как если бы еврейской ассимиляции никогда и не было[45]. Подобное отношение преобладало и в более мелких тоталитарных государствах, как Польша или Румыния конца 30-х гг.

Негативный мегаопыт и численный дисбаланс лиц еврейского происхождения в разных профессиях в современном мире требуют объяснения, почему потомки евреев оставались чужаками даже после ассимиляции в реальности или в народном сознании. Изучение новой истории евреев нельзя сводить к евреям, которые были включены в еврейские институты (еврейское государство, религия, литература, организации), тогда как остальные были причислены к евреям только в момент уничтожения. Выдающийся польский поэт Юлиан Тувим (1894–1953) во время Холокоста, находясь в Лондоне, писал примерно следующее: «Я поляк, когда моя кровь течет в жилах, и еврей, когда ее выпускают из жил» (Tuwim 1980). Похожие вещи говорил и Альберт Эйнштейн. Но современные мифологии не исключили их из еврейства в целом. Еврейская историография тоже не упустила их из вида.

Престижная «Иерусалимская школа» еврейской истории склонна к телеологичности: любое малейшее выражение из прошлого, которое можно истолковать как имеющее отношение к сионизму, считается имеющим значение. Историк Бенцион Динур (Динабург, 1884–1973), практиковавший такой подход, работая в Иерусалиме, возможно, находился под влиянием тенденций послереволюционной России (он был студентом в Петрограде): вместо истории они изучали «историю революций» и любое локальное крестьянское восстание прославлялось как шаг к коммунистической революции, т. е. к истории применялся идеологический, а потому телеологический (оценивающий в ретроспективе) фильтр. Но можно смотреть на историю иначе: из прошлого в настоящее. Когда мы спрашиваем не «Как мы здесь оказались?», а «Что происходило с евреями в XIX веке? Куда они шли?» — мы обнаруживаем гигантскую вспышку, выразившуюся в центробежном движении, которое, волна за волной, породило целый спектр проявлений еврейского существования сегодня. (Даже в Иерусалиме историография открылась навстречу этим вопросам.)

С еврейской точки зрения столетие с 1882 до 1982 г. во всеобщей истории можно назвать «еврейским веком»: ни в одну эпоху в прошлом евреи не играли такой заметной роли в общей культуре, и не в какой-то одной стране, а во всей западной цивилизации. Трудно описать современный мир без Маркса, Гуссерля, Эйнштейна, Фрейда, Кафки, Якобсона, Леви-Стросса, Хомского, Деррида и длинного списка других деятелей науки и культуры, хотя их собственная еврейская идентичность неопределенна, проблематична или безразлична им самим. Более того, евреи и образ еврея в воображении и сознании людей этого периода занимали непропорционально большое место, если принять во внимание долю евреев в общей численности населения. Холокост и Государство Израиль тоже присутствуют в общественном сознании. При этом евреи играли центральную роль не только в негативной мифологии Гитлера и Альфреда Розенберга (Розенберг присваивал еврейские библиотеки в оккупированных странах с целью основать после войны «Институт для изучения еврейства без евреев»). Еврейский вопрос привлекал внимание Т. Б. Веблена, Т. С. Элиота, Эзры Паунда, Ленина, Сталина, А. Тойнби, Ч. П. Сноу, Ж.-П. Сартра и др. Перефразируя израильского литературного критика Дова Садана (1902–1989), можно сказать, что евреи в XX в. «сидели в углу в середине комнаты».

10. Непрерывная радуга

Перемены во внутренней и внешней культурах происходили одновременно с переменами в физическом, географическом, лингвистическом, профессиональном и образовательном распределении и в самих образах существования евреев по всему миру. Шок от погромов 1881–1882 гг. в сочетании с другими обстоятельствами и другими потрясениями сорвал огромные людские массы с насиженных мест. В поколении, предшествовавшем Первой мировой войне, более трети еврейского народа мигрировало из Восточной Европы за океан (по оценкам ученых между 1882 и 1914 г. два из пяти миллионов евреев, проживавших в России, уехали на Запад). По крайней мере еще треть переехала в города. Происходила активная внутренняя миграция: из деревень и штетлов в районные центры (Бобруйск, Житомир, Пинск, Минск, Белосток) и дальше, в большие города (Вильна, Лодзь, Львов, Варшава, Одесса), а также в города вне черты оседлости (Киев, Москва) и в Западную Европу (Вена, Будапешт, Берлин, Лондон) и во многие заокеанские страны; а после русской революции, когда была отменена черта оседлости, — из штетлов в Москву, Ленинград и более мелкие города собственно России, а также в Среднюю Азию и другие советские республики.

Новый еврейский пролетариат сформировался в Варшаве, Харькове, Нью-Йорке, Тель-Авиве и других городах благодаря идеологии и социальному давлению, но распространился повсюду за одно поколение. Еврейские пролетарии работали преимущественно в принадлежащих евреям кустарных мастерских и на мелких предприятиях с ручным трудом, а не в тяжелой промышленности. Они охотно поступали на фабрики по пошиву женской одежды, оставляя индивидуальное портняжничество. Найти свое место в настоящем промышленном производстве еврейским рабочим оказалось нелегко: даже в 1920-е гг. в Советском Союзе антисемитизм среди нееврейских заводских рабочих ограничивал возможности евреев трудиться на нижних уровнях промышленности. Однако дети новых «пролетариев» повсеместно проникали в новые отрасли торговли и производства, медицины и науки, средств массовой информации и искусств. Это означает, что на протяжении одного поколения массы евреев переместились из феодальной экономики в капиталистическую, а из нее — в новый, научный и электронный, век. Это соответствовало общим тенденциям, но происходило быстрее и масштабнее, и эти сдвиги влияли на сознание и поведение людей; под таким влиянием находилось и восприятие евреев извне — возникла необходимость в том, чтобы наполнить новым содержанием пустые еврейские стереотипы.