Михаил Ратгауз - О Берлинской школе. Тихая революция в европейском кино Страница 3

Ощущение остановленного – или закольцованного – времени, особая темпоральность вечного перехода, замороженной катастрофы, послеобеденного сна, в котором минуты уравнены с часами. Как будто пьеса Чехова или американский фильм застыли в bullet time, в моменте между, вовне темпоральности. Такая вневременность – еще одна черта, которую Берлинская школа делит с современным искусством. Настоящее тут – не миг между прошлым и будущим, но бесконечное, неисчерпаемое «сейчас» остановившейся истории. Важный для первого поколения «берлинцев» текст Беньямина «Тезисы по философии истории» упоминает монопринт Клее «Angelus Novus». Изображенный на ней ангел истории повернут лицом к прошлому. Он в ужасе (как считает Беньямин) смотрит туда, где разворачивается одна непрерывная катастрофа, где руины наслаиваются на руины (так драматически трактует эту картину Беньямин). В будущем – обещания. В прошлом – останки этих невыполненных обещаний. Но для героев фильмов Берлинской школы уже нет никаких обещаний будущего, и потому их настоящее – бесконечно. Их замедленное время имеет совсем другую природу, нежели замедленное время героев, скажем, Цзя Чжанкэ или Хоу Сяосьеня, погруженных в медленные, но неостановимые воды истории. Нет – герои нового немецкого кино, как и герои Чехова, выброшены из истории, которая как будто уже пронеслась мимо, оставив после себя руины жанров (квазитриллеры

Петцольда, Арслана и Хоххойзлер), зданий (восточногерманские развалюхи депрессивных пригородов Виттенберге, мелькающие в «Йелле»), надежд (пережившие свое время террористы из «Внутренней безопасности» или муж героини Нины Хосс в «Йелле»). Константа капитализма и сопутствующего ему экономического кризиса вынесена в этом кино за кадр (точно так же, как вынесена за плоскость картины сама история у Клее) – но именно она определяет экранный диспозитив.

Герои фильмов Берлинской школы – лишние люди; в той степени, в которой человек вообще является лишним для нео-либерального капитализма (фильмы Петцольда, к примеру, демонстрируют очень четко отрефлексированное неприятие неолиберализма), который последовательно размывает все традиционно человеческое – дом, семью, политическое государство. Капитал – реален. Связи и отношения, летний день, торт с клубникой – нет. Именно поэтому персонажи «берлинских» фильмов часто призрачны (главная героиня «Йеллы» буквально находится где-то между сном и бодрствованием, жизнью и смертью), а их переживания – словно бы эхо утраченной «реальной жизни» (в этом контексте показателен кульминационный эпизод «Призраков»: женщина кормит в кафе девушку, предположительно похожую на ее исчезнувшую дочь, прекрасно понимая, что «найденная» – вовсе не она; это понимание, впрочем, не мешает ей переживать заново радость материнства). Однако трагическая правда этих фильмов заключается в том, что никакой той, старой доброй, цельной, полной смысла и красок реальности никогда и не было – мираж, инсценировка и есть та единственная, доступная нам действительность. Именно кажущаяся недосказанность, недоделанность и в то же время искусственность, «сделанность», возможно, анахронизм фильмов Берлинской школы и есть залог их высшего реализма. Чувство неполноты, утраты, суррогатной нереальности жизни знакомо всем нам, независимо от места жительства. Кино «берлинцев» не пытается заполнить эту пустоту, но создает вокруг нее лаконичную, формально отточенную (иногда до позерства) рамку. Оно не пытается восполнить утрату, но скрупулезно выясняет, что именно было утрачено. Мастерство его режиссеров не в том, что они могут показать, кем на самом деле являются люди и страны, но в умении поставить правильный вопрос: «Кем они себя считают? И что значит для них самих быть этим кем-то?» Предельная честность Берлинской школы в том, что она задает эти вопросы и самой себе – и по-прежнему ищет на них ответ.

Переписка о Берлинской школе

Доминик Граф, Кристиан Петцольд, Кристоф Хоххойзлер

Это отрывки из большой переписки, которую два режиссера Берлинской школы – Кристиан Петцольд и Кристоф Хоххойзлер – вели с режиссером другого, более старшего поколения Домиником Графом летом 2006 года. Обстоятельства, при которых возникла эта переписка, объясняет сам Граф в первом письме. Все трое участников разговора оказались через два года объединены общим проектом, который вырос непосредственно из этих споров: трилогией «Драйлебен», для которой каждый снял по фильму.

