Под ред. И.Ренчлера, Б.Херцбергер, Д.Эпстайна - Красота и мозг. Биологические аспекты эстетики Страница 24

' David Epstein, Department of Music, Massachusetts Institute of Technology, Boston, Mass., USA.

Прямое отношение к этой теме имеет вопрос о психологическом чувстве времени и его роли в восприятии характера музыки. Такого рода восприятия плохо поддаются количественной оценке. Тем не менее музыкантам нужно как-то сообщить своим коллегам «верное» представление о темпе и приходится подыскивать для этого какие-то стандартные средства (чаще всего это надписи в нотах). «Правильный» темп интересует всякого исполнителя: если он не найден, исполнение обречено на неудачу. Темп управляет развертыванием всех элементов исполняемой вещи-тем, фраз, гармонических последовательностей, частей музыкальной формы и соответствующих пропорций. Будучи развернуты в «правильном» темпе, все они сочетаются естественным образом. Наши физиологические функции, от согласованности которых зависит все исполнение, тоже протекает нормально. Одним словом, дышим мы — дышит с нами и музыка.

В поисках нужного темпа приходится опираться как на музыкальную интуицию, так и на сведения, приводимые в нотном тексте в виде словесного описания или указания частоты ударов метронома. Общий итог остается достаточно неопределенным: интуиция у каждого своя, а словесные обозначения темпа не подчиняются никакому общему правилу (например, у Моцарта allegro не то, что у Брамса: оно подразумевает более быстрое исполнение). Словесные пометы с указаниями темпа часто касаются не только быстроты, но в такой же мере и эмоционального характера музыки (у Брамса в партитуре четвертой части Симфонии № 4 указано Allegro energico е passionato-какую скорость это может означать?). Не решает дела и частота ударов метронома, указанная точно и недвусмысленно. Как известно всем музыкантам, понятие темпа заключает в себе ряд сложностей, и «часовая» точность порою их не отражает. Поэтому строгое следование метроному может пойти во вред самой музыке, успокаивающая надежность чисел скрывает невысказанные вопросы.

Как, например, композитор определял, какую поставить цифру? Может быть, он напевал для этого лишь первые такты обозначаемой части; но как тогда быть с отклонениями от заданного темпа, которые в дальнейшем непременно возникнут? А может быть, композитор эти отклонения учел и указал некий средний темп? И хотел ли он при этом дать точное указание или всего лишь приблизительный совет? Этого мы обычно не знаем (по крайней мере в музыкальной литературе XIX века такие подсказки редки). Известно, далее, что утром, днем и вечером наше физиологическое и душевное состояние может быть различным, и это непременно скажется и на чувстве темпа. Так выверялись ли темповые обозначения в разное время суток? А в разных залах, где музыка звучит по-разному? А хороши ли указанные темпы для нынешних инструментов? И наконец, был ли метроном композитора точен? Сошлемся на один общеизвестный пример: у Бетховена, как полагают-не был. Недаром указанные им темпы нередко кажутся нам слишком быстрыми.

Возможен еще один подход к проблемам темпа, который снимает многие из поставленных вопросов. Он основан на идее соотношения темпов и известен еще как «теория сквозного пульса». Для музыки этот внутренний пульс-самая сущность, а для настоящего исследования— «пятая сущность» (т. е. квинтэссенция). Теория касается двух-и много-

частных произведений, а также одночастных, но включающих отрывки, исполняемые в разном темпе (такова, например, классическая увертюра с медленным вступлением и последующим аллегро). Согласно этой теории, темпы всех таких частей или отрывков связаны между собою внутренней связью. Связь эта обусловлена тем, что автор замышляет произведение как единое согласованное целое, в котором все части и все образы вырастают из общей порождающей основы-представлений о создаваемой форме. Проявления этой формы-тематические очертания и ритмический рисунок произведений, а также его «внутренний пульс», в свою очередь определяющий темпы.

Соотношения между темпами можно выразить отношениями целых чисел (притом очень небольших-1:1, 1:2, 2:3, 3:4 и т. п.). Например, в классической увертюре введение может оказаться вдвое медленнее, чем следующее за ним аллегро (в этом случае отношение физических длительностей одинаково обозначаемых нот-скажем, четвертей-будет 2:1 [2].

Вся эта математика проста и служит только для того. чтобы кратко выражать определенные временные соотношения. Их можно передавать и с помощью обычных нотных знаков (тогда обычно указывают две ноты, которые должны быть равны по длительности звучания), но такой способ часто неудобен; поэтому лучше пользоваться целочисленными отношениями.

