Елена Жабина - Художественный историзм лирики поэтов пушкинской поры Страница 3

Что же нужно драматическому писателю? Таким вопросом задавался Пушкин, разбирая драму М. П. Погодина «Марфа Посадница»[34]. На что сам и отвечал: философия, беспристрастие, государственные мысли историка, догадливость, живость воображения, никакого предрассудка любимой мысли и свобода. То же самое необходимо и прозаику, и поэту. Говоря о свободе, Пушкин имел в виду свободу от любимых мыслей и симпатий, но эта свобода предполагала полную зависимость от исторической правды. «Драматический поэт, беспристрастный, как судьба, – писал Пушкин в том же разборе драмы Погодина, – должен был изобразить столь же искренно<… >. Не он, не его политический образ мнений, не его тайное или явное пристрастие должно было говорить в трагедии, но люди минувших дней, их умы и предрассудки. Не его дело оправдывать или обвинять, подсказывать речи. Его дело воскресить минувший век во всей его истине»[35]. Именно потому, что эта истина ни в прошлом, ни в настоящем в точности неизвестна, она и «требует добросовестного исследования». Пушкин не отрицал ни субъективной, нравственной оценки, ни пристрастий личных чувств и убеждений, а стремился заострить мысль, чтобы подчеркнуть главное: важнее, чем пристрастия, важнее, чем добродетель и порок, была историческая правда. Писателю, так же, как и историку, нужно вглядываться в факты, правильно их сопоставлять, отыскивая внутреннюю связь, отделяя главное от второстепенного, и делать лишь те выводы, которые подсказывает логика исторических ситуаций, их видоизменений, их взаимной обусловленности.

Возражая Н. Полевому по поводу его рассуждений о средневековой Руси, Пушкин писал: «Вы поняли великое достоинство французского историка (Гизо. – Е. Ж.). Поймите же и то, что Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою; что история ее требует другой мысли, другой формулы, как мысли и формулы, выведенные Гизотом из истории христианского Запада»[36]. Пушкин полагал, что в России не было феодализма. Ее путь развития отличается от западного: в России «существование народа не отделилось вечною чертою от существования дворян», как это было в истории Франции. Далее Пушкин поясняет причину исторического несходства различных народов, чьи пути не укладываются в жесткое ложе одной формулы: «Не говорите: иначе нельзя было быть. Коли было бы это правда, то историк был бы астроном и события жизни человечества были бы предсказаны в календарях, как и затмения солнечные. Но провидение не алгебра. Ум человеческий, по простонародному выражению, не пророк, а угадчик, он видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения, часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая – мощного, мгновенного орудия провидения»[37]. Отметим также, что, характеризуя систему Гизо, Пушкин писал о том, что, отбрасывая все «случайное», Гизо стремился выявить в истории закономерный процесс развития. Именно Г изо показал, что история – это не хаотическое нагромождение случайностей, но торжество необходимости. В этом, по мнению Пушкина, и состоит «великое достоинство французского историка»[38]. «Разделяя в целом подобные взгляды на исторический процесс, Пушкин вместе с тем решительно отвергает представление об исторической необходимости как фатальной предопределенности, при которой случайности совершенно исключаются и от воли человека ничего не зависит»[39]. Он подчеркивал, что в истории можно определить лишь «общий ход вещей», общее направление событий, но невозможно «предвидеть случая – мощного, мгновенного орудия провидения»[40]. Эту мысль Пушкин аргументирует тем, что в то время как оказывалось возможным, например, предсказать «Камеру французских депутатов и могущественное развитие России»[41], никто не был в состоянии предсказать «ни Наполеона, ни Полиньяка»[42]. «В представлении Пушкина признание исторической необходимости отнюдь не исключает ни значения личной воли, ни роли случая. Он рассматривает их во взаимосвязи, не отрывая метафизически одного от другого»[43].

Таким образом, историзм начинается с преодоления (в той или иной степени) такого взгляда на историю, при котором отдельное событие рассматривается обособленно, вне связи с другими, вне процесса и развития, как проявление случайности и т. д. Историзм означает рождение нового взгляда на события прошлого. Он отстаивает принцип постоянного изменения развития и совершенствования общества. Историзм делает возможным понимание места каждого народа в прошлом человечества, своеобразия культуры каждой нации, он приоткрывает будущее, устанавливает связь современности с прошлым, которое ее подготавливало.

