Алла Черных - Мир современных медиа Страница 28

Мужская гегемония воспроизводится при историческом самовоспроизводстве социальных структур благодаря тому, что сами женщины воспринимают андроцентрическую картину мира как нечто естественное и само собой разумеющееся. Причем, как подчеркивает Бурдье, неправильно описывать это (в марксистских терминах) как «ложное сознание» или, используя феминистскую терминологию, как «предрассудок», ибо дело тут далеко не только во мнениях и представлениях, которые можно было бы изменить разъяснениями или пропагандой. Именно мужская гегемония формирует определенный габитус женщины, воплощенный как в ее теле, так и в ее интеллекте, формируя определенные интересы. Тогда оказывается, что самые серьезные вещи – политика, экономика, власть, технология, электроника, точные науки – это «не женское дело», женщин они по определению не должны интересовать.

Любовные чувства свободны и непредсказуемы, тем не менее оказывается, что и они демонстрируют общие закономерности, объяснимые социальными факторами. Интимные чувства – это продукт не только спонтанного выбора, но и бессознательного приспособления к возможностям, открываемым объективной социальной реальностью, так что «любовь является в какой-то мере amor fati, т. е. любовью к своей социальной судьбе» [Bourdieu, 1998. P. 43].

Итак, механизмы, на которых основана действенность символической власти, опираются на схемы восприятия, оценки и действия, составляющие часть габитуса. Эмоции, обусловленные габитусом униженных, невозможно устранить только волевым усилием, основанным на пробуждении сознания. Отсюда следует, что символическая революция, которая является целью феминистского движения, не может сводиться к простому изменению сознания и воли.

Но и «мужчины также являются пленниками и тайными жертвами господствующей системы представлений» [Bourdieu, 1998. P. 55]. Габитус гегемона ведь не дается от рождения, но формируется в ходе длительной работы социализации, направленной на то, чтобы всячески отличать себя от противоположного пола. И прежде всего – подчиняться императиву «мужчина должен быть мужчиной», что означает обязанность следовать определенному кодексу мужской чести и достоинства, т. е. постоянно доказывать, что он действительно мужчина. Быть мужчиной оказывается чем-то вроде быть благородного происхождения. Императив мужской чести должен направлять все мысли и поступки человека, быть в нем сильнее любых других побуждений. «Мужская привилегия оказывается, таким образом, ловушкой, обрекающей на постоянное напряжение и постоянное, иногда доходящее до абсурда усилие… в любой ситуации доказывать свою мужественность» [Ibid. P. 56], предполагающую сексуальную и социальную продуктивность, а также постоянную готовность к борьбе и применению насилия (это демонстрируют современные ритуалы инициации, прежде всего в школе и в армии – «дедовщина»).

Недостижимый идеал мужественности оборачивается ощущением собственной полной уязвимости, что подталкивает мужчин с особой страстью упражняться в занятиях, связанных с насилием (спорт, драки, дуэли, война), а оборотной стороной этого долженствования оказываются страх и тревога, которую внушает мужчинам женское начало: женщинам постоянно приписывают дьявольскую хитрость, козни, колдовство и пр. Мужской кураж как проявление рискованного проявления бесстрашия является оборотной стороной страха перед женским началом, и прежде всего – в себе самом.

В современных западных обществах мужская гегемония отнюдь не кажется самоочевидной, однако механизмы, на которых она основывалась, продолжают функционировать.

Мир современного человека полон знаков, непосредственно указывающих на то, что должно делать и чего следует ожидать. Эти знаки присутствуют в привычном окружении в виде, например, оппозиции между общественным мужским миром и приватным – женским, постоянно транслируемых медиа. Так, в журнальных иллюстрациях или юмористических картинках женщин чаще изображают в доме, а мужчин – вне дома, нередко в самых опасных или экзотических местах.

С помощью подобных знаков в семьях делаются выводы о том, например, какое образование и профессия лучше подходят для девушки. А гармония между габитусом и социальной структурой способствует тому, что женщины сами свободно выбирают в качестве призвания роли, требующие умения подчиняться, гибкости, уступчивости, самоотверженности и самопожертвования [Bourdieu, 1998. P. 65].

