Анна Демшина - Визуальные искусства в ситуации глобализации культуры: институциональный аспект Страница 19

Одним их интереснейших направлений в рамках неофициального искусства является поиск новых выразительных средств языка искусства, новых форм художественного выражения. В андеграундный период многообразие и космополитизм петербургской художественной жизни реализовывались через поиски духовной связи не только с западным «миром искусства», но и с традициями русского искусства серебряного века, отечественного авангарда. Преемственность и продолжение традиций авангарда, в первую очередь, – это исследование и изобретение оригинальных, новаторских средств выражения, экспериментальный подход к художественному творчеству. Арефьев развивал идеи фовизма, а B. Стерлигов, ученик К. Малевича, изучал процессы и законы пластического формообразования, специфику и механизмы эволюции современных подходов к живописи. В 1960 году В. Стерлигов сформулировал новый принцип пластического восприятия мира на основе криволинейной, по его определению, «чаше-купольной» схемы. «Стерлиговская школа» является одним из самых уникальных явлений независимого искусства нашего города. Актуальность развития духовных поисков русского авангарда, обращение В. Стерлигова к творчеству Малевича, Филонова находит развитие и у его последователей. Е. Александрова, продолжая формальные эксперименты, нашла опору в духовно-религиозных поисках. С. Спицын, другой последователь Стерлигова, работает в живописно-пластических традициях русского авангарда и русского иконописного искусства.

Композиционные поиски, работа с формой отличали не только Школу Стерлигова, но и Школу Сидлина, Круг Кондратьева, «художников-космистов», участников объединения «Храмовая Стена». Игорь Иванов, ученик Сидлина, создал в своих произведениях особенный мир, в котором экзистенциальные настроения, погруженность в себя, эстетическое выражение своеобразного аутизма сочетаются с тонкой работой с формой и цветом, повторяющийся лейтмотив его творчества – изображение кукол. Уникально творчество Вадима Рохлина, который в 1960-е развивал идеи кубизма, изучал творчество художников Возрождения и живопись сюрреалистов. Его «Евангелическая серия» потрясает не только точной и свободной работой с формой, но особым духовно-эмоциональным настроем. Интересны эксперименты с формой в творчестве Александра Зайцева, ярко представленные в серии «Аполлон». Ю. Дышленко – блестящий художник, во многом опередивший свое время, окончивший ленинградский театральный институт в 1961 году, входил в состав «Группы 14». Его беспредметные композиции балансируют на грани аналитического абстракционизма и фигуративности, произведения наполнены внутренней динамикой, напряжением. Разворачивание абстракции в пейзаж или в портрет, их сворачивание в беспредметное заставляет зрителя исследовать его работы как пространственно-временные динамические композиции. Иллюзия присутствия предметного слоя – ловушка для зрителя, вовлекаемого в динамику произведения. Другой участник группы – Евгений Михнов-Войтенко – один из крупнейших мастеров русского абстрактного искусства, пришедший к своеобразной авторской версии «новой фигуративности», его поиски отчасти близки и сюрреализму, и русскому космизму. Аналитический вариант космизма развивал Евгений Орлов. Он один из немногих, кто еще 1970-е годы обратился к исследованию наследия Н. Рериха. Классическую традицию в искусстве переосмыслял Тимур Новиков, который после основания «неоакадемизма» как возврата от «ужасов» модернизма к античной красоте стал одной из заметных фигур в художественной жизни Петербурга. Эти художники не соответствовали советскому строю стилевыми поисками, а эксперименты в рамках поиска особого языка искусства для них были главной формой протеста.

