Олег Буткевич - Красота Страница 3

Прекрасное для одного другому может показаться банальным. То, что считалось красивым в одну эпоху, представляется смешным в другую. То, что вызывает восхищение у людей одной культуры, повергнет в недоумение представителей другой.

Весь этот, на первый взгляд, невообразимый хаос разноречивых взглядов и мнений связан с существованием, развитием и отмиранием общественных идеалов, с разнообразием личных, семейных, сословных вкусов, с многообразием и несовместимостью индивидуальных эстетических оценок и суждений. Однако этот обширнейший круг вопросов, несомненно, существенных для всестороннего рассмотрения проблемы прекрасного, отодвигается на второй план стоящей перед нами задачей.

Ограничив сферу внимания красотой действительности, мы должны далее, поскольку нас интересует именно объективное содержание последней, отвлечься от всего многообразия восприятия и оценок прекрасного человеком и сосредоточиться на анализе самого прекрасного. Нас должно интересовать не то, как человек (или человечество) относится к тому или иному явлению действительности. Мы должны понять, что именно во внешнем мире вызывает в людях ощущение его красоты, что есть сама объективная красота, отраженная и преломленная в бесконечном многообразии людских оценок, взглядов, вкусов и идеалов.

Тем, кому доводилось размышлять над проблемой прекрасного и кто знаком с соответствующей современной литературой, подобная постановка вопроса сегодня может показаться упрощением. Однако нельзя не увидеть, что за бесчисленными существующими концепциями прекрасного, как бы развернуты и сложны они ни были и какими бы аксиологическими, социологическими, культурологическими и т. п. исследованиями ни оснащались, неизменно встает все тот же главный вопрос: есть ли нечто объективное, существующее вне сознания, что вызывает в нас ощущение красоты, и, если есть, то что же это такое?

Поэтому, сколь бы упрощенно и формально это ни прозвучало, представляется принципиально оправданным и необходимым начать рассуждения с максимального обнажения и заострения этого нейтрального вопроса. Тем более, что он сразу же ставит исследователя лицом к лицу с коварством проблемы прекрасного.

Как уже говорилось, красоту невозможно обнаружить иначе, как посредством человеческого эстетического чувства. Лишь эстетическое восприятие во все века являлось и является не только единственным судьей красоты, но и единственным индикатором, способным обнаружить красоту. Отвлечься от нашего восприятия красоты со всей его обязательной субъективностью — значит отказаться от единственного способа обнаружить искомое. Выделение красоты в ее собственном, чистом виде практически означает для нас как бы немедленное ее уничтожение.

Не потому ли, как пишет Гегель, «при всех разговорах о красоте природы (древние говорили об этом меньше нашего) до сих пор еще никому не пришла в голову мысль взяться за изучение предметов естественного мира под углом прения их красоты и создать науку, дающую систематическое изложение этих красот»4. И далее: «[...] никто не объединил в одно целое и никогда не рассматривал различные царства природы с точки зрения красоты. Мы чувствуем, что наши представления о красоте природы слишком неопределенны, что в этой области мы лишены критерия, и потому объединение предметов природы с точки зрения красоты не имело бы особого смысла»5. Ирония великого идеалиста здесь вполне понятна. В приведенном отрывке он развивает все ту же мысль: прекрасное в природе по сравнению с прекрасным в искусстве практически не существует, оно здесь «только рефлекс красоты, принадлежащей духу»6, почему его следует попросту «исключить» из предмета науки эстетики.

И все же логика материалистического анализа со всей определенностью указывает нам диаметрально противоположную постановку вопроса, сколь бы сложным ни представлялось его решение. В мире должно быть нечто материальное, нечто совершенно объективное, не зависящее ни от нашего сознания, ни от наших идеалов, что дает людям ощущение красоты. Иначе пришлось бы согласиться с тем, что ощущение красоты — результат массового, всеобщего заблуждения, что эстетическое общественное сознание, подобно религиозному, — лишь исторически обусловленное самообольщение человечества и что сама красота есть не что иное, как фикция, что она действительно лишь мираж, иллюзия, утешение в ницшеанском смысле, дарованное нам милосердным провидением.

