В. Букатов - Фабула и сюжет Страница 3

И тем не менее с момента выхода первого издания заметных изменений в сторону объективности литературоведения не произошло. Теоретики иногда по-прежнему толкуют об идеях, темах, характерах, образах, сюжетах, так, как будто эти категории объективно содержатся в авторском тексте, а не возникают как нечто субъективное в сознании у каждого читателя, обрастая в «индивидуальном порядке» результатами «случайных процессов». Поэтому возникает необходимость возвращаться к разговору, начатому предшествующими поколениями исследователей.

Задания для самопроверки

Исходя из содержания второго экзерсиса, озаглавьте его. Как вы понимаете следующие высказывания:

«…» наше право и наша обязанность - прочитать Пушкина собственными глазами и в свете нашего опыта определить смысл и ценность его поэзии» ( Гершензон М.О. Мудрость Пушкина).

«Что на свете всего труднее?

Видеть своими глазами

То, что лежит перед нами» ( Гете И.-В .).

«Наши критики до сих пор силятся не понимать Пушкина» ( Достоевский Ф.М .).

Экзерсис четвертый

«Принц Гамлет читает книгу, - писал В. Б. Шкловский в своей последней книге «О теории прозы». - Когда его спрашивают, что он видит перед собой, он отвечает: “…слова, слова, слова!…”»

У Шекспира об этом написано не так. Но именно поэтому мы - читатели - понимаем ту мысль, которую Шкловский хочет высказать и которую он развивает дальше: «Это не анализ [ Гамлетом прочитанного - В.Б.] - это указание на ограниченность, предварительность восприятия слов и временный отказ, по крайней мере в присутствии предполагаемых врагов, пойти дальше, до понимания».

Если же «пойти дальше», то слова растворятся в понимании. Теория литературы раскладывает это понимание на категории - типы, идеи, образы, характеры и т.п. Предполагается, что результат такого членения полезен и для писателей и для их читателей.

Ревякин, как и ряд других специалистов, справедливо считал, что такое членение на составные части является условным и относительным. Поэтому возникает вопрос о принципе, который положен в основу этого членения. Почему в используемый современным литературоведением набор входят те, а не иные категории?

Даже при беглом знакомстве с учебниками, справочниками и статьями литературной энциклопедии становится очевидным, что устоявшиеся и притертые друг к другу категории есть не что иное, как эклектический конгломерат. Следы многих школ, направлений, учений, иногда взаимоисключающих друг друга, можно различить в нем. Принято считать, что следы эти есть запечатление этапов исторического развития теории литературы, этапов все большего уточнения представлений и приближения к объективно существующему положению дел.

Например, об «образе» говорили Гегель, Белинский, Потебня. Каждый из них пользовался этим термином для обозначения разного. «Образ» Гегеля лежал в логике понимания искусства как этапа самодвижения Абсолютного духа. У Белинского он вытекал из материалистической концепции критического реализма. Потебня пользовался «образом» в понятийных рамках психолого-лингвистической концепции. Поэтому, если по Гегелю своеобразие художественного образа есть своеобразие самого предмета, то у Белинского своеобразие образа заключается в отражении позиций определенного общественного идеала. В теории же Потебни образ - знак мыслей, возникавших у писателя при создании произведения и, одновременно, - знак читателю для возникновения собственных мыслей.

Если Белинский говорил, что искусство есть мышление в образах, то у Потебни «образ» является знаком мыслей, присущим любому типу мышления вообще. Белинский говорил о передаче зрителю образа художника, - Потебня подчеркивал, что образ рождается в сознании и художника и воспринимающего (для последнего художественный текст есть лишь материал, возбуждающий собственную фантазию). В результате объединения понятий «образ» разных концепций мы получаем, что (далее - цитата из Словаря литературоведческих терминов ) «художественный образ - понятие сложное, многогранное и многомерное, связанное с представлением об отношении искусства к действительности, о роли художника, о внутренних законах искусства, с проблемой художественного восприятия».

