Гванета Бетанели - Гитарная бахиана Страница 3

Информационная база определена из известных первоисточников о жизни и творчестве кантора церкви и школы св. Фомы, анализа его струнного сонатно-партитно-сюитного «хозяйства» (и не только — авт.), из трудов, созданных видными музыкологами, учеными истории, философии, а также из специальных трудов по истории классической гитары, истории других щипковых, смычковых инструментов, всего, что имеет, или может иметь самое непосредственное отношение к сложнейшему феномену «Гитарной бахианы», в увязке с понятием нерукотворности всего баховского.

Предлежащий труд предстает началом пути к горизонту, где на стыке неба с Матушкой, основным тезисом предстает сложнейшая расшифровка двухсловной, на первый взгляд будто коротенькой тирады — «Гитарная бахиана», до которой обязательно надо дойти — добраться! С начала же этого увертюрного марша, мной положен непочатый труд, чтобы сделать настоятельную попытку, серьезный задел философии состоящей из двух феноменов: великой полифонии кантора и не менее великого инструмента, кстати, находящихся в теснейшей дружбе со многими народами нашей планеты, независимо от цвета кожи или лингвистических тональностей.

Трудиться для спайки двух феноменов — это великая честь, огромное счастье! Нет, не ради их славы, у них славы — «выше крыши», а для выведения еще оставшихся «белых пятен» в обоих направлениях, с итогом, чтобы наши славные более молодые коллеги, знали больше нашего и в творчестве уходили дальше нашего. А то все топчемся — топчемся, все ищем — ищем и не замечаем проклятых пятен, которых в жизни, возле нас — «воз и маленькая тележка», да и еще которые нахально цепляются за наши с вами джинсы…

Удивительна выдумка Всевышнего, которая свято направлена на благо людей, на благо человека — не дать индивиду загодя познать время наступления финальной части личной симфонии. Поэтому многим видится, что жизнь если не вечна, то едва ли не бесконечна… Думаю, подобное происходило и с нашим кантором. Создавая сложнейшую музыку все в голове гудевшее в спешке заносил на нотоносец, а «второстепенно-оформительское» держал в памяти, с надеждой на всегдашнее пресловуто-нашенское «после», мол «одолжил, спасибо, появится возможность, верну!»

Видимо и нашему милому кантору казалось, что жизнь если не вечна, то уж долговечна. Однако нет, все получилось как всегда, с неожиданным явлением из — за угла треклятой «Костлявой с косой», которая не оставила и мизерного шанса сочинителю «дорисовать» начатое, ему же принадлежащее.

Действительно, разве не достаточно даже беглого взгляда на выше иллюстрированное факсимиле виолончельной сюиты, чтобы убедиться насколько «тяжеловаты» для чтения, после, для исполнения подобные нотозаписи? Здесь трудно понять, определить точно, где начинаются и где заканчиваются лиги, почему отсутствуют указатели ритма, темпа, агонические и динамические нюансы, почему нет наметок на аппликатуру, нет того — другого, столь привычного и необходимого концертанту, педагогу, увлеченному транскрипцией индивиду.

Его высочество время весьма несправедливо распорядилось с творчеством кантора, который создал около 1000 первостатейных шедевров, откуда, следуя истории, примерно треть рукописей растворились в житейской повседневности. Сложности, например, с авторством возникли с того, что кантор (частично уже отмечала — авт.) был большим любителем транскрипции талантливых произведений «стоящих коллег», музыку которых с большим удовольствием перекладывал для органа и собственной рукой переписывал начисто. Далее, подле крутились такие «совестливые» коллеги — пираты, которые на «авось сгодится» были рады втихаря «скачать» произведение и проставить свои факсимиле. Подобным занимались и некоторые нечестивые ученики, желающие попытать счастье и создать похожее, канторовскому. Черные дела пиратства облегчались и тем, что произведения эти нигде официально не исполнялись, не афишировались, не издавались, никак и никем не были защищены… Вот так, все эти и подобные «джемы» и «ералаши», сопутствующие судьбу великого кантора, заставили патриотически-настроенных биографов, историков, чуть ли не веками разбираться с «баховской интригой» и тем самым способствовали запозданию восприятия народами земли великой канторовской церковной полифонии.

