Норман Лебрехт - Кто убил классическую музыку? Страница 26

Восседая за заваленным бумагами столом, монументальная, закутанная в бесчисленные шарфы и шали, она встречала каждого посетителя с подозрением. «Ну, а теперь покажите мне плохие», — говорила она молодому пианисту, вываливавшему перед ней гору хвалебных рецензий.

— Но, мадам, они все хорошие, — лепетал солист.

— Вам лучше поискать другого менеджера, — отвечала ледяная Королева.

Эта особа с квадратным подбородком и острым язычком ни с кем не заигрывала. «Ее не очень-то любили, — рассказывала Елена Герхардт, любовница Никиша, — особенно те, кого она сама не любила. Она была чистосердечна с молодыми артистами… если она не видела шансов на успех, то не колеблясь отказывалась включить их в свой список»[166].

Про нее сочинили забавные стишки, ложившиеся на трагическую тему из Патетической симфонии Чайковского: «Что ты сделала для искусства, Луиза?» После концертов она врывалась в артистические и вместо обычных поздравлений убивала исполнителя наповал намеренно двусмысленным комплиментом: «Noch nicht dagewesen wie Sie gespielt haben» — «Я никогда не слышала, чтобы кто-то играл, как вы». (Эту фразу можно понять и по-другому: «Я опоздала и не слышала, как вы играли»).

Луиза взяла двух партнеров — Германа Фернова, отличавшегося необычайно тяжелым подбородком, и Эриха Симона, владельца зала Филармонии, а также подчинила себе маленькое агентство Жюля Закса, сменив название на «Вольф и Закс». По субботам за ее обеденным столом собиралась странная компания из знаменитостей и ничтожеств. Штраус и Карузо регулярно посещали дом № 13 по Ранкештрассе, возле шумного пожарного депо, взволнованные перспективой возможных важных встреч.

Сын Луизы, Вернер, штатный дирижер Гамбургского оперного театра, присылал к ней своих самых многообещающих учеников, которых она селила у себя, кормила и позволяла свободно посещать свой кабинет в Филармонии. Молодой композитор Бертольд Гольдшмидт познакомился с Никишем, Вальтером, Фуртвенглером и Отто Клемперером на обедах у Королевы Луизы, «в комнате, синей от табачного дыма». Гольдшмидт помогал Эриху Клайберу готовить мировую премьеру «Воццека» — спектакля, с которого, как считают, началась современная опера. Опыт такого рода был бесценным для начинающего композитора; он никогда не получил бы его, если бы не поддержка, оказанная ему и многим ему подобным внушавшей страх Луизой Вольф. Она отмахивалась от благодарностей и казалась неподвластной чувствам. Хотя любой музыкант-любитель, имевший достаточно твердой валюты, мог нанять Филармонический оркестр на почасовой основе, она отказалась разрешить сыну Вернеру, «хорошему музыканту, но плохому дирижеру», хотя бы раз выступить с оркестром в Берлине.

Луиза была женщиной твердых принципов, достойным примером честности в бизнесе, столь привлекательном для шулеров. Агенты меньшего ранга в Берлине, подбиравшие крохи с ее стола, пытались действовать путем вымогательства и обмана. В 1926 году берлинский агент Норберт Зальтер пригрозил судебным преследованием Отто Клемпереру, требуя с него комиссионные за дебют с оркестром Нью-Йоркского симфонического общества. Зальтер, агент старого образца, занимавшийся организацией переезда Густава Малера в Америку еще в 1907 году, утверждал, что «рекомендовал» Клемперера президенту общества Вальтеру Дамрошу. «Он действительно упоминал Ваше имя, — гневно писал Дамрош в своих показаниях, — [но] я не привык принимать слишком всерьез рекомендации моих агентов, поэтому собираю информацию об артистах либо на основании собственных впечатлений, либо по свидетельствам коллег или любителей музыки, чье мнение уважаю и чье суждение не связано с финансовыми интересами… Г-н Зальтер к таковым не относится»[167].

Луиза Вольф прекрасно отдавала себе отчет в неприглядных сторонах своей профессии и боролась за то, чтобы ее фирма оставалась выше каких-то дрязг, как и подобает учреждению, преданному интересам музыки. На одной стене ее личной гостиной висел портрет ангела-хранителя компании Вольфа, Антона Рубинштейна, в полный рост. Именно в этой комнате она приходила в себя в трудные моменты жизни, в том числе и в ночь на 23 января 1922 года, когда пришло сообщение о смерти Никиша в возрасте шестидесяти шести лет и в зените славы. Музыканты Филармонии не скрывали слез, понимая, что вряд ли найдется кто-то равный ему. Луиза оказалась в сложной ситуации. В ее распоряжении были лучшие дирижеры мира, все они уже попробовали себя на берлинской сцене, и некоторые из них верили, что она принадлежит им по божественному праву. Штраус, Клайбер и Феликс Вейнгартнер открыто объявили о своей готовности занять освободившееся место; среди иностранцев неоспоримым фаворитом считался амстердамский дирижер Виллем Менгельберг. Бруно Вальтер ушел из государственного оперного театра в Мюнхене, заявив друзьям: «Выбор между Фуртвенглером и мной». Будучи уроженцем Берлина и любимцем Вольфа, он чувствовал, что его «единогласно поддержит оркестр и хочет Луиза Вольф»[168].