Обсуждаемые соотношения заставляют нас приглядеться к кое-чему поглубже. Например, последовательности сменяющих друг друга частей объединяются какими-то элементами пульса, которые остаются неизменными. Это внутренние субъединицы темпа, благодаря которым различные части произведения организуются и увязываются в единое целое. Теория признает, далее, что темп, в котором можно проиграть данную часть произведения (или ее отрывок), — не единственный. Есть целый набор приемлемых темпов (пусть даже весьма ограниченный). Готовясь к связному и вразумительному исполнению вещи, музыкант не только перебирает возможные темпы отдельных ее частей; он должен также подумать обо всех темпах сразу: их требуется объединить «сквозным пульсом», который смог бы слить все отдельные части воедино. Иной раз какая-то часть требует какого-то вполне определенного темпа; тогда темпы всех остальных частей приходится рассчитывать «назад» и «вперед», отталкиваясь от той части, темп которой задан. Темпы всех частей должны быть в итоге взаимоувязаны.

Обсуждаемый вопрос касается не только музыки, но и всей нашей внутренней биологической системы. Музыка подчинена метру («пульсу»), который захватывает эту систему и усваивается ею, включаясь в биологические часы и сохраняясь там в виде некоторой константы. Единицы музыкального метра, их группы или доли мы объединяем в последовательности, которым и соответствуют темпы различных частей исполняемой вещи.

Музыкальный ритм и темпы исполнения имеют под собою биологическую основу, затрагивающую и нашу психику, притом очень глубоко. Сам ритм и все, что с ним связано — это могучая объединяющая сила, которая участвует и в организации самого произведения, и в передаче его слушателям. Ритм-начало такое важное, что если нарушить его, исказив темп, то исполнению угрожает провал. Исполнитель в таких случаях покушается не только на правила самой музыки, но, по-видимому, и на какой-то закон биологии, который задает основополагающие границы нашим эстетическим восприятиям. Как видим, следствия теории быстро выходят за пределы музыки, вторгаясь уже и в биологию. Она способствует пониманию наших биологических систем, а вместе с тем и чувств, удовольствий и способов их переживания; иными словами, она многое объясняет в эстетике, в человеческом общении и т. д.

Все это-проблема временных соразмерностей, уже давно осознанная музыкантами и ставшая предметом многих исследований. Известное внимание уделил этой теории и я, посвятив ей ряд разделов своей книги «Вослед Орфею» [4]. Материал, на который опиралась эта книга — это инструментальная музыка классического и романтического периодов (от Моцарта и Гайдна до Брамса и Малера); рассмотрение было ограничено наследием плодовитой германо-австрийской («венской») школы.

Ясно, однако, что можно привлечь и более обширный материал и на нем показать, что законы соотношения темпов музыкантам известны. В современной музыке эти соотношения нередко даже выпячиваются и обозначаются в нотах с помощью псевдоматематических формул. Этим вопросом были озабочены и музыканты позднего средневековья, и музыканты эпохи Возрождения-многие из них обсуждали этот вопрос в своих трактатах {5]. Кое-что нам до сих пор не вполне ясно. Музыка Возрождения со временем изменялась, и мы не знаем, какие именно метрические единицы «старой» и «новой» музыки надо считать равными. Был, например, переход от совершенного (трехдольного) к несовершенному (двухдольному) такту. Так что же чему равно? Старые отсчеты-новым отсчетам? Или, может быть, старые метрические группировки-сменившим их разнообразным ритмическим фигурам? Неясно и то, были ли такие соотношения по всей Европе и во все времена одни и те же. Ясно, однако, что какой-то кусочек времени (будь то такт или что-либо иное) остается во всех случаях неизменным. Он задает музыке соразмерность, а ее развитию-преемственность. Именно это в настоящей главе нас больше всего занимает.

В 1979 г. этолог Иренойс Эйбл-Эйбесфельдт предложил мне заняться музыкой народов, далеких от западной культуры. Ранее я уже установил, что в музыке Моцарта, Брамса и иже с ними обсуждавшиеся выше соотношения темпов на удивление постоянны. Эйбл-Эйбесфельдт посоветовал мне выяснить, не присущи ли те же соотношения и другим музыкальным культурам- может быть, это некий всеобщий закон музыкального творчества? И вот я отправился в Институт им. Макса Планка (г. Зееви- зен) прослушивать магнитные ленты, привезенные сотрудниками института из различных экспедиций; на них записана музыка многих народов, Западу совершенно чуждых.