Конечно, в современном мире перечень «женских» профессий расширяется. Однако исследователи уже отметили, что феминизация любой профессии уменьшает ее престиж и желательность. И в современном обществе «быть мужчиной» кажется честью и чем-то вроде принадлежности к знати. Одно и то же дело может считаться важным, трудным и требующим высокой квалификации, если его выполняет мужчина, и мелким, незначительным, если его выполняет женщина. Достаточно вспомнить о разнице между поваром и поварихой, портным и портнихой, чтобы понять, что когда мужчина берется за женскую работу, ее статус меняется и она тем самым словно облагораживается и преображается. И если статистика показывает, что квалифицированной работой чаще заняты мужчины, а неквалифицированной – женщины, то причина этого до известной степени лежит в том, что труд рассматривается как квалифицированный, если его выполняют мужчины, ибо они «все квалифицированы по определению» [Ibid. P. 67].

В результате длительного воздействия подобных установок женщины в конце концов начинают видеть свое призвание в менее квалифицированной и менее значительной работе. А понятие «высокий пост» имеет очевидные мужские коннотации. Женщины выглядят не подходящими для таких постов, потому что требования к лицам, их занимающим, определены мужчинами для мужчин.

В наше время, как кажется, эпоха мужского доминирования кончилась и женщины имеют возможность свободно выбирать себе занятие, однако реально сфера «женских» профессий определяется тремя принципами. Во-первых, «женские» профессии являются продолжением их занятий внутри дома. Это значит, что ассоциация «женского» с пространством внутри дома сохраняется. Женщины заняты, по большей части, в сфере образования, медицинского обслуживания, социальной работы. Кроме того, они активно втягиваются в сферу производства символических благ, становясь журналистками, дизайнерами и т. п. В фирмах женщины выполняют функцию, аналогичную роли хозяйки дома, – организацию приемов, презентаций и т. п., т. е., как и в семье, они заняты сохранением и приумножением символического и социального капитала фирмы. При выполнении этой функции весьма важны внешний вид женщины, используемая ею косметика, умение модно одеваться и т. п. Так складывается парадоксальная ситуация: женщины получают возможность независимой карьеры, но эта же карьера еще теснее привязывает их к системе традиционных андроцентрических ценностей, в котором женщина существует только как объект мужских взглядов.

Во-вторых, карьерный рост женщин все равно подчиняется негласному правилу: женщина не должна управлять мужчинами. В-третьих, остаются «чисто мужские» профессии, допуску женщин в которые (например, в армию или полицию), мужчины энергично сопротивляются. Видимо, не в последнюю очередь это связано с подсознательным стремлением сохранить за этими профессиональными и традиционно мужскими занятиями присущий им имидж, вызывающий определенные сексуальные ассоциации: если профессия остается «чисто мужской», то это придает мужественности носителям данной профессиональной роли. Поэтому мужчины бессознательно усматривают в феминизации своей профессии угрозу самим себе как мужчинам.

В общем, сохраняется монополия мужчин на точное и техническое знание, тогда как интеллектуалы-гуманитарии прочно ассоциируются с женским началом. Это нетрудно заметить по тому, как с ними разговаривают «настоящие» мужчины, т. е. представители власти, когда им приходится разговаривать с интеллектуалами: в точности как мужчина со своей женой, которой он вынужден объяснять серьезные вещи.

Даже на телеэкране мы видим женщин, занятых обычно менее существенными и подчиненными функциями, скорее всего выполняющими роль хозяйки. Когда женщины участвуют в публичных дебатах, то их чаще перебивают, им реже предоставляют слово; отвечая на вопрос, заданный женщиной, обращаются к мужчине и т. п. И все это делается без малейшей злонамеренности, в силу прочно усвоенных бессознательных установок.

Тема исторического происхождения норм, по которым оценивают женщин, их конструирования «по мужской мерке», активно развивается феминистками, но в явно суженном виде: они противопоставляют таким нормам особый женский опыт, который превращается у них во внеисторическую неизменную сущность. Это, по мнению Бурдье, следствие недостаточного осознания того, что этот опыт обусловлен женским габитусом, т е. порожден системой мужской гегемонии, существующей на протяжении веков вне зависимости от смены экономических или политических структур, а потому и воспринимаемой как природная данность. Существенная роль в закреплении и консервации механизмов подчинения в обществе, основанном на мужской гегемонии, принадлежит современным медиа.