Кстати, ради ремарки добавлю и то, что в указанном ракурсе времени «пострадало» не только «переложенческое дело», но и сами смычковые инструменты, для которых непосредственно и была создана эта часть божественной музыки. Все они надолго оказались как бы «вне игры». Так, что вышеотмеченные рытвины, колдобины, валуны, надолго затормозившие популяризацию сочиненного кантором, оказались лишь небольшими преградами, в сравнении, с тем, что Судьба-куртизанка готовила ему…

Ошибки и несуразности в нотописи, неточности в авторстве пошли еще с того, как супруга кантора Анна Магдалена Бах (урожденная Вюлькен, певица, дочь придворного трубача — авт.), искренне стараясь помочь мужу в размножении сочиненного, еще с 30-х годов начала переписывать им созданные композиции. Здесь мнение исследователей определяется, что именно «…сохранившиеся в первозданном прекраснейшие произведения кантора — заслуга Анны Магдалены, как копировщицы», «…начало было положено воссоединением трех сонат и трех партит для скрипки соло без личного факсимиле ИСБ, с шестью виолончельными сюитами, записанными от руки великого сочинителя».[8]Было и такое, проведя одну из работ по переписке, Анна Магдалена на обложке общей нотной тетради записала: «Часть I. Скрипка соло, без баса, сочинено господином Иоганном Себ. Бахом. Часть II. Виолончель соло, без баса, сочинено господином И. С. Бахом, капельмейстером и директором музыки в Лейпциге. Записано госпожой Бах, его женой» (А. Швейцер, С. 285–286).

В первоисточниках далее цитируется, что воссоединение всего отмеченного, приведенная запись жены, наверное, и дали повод, что некоторое из переписано-безавтографного наследия кантора «…следует приписывать кому-то, может даже и самой Анне Магдалене», «С годами ее почерк стал так похож на почерк Баха, что их трудно различить». Например, партитуру знаменитой кантаты «O heil’ges Geist und Wasserbad» (№ 165), долго принимали за канторовскую рукопись, пока Ф. Шпитта (сын) не доказал обратное, что «…это чистовая рукопись Анны Магдалены» (проф. А. Швейцер, С. 78–79, Ф. Шпитта, т. II, С. 789, фрагм. пер.; С. Морозов, С. 247).

Не накличу очередного пришествия на мир, если повторюсь, что все вышеотмеченное и нижеследующее поданное предстали перед всеми нами основными барьерами, обусловившими ощутимо — запоздалое явление разных ведущих инструментов к очагу великой бахианы, к которому тогдашний люд той далекой эпохи вовсе не желал наприглашений к доселе невиданной и непонятной музыке, чем заработал долгую и особо ехидную ухмылку от целой гирлянды потомков за недопонимание потенциала нового, неповторимого и гениального!

После кончины мужа, чтобы оградить от уничтожения и тогдашней людской невостребности хоть малую толику созданного супругом, в истинный талант которого верила всей любящей душой, Анна Магдалена форсировано приступила уже к тотальной переписке (размножению) оставленного, в чем ей активно помогал один из продвинутых учеников кантора. Историки так же сообщают, что Анна Магдалена старалась некоторые «упущения», оставшиеся в записях мужа, многие недостающие «оформительские детали», трудноразличимые и труднопонимаемые технические места восполнять и форматировать по памяти.

Однако, даже ей, всегда находящейся подле супруга и многому научившейся у него, никак не удалось все вспомнить и все уложить по своим местам. Анна Магдалена так и не смогла уловить все тонкости, того, где и в каких рукописях мужа были разномастные «сфетофорчики», иные «перекресточки», «улочки-переулочки», «тупички», знания которых особо важны при разборах и исполнений баховских полифонических произведений.

История преподносит нам немало репризирующих примеров людского безразличия, порой подлости ко многим рядом стоящим или рядом творящим. Приведу примеры из рубрики «Безразличие», вроде «Отзвонил — и с колокольни долой»: …спустя несколько месяцев после смерти кантора органист Рейхардт из Альтенбурга, неплохо знакомый с творчеством композитора, по счастливой случайности спас до-минорную фантазию от уничтожения (1751). Музыкант прямо с прилавка и за гроши, купил у лавочника на завертку, заготовленную баховскую рукопись. Какой негодяй отдал шедевр торговцу на растерзание? …русский пианист Пальшау из Петербурга, …позволил себе исправить дорийскую токкату Себастьяна Баха, при этом отредактировав ее, по выражению исследователя Руста, как русский цензор (А. Швейцер, С. 195).