То же можно сказать и о других литературоведческих категориях. Получается, что сложность и многомерность каждой из таких категорий даже в отдельности становится равной сложности и многомерности самой художественной литературы.

Гамлет, по мысли Шкловского, отказавшись в присутствии Полония дойти до понимания «читаемого», видел перед собой «слова, слова, слова…». Слова составляют текст.

Термины «художественное произведение» и «художественный текст», случается, употребляются как синонимы. Художественный образ и подобные категории могут содержаться только в произведении, но никак не в тексте. В последнем мы можем найти только определенным образом отобранные и выстроенные в цепочку слова, слова, слова, которые, растворяясь в сознании читателя порождают то, что теоретики исследуют с помощью разложения на идею, образ, характер. К тексту же если и можно применить какие-то категории, то исключительно не эстетические, а, например, лексические, грамматические, идеологические и т.п., которые непосредственно феномен художественности не фиксируют.

Художественное произведение отличается от текста тем, что оно есть произведение одного сомножителя - коим является текст - на другой - с ознание читателя. Замена второго сомножителя при постоянном первом меняет все произведение. Ведь не секрет, что при чтении одной и той же книги (текста) у разных людей складывается разное представление о сущности прочитанного. То есть мы, имея один и тот же текст как первый сомножитель и разных читателей в качестве второго сомножителя, каждый раз получаем разные произведения.

Когда литературовед рассуждает о закономерностях построения в каком-нибудь художественном произведении характеров, воплощения идей и т.д., то по существу он оперирует единичными фактами своего субъективного понимания. В голове же другого этот текст складывается в другое произведение, в котором будут несколько иные характеры, образы, идеи. То же происходит и с рассмотрением фабулы и сюжета, также являющихся категориями художественного произведения. Поэтому то, что пишется в учебниках монографиях, словарях и энциклопедиях о литературоведческих категориях и о самих художественных произведениях, читателю зачастую трудно связать как с собственной практикой освоения художественной литературы, так и с самими словами, составляющими художественные тексты.

Экзерсис пятый

А. Н. Толстой говорил, что если между читателем и писателем нет магнитного поля, то нет и произведения искусства. Но из этого вовсе не следует, что в теорию литературы необходимо вводить категорию «магнитного поля».

Разговоры о фабуле и сюжете как правило не обходятся без цитирования писателей-классиков. Ревякин совершенно справедливо заметил, что многие из них употребляли термины фабула и сюжет то в качестве синонимов, то различая их между собой, впрочем, часто без четкой последовательности - одно и то же слово в одном контексте обозначало одно, в другом - другое.

Поэтому представляется, что цитаты из классиков читателям экзерсисов будут интересны. (Б о льшая часть цитат приводится по статье Кожинова в фундаментальной «Теории литературы».)

Буало: «Зачем описывать, как, вдруг увидев мать, Ребенок к ней бежит, чтоб камешек отдать?Такие мелочи в забвенье быстро канут.»

Гете: «На удачно найденной фабуле, разумеется, покоится все; сразу появляется уверенность насчет основного построения».

Гоголь: «Странное сделалось с сюжетом нынешней драмы. Все дело в том, чтобы рассказать какое-нибудь происшествие, непременно новое, непременно страшное, дотоле неслыханное и невиданное: убийство, пожары, самые дикие страсти, которых нет и в помине в теперешних обществах!»

( в письме к Пушкину ): «Начал писать «Мертвых душ». Сюжет растянулся на предлинный роман и, кажется, будет сильно смешон. Но теперь остановил его на третьей главе. Ищу хорошего ябедника, с которым бы можно коротко сойтись. Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь. Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или не смешной, но русский чисто анекдот. Рука дрожит написать тем временем комедию «…» Сделайте милость, дайте сюжет, духом будет комедия из пяти актов, и клянусь, будет смешнее черта. Ради бога».