В одном из историко-методологических трактатов середины 1830-х гг. история определялась, как «то, что беспрерывно изменяется и принимает, смотря по действию обстоятельств, различные виды»[44].

В «Обозрении русской словесности» И. В. Киреевский писал: «История в наше время <… > есть условие всякого развития»[45]. Эта «формула», и явилось своего рода несомненным признанием идеи историзма. В это же время в русской философско-научной лексике появляется и сам термин «историзм», употребляемый, правда, еще не совсем в том значении, в каком понимает его современная историософская мысль.

Следует отметить, что теоретическое обоснование историзма «в соответствующих понятиях происходит гораздо позже, чем осознание, например, реализма, тоже не сразу получившего терминологическое… обоснование. Пушкин вводил в литературу историзм, не зная такого слова. Не было оно употребительно и у его последователей в XIX веке. Вообще в лексиконе дореволюционных авторов это слово, встречавшееся отнюдь не часто, обозначало, в сущности, любое качество, имеющее какое-либо отношение к истории.

В первые послереволюционные годы слово “историзм” означало обращенность к прошлому.

Вместе с тем уже в 20-е годы фигурировало другое понимание историзма – как признание соотнесенности разных эпох и, далее, той или иной философии истории»[46].

Б. М. Энгельгардт определял «историзм» как «особенно живое чувство действительности»[47].

Б. В. Томашевским было концептуально обозначено само понятие «художественного историзма» как «определенного творческого качества, которое не следует смешивать ни с объективным фактом обращения к исторической теме, ни с интересом к прошлому. «Историзм предполагает понимание исторической изменяемости действительности, поступательного хода развития общественного уклада, причиной обусловленности в смене общественных форм»[48].

Р. Вейман понимал под «историзмом литературы» ее (литературы) историческое бытие, существование произведений во времени со всеми основами их генезиса и стадиально изменяющегося восприятия читателями[49].

«Под историзмом понимаются не «надтекстовые» образования и не разновидности содержания, а некие качества произведения. Историзм – не «вещь», не сторона, не элемент чего-то, но именно качество неких элементов. Время не может не быть предметом художественного отображения: оно отображается всегда, каковы бы ни были свойства произведения, личность автора, требования его эпохи. Но отображаться оно может как исторически, так и не исторически. Значит в вопросе об историзме существенно не то, что изображается, а то, как изображается», – отмечает С. И. Кормилов[50].

В статье Е. В. Кардаш «Критерий подлинности исторического знания в романтической культуре» под историзмом понимается «воскрешение действительности», то есть непредвзятое, достоверное описание событий, идей и нравов ушедшей действительности[51].

В книге «Оды “На Новый год”, или открытие времени. Становление художественного историзма в русской поэзии XVIII века» А. В Петров выделяет две основные характеристики художественного историзма: историзация и индивидуализация. Ссылаясь на определение историзма С. И. Кормилова («историзм… качество идейно-образного строя художественного произведения, которое выражает образно-эстетическое освоение общества и человека в нем как закономерно, самоценно и в принципе поступательно-развивающегося единства, всемирно-исторической связи всех факторов и явлений, а также активную их оценку художником, предполагающую раздельность и в то же время единство прошлого, настоящего и будущего в каждом предмете»[52]), исследователь отмечает, что в данном определении «на первый план выдвинута идея развития. Постепенное осознание писателями XVIII века того, что все в мире, в том числе человек и общество, являются становящимся во времени и испытывающим при этом воздействие самых разнообразных факторов, включая иррациональные и непознаваемые, и составляет суть процесса историзации художественного сознания»[53]. Суть индивидуализации явления (события, характера, отношения, природного и «вещного» мира) заключается «в поиске неповторимого, самобытного, особенного, экзотического, исторически конкретного, иногда случайного»[54] в этом явлении (событии, характере и т. д.). На основе приведенных характеристик А. В. Петров дает следующее определение художественного историзма: «Художественный историзм – это, во-первых, свойство художественного сознания, позволяющее увидеть и познать явление в его индивидуальном развитии и в многообразии его связей с окружающей действительностью, также находящейся в постоянном становлении; а, во-вторых, совокупность индивидуально-авторских, по возможности не клишированных средств художественной изобразительности и выразительности, с помощью которых писатель отображает данное явление в идейно-образном строе произведения»[55].