В этой сказке… Сборник статей - Александр Александрович Шевцов Страница 23

Сложность говорить об этой части объясняется тем, что она не просто хранит опытные знания о мире, а хранит их в виде глубочайших абстракций, то есть отвлечений от памяти или живого опыта. Поэтому мы плохо помним, как учились ходить, но мы помним, что такое твердое, жесткое, острое, и не думаем, что оно несет боль, а знаем.

Ядро образа мира заполнено чрезвычайно обобщенными понятиями о плотном, мягком, холодном, горячем, голодном, любящем, злом, добром, заботливом. В нем живут наши понятия о стихиях, о воздухе и о дыхании, о воде и жажде, об огне и тепле, о земле и тяжести…

Как ни странно, но именно эта вполне приземленная часть разума, рождающаяся уже у ребенка, наиболее философична, словно мы происходим от очень продвинутых существ, знавших не только, как устроен мир, но и как творить миры. Не многие философы впоследствии достигают такого уровня мышления.

Это ядро нашего Образа мира вполне способно обеспечивать наше выживание. Но внутри себя, то есть внутри сферы восприятия. А нам этого мало. Мы хотим знать, что нас поджидает за границами Поселенной. Особенно важно это становится для человечества, когда оно осознает себя обществом, потому что появляется задача, которой не было раньше: обществом надо управлять.

И мы начинаем накапливать слой понятий, не нужных для непосредственного выживания, но объясняющих, как этот мир стал таким. Эти понятия, в сущности, описывают законы, которые объясняют, почему жизнь должна строиться именно так. Им нельзя не подчиниться.

Эту часть Образа мира нельзя достроить опытно, она строится не на основе органов восприятия, а на основе Внутреннего взора, который проникает за границы Поселенной. Все религиозные и научные картины мира строятся именно так и заполняют тот верхний слой Образа мира, который окружает ядро. Но ядро сохраняется.

Если мы вглядимся, то, что получается, похоже на яйцо: внутри – ядреная часть, желток, снаружи, как белый свет, белок, а вокруг – твердь небесная, за которую глаз человека проникнуть не может, оставляя это мышлению. И оттуда может прийти что угодно – от опасности, до законов, которые нами правят. Боги прилетают тоже оттуда. Именно уподобление мира яйцу и породило понятие о тверди небесной.

Яйцо присутствует во множестве мифов разных народов. Иногда из яиц рождаются боги. Чаще – миры. Очевидно, что эти мифы не просто древние, судя по тому, насколько они сходны у разных народов, они возникали чуть ли не в те времена, когда только родившееся человечество еще не разделилось на племена (см. Томпсон, А641, А 641,2, А 641,2, А 701.1).

В русских сказках яйцо, как зародыш мира, встречается повсеместно, хотя яйцо может быть заменено колечком, шаром или орехом. При этом три царства русской сказки – медное, серебряное и золотое – удивительно накладываются на образ человека и его души. Достаточно вспомнить Платона.

Начиная с мифа о том, как души подымаются на Небеса и спускаются с них, изложенного в Федре как рассказ о человеческой душе в виде упряжки, Платон пересказывает древние представления о трехчленном устройстве души. В «Государстве» эти три части души оказываются привязанными к источникам внутренней силы – дюнамис, а в «Тимее» описывается само устройство тела, подобно устройству земли, как живого организма, оплетенного жилами, как реками или оросительными каналами.

Платоновский миф, как и сказка, отчетливо предполагает, что движение по царствам или по внутренним источникам жизненной силы идет снизу вверх, так что герой, победив золотое царство вообще улетает вверх. Так и философ по представлениям всей античной философии должен двигаться от нижнего архе, что в животе, вверх – к архе, находящемуся в голове.

Герой сказки, побеждая очередное царство, сворачивает его в яичко или колечко и следует за ним, куда оно покатится. А яичко приводит его к следующему царству, которое надо то ли завоевать, то ли освободить. Противник, который противостоит герою, – это летающий змей о трех, шести или двенадцати головах. Или хоботах.

Что такое хобот? Это своего рода труба, по которой что-то может течь, и одновременно это то, что, подобно щупальцу, может хватать и держать. Хоботы оплетают героя, лишая его подвижности и силы. Они словно выпивают ее. Более всего это похоже на изображение знаменитого Лаокоона, борющегося со змеями.

Борьба со змеями – вообще обязательный мотив русской волшебной сказки, более всего напоминающий, однако, не змееборческие мифы, а другой сказочный мотив – бой колдунов. Во время него противники превращаются в самые разные сущности. Суть этого боя, однако, так же скрыта, как, к примеру, роль Бабы-Яги при инициации.

Яга – это жрица, обучающая детей, а потом испытывающая их готовность к жизни с помощью мифологического Образа мира. Эта роль Яги подробно рассмотрена Проппом (Морфология волшебной сказки, 1928) и многими другими исследователями. Пропп усматривал явное сходство образов Яги и Змея, с которым сталкивается герой сказки.

Аналогия с боем колдунов, кажется, пока мало занимала исследователей. Однако она очевидна и связана с завершением инициации: бой колдунов на самом деле – это бой учителя с учеником, происходящий в конце ученичества. Иными словами, это заключительное испытание, экзамен, либо соответствующий инициационному обряду, либо завершающий его.

При этом странные переходы героев сказки из одних звериных состояний в другие чрезвычайно напоминают шаманские практики обретения звериных помощников.

Эту связь волшебной сказки с обрядами шаманского типа пытался раскрыть Владимир Николаевич Топоров в работе «К реконструкции мифа о мировом яйце (на материале русской волшебной сказки)».

В связи с этим его больше всего занимало вертикальное строение мира.

«Не случайно, видимо, в сказках рассматриваемого типа перед тем, как попасть в другое (верхнее?) царство вблизи горы (или реже – дыры) герой видит дуб, столб, дубовый столб, дерево…, к которым часто он привязывает своего коня; этот мотив весьма точно воспроизводит не раз описанные ритуалы шаманских камланий перед отправлением именно в верхний мир» (с. 394).

Иными словами, сопоставление русской сказки с мифами сходного типа позволяет понять движение яиц, в которые сворачиваются царства, как движение вверх, к состоянию царя верхнего царства. При этом и завершение сказок о трех царствах усиливает этот образ, удваивая движение вверх полетом на Птице, которая выносит героя из нижнего мира туда, где он женится и станет царем.

Таким образом, схватки со змеями, опутывающими героя