Граф – Петцольду и Хоххойзлеру

Дорогой Кристиан, дорогой Кристоф,

Хартмут Битомски[3] прислал мне приглашение на симпозиум Немецкой академии кино и телевидения на тему nouvelle vague allemande[4]. Я ответил ему, что не очень знаю, чем я могу быть тут полезен, потому что именно с теми качествами этих фильмов, которые можно назвать объединяющими, то есть «волнообразующими», у меня как раз проблемы. Определенная предсказуемость, чопорность повествования и т. д. и т. п. <…> На это он мне ответил, что именно потому было бы прекрасно, если бы я приехал. И вы оба тоже бы это поддержали. Но потом я вспомнил, что в этом году у меня уже нет времени, и потому предложил, что мы могли бы втроем по электронной почте немного поговорить про nouvelle vague allemande? <…> Вот как-то так. Вам была бы интересна такая дискуссия?

Счастливо!

Доминик

<…>

Хоххойзлер – Графу

Дорогой Доминик,

я вступлю в такой разговор с удовольствием. <…> Уже хотя бы от того, что «Берлинская школа» была в целом изобретена наблюдателями извне. А внутри нее существуют разные перекрестные течения, которым совсем неинтересна жесткая фиксация ее уже констатированных свойств/дефицитов, и уже поэтому я бы очень приветствовал спор про это – естественно, и в качестве инструмента самопознания. С моей точки зрения, «Берлинская школа» – это счастливая встреча душевных родственников, свободная сцепка в большей или меньшей степени единомышленников, но, конечно, без всяких рецептов и без всякой претензии на обнаруженную «истину в последней инстанции». Что выйдет из этой группы, покажут следующие фильмы. Таким похожим, как сейчас, наше кино, вероятно, никогда уже не будет.

Кристоф

<…>

Петцольд – Графу

Дорогой Доминик,

может быть, все это дело с Берлинской школой связано еще вот с чем. Работа идет без всякого окружения, у фильмов тоже нет окружения, соседства. Твой призыв к жанрам[5] ведь ровно оттуда же, потому что жанр – это соседство, серийность, отличия и сходства. И это вольное родство или соседство без всяких заборов, каким оно сейчас у нас сложилось, мне, в общем-то, нравится. Как-то днем, у Валески Гризбах, мы все у нее сидели. В один из этих жарких берлинских дней лета с открытой балконной дверью, как раз поспела клубника, и в торте соотношение клубники к коржу было 4:1, и в какой-то момент возникла идея сформулировать нашу позицию, манифест и все такое, но тут же последовала реация, о не-е-ет, и это было ужасно симпатично. <…> [Говорят, что] американское кино – это чувство, и правда, и чувственность, и миф. Глупый снимает лучше. А я просто думаю, что так нельзя. На плакате к Тому Тыкверу это написано тоже, в виде цитаты: фильмы должны быть делом радикально

личным, но не приватным. Что должно означать настоящесть, чувственность, глубину. И никаких башен из слоновой кости. А, по-моему, наоборот было бы куда интересней: фильмы должны быть делом радикально приватным, но никогда не личным <…>

Счастливо,

твой Кристиан

Граф – Петцольду

Дорогой Кристиан,

все мы ищем прибежища, общности и теплоты. И, это тоже верно, именно жанр притягивает людей вроде меня – и всегда притягивал – теплотой стойла и одновременно обещанием общности. <…> Для меня проблема «Берлинской школы» or whatever it is called связана с тем, что после первых заметных результатов, «Мест в городах», «Бунгало»[6] и т. д. я почувствовал своего рода разочарование. Потому что обнаружил, что после них вместо расширения возможностей рассказа скорее выросла опасность сужения взгляда в пользу стилистических деклараций и всеобщего превознесения до небес немецкой волны («Мы теперь не кое-кто! На нас смотрят!»), разве не так? Старая затасканная цитата из Кокто о стиле, который запрещено себе желать, но не иметь его никому не позволено, для меня по-прежнему альфа и омега, она же опасная правда, угроза остановиться в развитии. Я же все-таки застал еще что-то похожее в авторском кино: это умирание в собственных хорошо прогретых носках, я хочу сказать, в собственных повествовательных формах – о чем Фассбиндер зло, но точно сказал «Шпигелю» незадолго перед отбытием в нирвану, а именно что его коллеги «уже перешли к тому, чтобы снимать рецензии на свои фильмы». Лучше, чем РВФ[7], я, конечно, не смог бы сформулировать эту угрозу тематического и формального застоя в стиле. Разве не эта гигантская опасность угрожает многим фильмам, как и многим режиссерам, которые хотят примкнуть, причислить себя к «Берлинской школе»? Иными словами, преувеличивая: <…> Начнут ли скоро выдавать сертификат Берлинской школы? <…>