Первый важнейший вопрос, на который, следовательно, надлежит ответить, если мы хотим продвинуться вперед по пути материалистического исследования прекрасного, формулируется следующим образом: каковы те объективные качества или качество, те объективные материальные закономерности или закономерность, которые субъективно воспринимаются сознанием в ощущении красоты действительности?

Мы видим, что сформулированный таким образом вопрос со всей определенностью предстает перед нами как частный случаи основного вопроса философии о взаимоотношении материн и сознания. Материализм утверждает первичность материн и вторичность отражающего ее сознания, что и предопределяет необходимость существования вне сознания объективного источника нашего субъективного ощущения прекрасного.

Ответ на главный гносеологический вопрос эстетики должен дать нам ключ и к остальным сторонам проблемы красоты.

2. «ПРИРОДНИКИ» И «ОБЩЕСТВЕННИКИ»

Указанный вопрос четко сформулирован в работе А. Бурова «Эстетическая сущность искусства». Автор, на наш взгляд, весьма убедительно пишет, что «узел проблемы эстетического — в диалектике объекта и субъекта» 7, и соответственно делает вывод: «Красота то же, что истина, но это именно истина особого качества как по предмету, так и по вызываемому им состоянию субъекта. Первая задача состоит, следовательно, в том, чтобы определить, какие именно специфические закономерности объективной действительности вызывают в человеке это особого рода состояние, а также — в чем особенности этого состояния»8.

Однако затем Буров попросту воспроизводит известное положение Чернышевского «прекрасное есть жизнь»), но при этом вкладывает в него совершенно новый, не предлагавшийся самим Чернышевским смысл. «Итак, — пишет он, — прекрасное, по Чернышевскому, есть такое объективное качество реальной действительности, как жизнь. Жизнь, развивающаяся самым нормальным образом, здоровая, полная сил, и есть красота. Вполне понятно, что полнота жизни как объективная тенденция («стремление») самой жизни существует и без человека, как и любая другая объективная закономерность материи. Значит, с одной стороны, красота объективна (объективна полнота жизни и тенденция к ней); с другой же стороны, Чернышевский вынужден дополнить формулировку, подчеркнув значение субъекта красоты, ибо без него невозможно объяснить фактически имеющих место и закономерных различии, несовпадении в оценках жизни, вследствие чего, например, женская красота для крестьянина и аристократа (см. пример Чернышевского) весьма различны» 9.

Нетрудно заметить, что Буров вложил в уста Чернышевского ответ на гносеологический вопрос, поставленный самим Буровым. Борясь с «наилучшей» идеалистической эстетикой своего времени, Чернышевский провозгласил, что подлинно прекрасное существует не в искусстве, но в жизни, в реальной действительности, что «прекрасное есть жизнь», и далее уже подробно исследовал проблему, соответствующую современному пониманию проблемы общественно-эстетического идеала, утверждая, что человеку дороже всего и милее «жизнь, ближайшим образом такая жизнь, какую хотелось бы ему вести, какую любит он»10, и затем, развивая мысль о жизни «по нашим понятиям», то есть, как следует из его анализа, прежде всего понятиям классового характера.

Буров же, резко переведя разговор в гносеологическую плоскость, утверждает, как мы видим, что объективно прекрасным является естественная закономерность жизни, существующая независимо от нашего сознания, а следовательно, и от наших идеалов, наравне с другими закономерностями. Но это значит, что в отличие от объективно прекрасной жизни другие закономерности, то есть вся неживая природа, не могут быть объективно прекрасными. Тем самым Буров как бы делит мир на две половины: живую, которая является объективным носителем красоты, и неживую, которая им быть не может, так как в ней объективно, независимо от человеческого сознания жизни нет.

Если мы обратимся к любому явлению нежилой природы: к камням, горам, небу и т. д., то, с позиции Бурова, если быть последовательными, мы должны или вдохнуть в них жизнь, одухотворить весь неодушевленный мир, наделив его объективной жизнью, или отказать им в объективной, не зависящей от нас красоте; иначе говоря, согласиться с тем, что лишь наше сознание наделяет все это не существующим реально качеством красоты.