Американа - Пётр Львович Вайль Страница 23

Только сев за руль, начинаешь вникать в тайны американской души, чем мы и занимаемся до сих пор без особой надежды прийти к твердым и окончательным выводам. Но в одном можно быть уверенным: машина — средоточие американского духа, основа национального характера, символ страны, главное содержание ее цивилизации, форма, которую приняла ее душа.

Америки не было бы без автомобиля. И еще непонятно, что будет с Америкой, когда автомобиля не станет.

Чтобы ощутить все величие автомотива в американской истории, надо, пожалуй, быть пришельцем из безмашинной культуры.

Такого человека — эмигранта из Советского Союза, например, как мы, — каждый раз, когда он садится за руль, все еще охватывает предчувствие приключения. Наверное, где-нибудь в Калифорнии, где люди срослись с автомобилем на манер кентавров, вождение давно стало механическим процессом. Но у нас в Манхэттене машина скорее роскошь, чем необходимость, — уж как-нибудь и метро довезет.

Впрочем, надо думать, интимные отношения с автомобилем присущи всем без исключения. К средству передвижения люди всегда испытывали теплые чувства. Ну, скажем, к лошади. Или — верблюду. Или — трамваю. Или — поезду.

Сколько русских романов — и в одном и в другом смысле — завязывалось в вагоне. Это и понятно, путник подвешен между пунктами отправления и прибытия. Лишенный раковины-дома, он беззащитен, открыт, доступен. Дорога — это процесс, а не результат, промежуток между двумя оседлыми состояниями. Потому путешественник и готов открыть душу случайному встречному, что в стуке колес растворяется его социальная ограниченность. Пока поезд едет, пассажир принадлежит только себе. Не случайно же Анна Каренина, которая так и не смогла добраться из пункта А в пункт Б, закончила свои дни под колесами поезда, ставшего знаком незавершенности ее пути.

Однако если в России железная дорога полвека кормила романистов, то в американской литературе поезда населяли лишь джек-лондоновские бродяги и жулики О. Генри. Америка не захотела делить любовь к автомобилю с поездом. Машина идеально соответствует национальному характеру потому, что она дает свободу и относительное одиночество: ни рельсов, ни случайных попутчиков.

В этой стране вождение награждает трансцендентным опытом. Машины, несущиеся по шоссе, — как передвижные церкви: человек, запертый в металлической скорлупе, остается наедине со своими мыслями. Он смотрит не столько по сторонам, сколько внутрь себя. Час за часом, день за днем, год за годом дорога высасывает из него подноготную. Человек за рулем исключается из обычного течения жизни — время замещает пространство. Мы ведь так и говорим: туда три часа езды. И эти три часа — время, отведенное экзистенциальным упражнениям.

Подобное состояние напряженного безделья сродни тому, что мы испытываем в очереди, где время так же не заполнено содержанием. Если мы так не любим очередей, то не потому ли, что страшимся остаться наедине с собой?

Считается, что Америка возлюбила машину, потому что на это ее обрекли география и история: избыток пространства при дефиците времени. Автомобиль действительно уничтожает пространство, но не время. Напротив, машина растягивает часы, приучая человека к терпению. Мы не раз замечали, что американцам, даже маленьким, отнюдь не в тягость провести целый день в автомобиле, тогда как нам уже через полчаса езды нужно себя чем-то занять.

Впрочем, все эти психологические штрихи относятся к области случайных и произвольных наблюдений. Другое дело — роль автомобиля в истории американского общества. Тут-то все поддается объективному анализу.

Машина заменила Америке революции, создав первое в мире бесклассовое общество. Автомобиль стандартизировал американскую жизнь. Благодаря колесам вся страна стала открытой, незамкнутой структурой, в которой потеряли смысл ценности Старого Света. Неслыханная раньше свобода передвижения уничтожила социальные границы, раскрепостила личность, поддерживая индивидуальность в борьбе с толпой: не рельсы, как в Европе, а шоссейные дороги сформировали облик Америки.

Автомобиль размазал всю страну по обочинам «хайвея» *, явив миру образ первой цивилизации, обернутой не к селу, не к городу — пригороду.

Пригородный — по-нашему, дачный — образ жизни и есть то кардинальное отличие Америки от Европы, которое должно было бы поражать приезжих. Если этого и не происходит, то лишь потому, что выходцы из Старого Света не могут принять пригородную Америку за настоящую, предпочитая верить, что вся она живет в одном небоскребе.

На самом деле машина убила идею совместного житья. Она разрушила традиционные способы организации пространства, которые прежде объединяли людей. Вся Америка построена по горизонтали, а не по вертикали, что бы там ни говорили про Эмпайр Стейт Билдинг. Страна приспособлена к точке зрения сидящего — человека за рулем. Эти его потребности должны удовлетворять вытянувшиеся по прямой кафе, рестораны, магазины, прачечные, кинотеатры, парикмахерские и секс-шопы. Такой геометрии жизни подчинен весь американский ландшафт, который образован не горами и реками, а большими и малыми шоссе.

Колеса дали Америке не столько мобильность, сколько безразличие к пространству. Главным в конце концов стал не факт передвижения, а его способ — машина. До тех пор пока она исправна, мы ее не замечаем — как ногу или руку. Но сломанный автомобиль мешает жить, как та же рука или нога, но уже в гипсе.

Несомненно, что автомобиль давно уже ощущается физическим продолжением человеческого, во всяком случае — американского тела. Его часто сравнивают

1 Шоссе. с одеждой, но пожалуй, тут ближе аналогия с протезом. Действительно, американец без машины превращается в инвалида. Без посторонней помощи его ждет чуть ли не голодная смерть.

Помнится, однажды мы провели неделю в Лос-Анджелесе без автомобиля. Тут же выяснилось, что, если бы не друзья, мы были бы обречены на скитания по унылым окрестностям гостиницы, единственным украшением которых была бензоколонка. Хорошо еще, что там торговали сигаретами и спиртным.

Унизительная зависимость от дружеского участия, усугубленная еще и тем, что лосанджелесцы обожают двухместные спортивные модели, из-за чего одному из нас приходилось передвигаться в багажнике, дала нам почувствовать на своей шкуре беспредельную власть автомобиля в Америке.

Для нас автомобиль — дополнение к радостям жизни, для американца — необходимость, без которой жизнь теряет основную ценность: свободу и независимость.

Но не пора ли вернуться на выставку, от которой нас