Однако у Фуртвенглера были другие мысли на этот счет. Он поспешил в Лейпциг, чтобы провести мемориальный концерт с оркестром «Гевандхауза», вторым оркестром Никиша. Вернувшись в Берлин, он ворвался в кабинет Луизы и сказал, что хочет стать главным в Филармоническом. Разве он не доволен своей зарплатой в государственной опере? — поинтересовалась Луиза. Фуртвенглер покачал своей яйцевидной головой. Он откажется от чего угодно ради этого оркестра. Луиза прежде не знала за ним такой решительности. В отличие от покойного мужа, она не была музыкантом и не могла оценить двух ведущих кандидатов с творческой точки зрения. Однако принять одно из самых значительных решений о преемственности в музыкальной жизни предстояло именно ей. Она ушла в свое «святилище» с твердым намерением руководствоваться только инстинктом и принципами, а не личными предпочтениями или потенциальной выгодой. Она знала, что Вальтер прекрасный музыкант, что он пользуется популярностью среди оркестрантов и широких слоев публики, а также вполне управляем. Он ни разу не дал посредственного концерта и в свои сорок восемь уже стал совершенно зрелым мастером. Фуртвенглер, моложе его на двенадцать лет, был робким интеллектуалом, не особенно любимым публикой, и далеко не все музыканты могли следовать расплывчатым указаниям его палочки. Однако стоило ему встать за пульт, как зал ощущал ауру благоговения. Характер его исполнения зависел от того, что он чувствовал в данный момент, и, может быть, от божественного озарения. Это был уникальный и неподражаемый артист — до него этими качествами отличались Никиш и Бюлов.

Королева выполнила свой долг. Действуя вопреки коммерческой осторожности и своей собственной выгоде, она пригласила Фуртвенглера дирижировать концертом памяти Никиша в Берлине, открывавшимся хором Брамса «О мир, я должен покинуть тебя». В частных беседах она убеждала музыкантов выбрать Фуртвенглера главным дирижером и еще до подсчета голосов договорилась о том, чтобы его провозгласили наследником Никиша и в Лейпциге. Его сопернику, чувствовавшему себя преданным и низверженным с пьедестала, она оплатила серию именных концертов с Филармоническим оркестром. Оглядываясь назад, надо признать, что лучшего выбора она сделать не могла.

Фуртвенглер довел Филармонический оркестр до нового уровня национальной значимости. В Берлине эры джаза[169]*, где процветали сомнительные кабаре и подлые политики, ему удалось сохранить разумное равновесие между консерватизмом и модернизмом. В мрачные годы Третьего рейха оркестр оставался бастионом надежности и традиций. Будучи обвиненным в том, что, оставшись в Берлине, он поддержал нацизм, Фуртвенглер возразил, что Берлинский филармонический оркестр представлял подлинную Германию, и он считал своим моральным и национальным долгом руководить им.

Однако его назначение нанесло ущерб делу Вольфов. Музыканты, встревоженные проявлением властности со стороны Луизы, создали общество с ограниченной ответственностью и потребовали большей независимости. Фуртвенглер сам выбирал солистов, а его личная помощница, Берта Гайссмар, старалась сделать все, чтобы свести влияние Луизы к минимуму. «Для нее на первом месте стояли семья и фирма, — писала Гайссмар, — и эта позиция постепенно стала несовместимой с общими интересами. Поскольку оркестр, подобный Берлинскому филармоническому, должен опираться на поддержку публики, представлялось невозможным, чтобы семьдесят пять процентов прибыли от великих концертов и дальше шли в карман частного предприятия»[170].

Цифры, приводимые Гайссмар, неточны, а ее мотивы носили чисто личный характер. Чрезвычайно некрасивая, но при этом очень умная и деловая женщина, Берта еще в юношеском возрасте влюбилась в Фуртвенглера и, понимая, что не может рассчитывать на его взаимность, решила завладеть им другими способами. Дирижер, ненавидевший принимать какие-либо решения, позволял ей руководить самыми личными аспектами своей жизни. Она выбрала обручальное кольцо для его первой жены, она находила женщин, готовых удовлетворить его ненасытную похоть, а наутро звонила им, чтобы узнать, как проявил себя маэстро. Взяв в свои руки контроль над его карьерой, она заставила дирижера покинуть недостаточно блестящий Лейпциг, а потом буквально схватила за руку, когда он уже готов был подписать соглашение с Венской государственной оперой. Когда Фуртвенглера пригласили дирижировать оркестром «Консертгебау»[171]*, Берта вела переговоры об условиях, нарушив тем самым контракт с агентством Вольфа.