Другая форма несоответствия – уход во «внутренний духовный андеграунд» через создание художественными средствами «параллельного неба». Каждый художник создавал собственную систему координат, вселенную, в которую он приглашал зрителей, чтобы иронизировать по поводу себя и советской системы, задать себе вопросы, пережить катарсис, прочувствовать трагичность человеческого бытия, или просто увидеть гармонию красоты, проглядывающуюся через серые будни советской реальности. Сложносочиненные работы Л. Болмата, откровенно протестные советскому строю, имеют сложную символическую систему контекстных отсылок к различным пластам жизненного и духовного опыта. Герои работ Владимира Овчинникова живут в особом мире, испытывают абсолютно не советские эмоции, а, следовательно, имеют и соответствующие крамольные мысли. Овчинников создал особый жанр свободной притчи в изобразительном искусстве. Работы Вадима Овчинникова, в которых переплетены традиции авангардного искусства и восточной философии, можно увидеть как мост между человеком и миром, ощутить связь с мировой гармонией. Поэтический, символический мир Ю. Жарких параллелен по отношению к советскому бытию и во времени, и в пространстве. Автор обращается к исследованию подсознания, что противоречило не только советскому искусству, но и официальной науке. В. Воинов, представляя в своих работах редукцию материального мира, демонстрирует вещь как самостоятельный объект, имеющий значение абсолютно отдельное от советского контекста существования. Обращение к «иному измерению вещи» в творчестве В. Воинова прошло путь от коллажей к объектному искусству.

Религиозно-мистический мир Юлия Рыбакова, сказочно-лубочное пространство героев В. Некрасова, наивно-мифологическое, напряженное и брутальное пространство бытия героев В. Афоничева, поэтичная, пронизанная тонкими музыкальными ассоциациями вселенная Г. Устюгова – придуманные миры, которые для авторов и для зрителей были реальнее советских будней.

Деятельность ленинградских неофициальных художников демонстрирует один из моментов, определяющих специфику языка ленинградского нонконформистского искусства, – большее внимание к пространству, через которое переживается время, а не время как ключ к освоению пространства. Категория времени реализовывалась в темпоральном аспекте самого искусства (развитие экспрессионизма, фовизма, абстракционизма, «магического реализма», примитивизма). Для московского нонконформизма была свойственна большая ориентация на действие, более активное зрительское участие, освоение пространства через «временные» формы (акционизм, хэппининг). Участники московской группы «Движение» (идеолог Л. Нусберг) через кинетическое искусство развивали принципы постфутуристического кинетизма, стремясь воплотить в своих образах новые горизонты постижения мира, открытые современной наукой и техникой. Группа ставила своей целью формирование «тотальной среды» искусства с активным участием зрителя. Опять же показательно, что данному объединению удалось найти способы воплощения ряда идей на официальном уровне: группа выполнила ряд заказов, ставших своеобразными парадами светокинетизма [63] . Менее успешными были попытки московской студии Э. М. Белютина (развитие «теория контактности») выйти из художественного подполья. Именно для московской традиции свойственно обращение к откровенному протесту, не случайно соц-арт возник как московский феномен.

В Петербурге очень развито чувство истории и собственной неповторимости. В этой связи можно сделать такой парадоксальный вывод – именно углубление Петербурга в собственную традицию и показывает его путь в будущее. Идея диалогичности заложена в пространство Петербурга еще ее основателем Петром I, задумавший город как медиатор между Россией и Западом. Поэтому исторически для петербургской культуры свойственно взаимодействие различий, множественность, проявляющаяся и в художественной и в общественной жизни. Как пишет М. Каган, в создании петербургской культуры участвовали немцы, итальянцы, французы, англичане, молдаване, украинцы, поляки, прибалты, и даже, как известно, эфиоп; если в результате петербургская культура, воспринявшая все эти влияния и связавшая их со своей национальной основой, оказалась не мозаичной, а целостной, то лишь потому, что между всеми участниками данного культуротворческого процесса складывались отношения диалога, а не противоречия, отторжения или, по крайней мере, сторонней терпимости к чужому. [64] Поэтому многообразие течений, составляющих феномен «ленинградского андеграунда», взаимодействие различных исторических стилей, национальных традиций, сосуществующих в одном пространстве «подпольной жизни», в определенной мере наследует традиции, исторически заложенные в петербургском менталитете. Не случайно ряд исследователей отмечают, что художественная жизнь Петербурга более концентрирована, семейна – художники, музыканты, актеры, околохудожественная публика собираются, встречаются в одних и тех же местах, а разнообразные пласты художественно-интеллектуальной жизни имеют множество точек соприкосновения и связей. То же отмечает и А. Троицкий, рассматривая особенности становления ленинградской рок-музыки: «как в большой деревне там есть места, где каждый может увидеть каждого» [65] . Традиция семейности художественной жизни сохраняется и сегодня не только в форме «посиделок» в мастерских, но и в художественных институциях: галерея «Борей», «Пушкинская 10» становятся местом концентрации творческой энергии.