Клаудио Наранхо - АГОНИЯ ПАТРИАРХАТА Страница 30

Фриц в Эсалене не работал. Он поселился там потому, что считал Эсален лучшим местом для жизни, и поэтому оказался среди присутствующих в аудитории во время нашей работы. Как известно, Фриц не отличался особой покладистостью. Он придерживался рекомендации тщательно пережевывать пищу перед тем, как ее проглотить, но при этом проглатывал только пригодную к усвоению пищу, а остальное выплевывал. На выступлении Элси Пэриш, шаманки из индейского племени Помо, которая была приглашена

на наше совещание доктором Харнером, он прореагировал заносчиво и снисходительно, заявив нам в перерыве между заседаниями: «если она - шаманка, тогда и я - шаман». Он считал совершенно естественным совершать поступки под впечатлением своих видений и привел следующий пример: «Несколько дней назад у меня была встреча с женщиной, которая говорила не умолкая. Не зная, как мне поступить и что сказать, я закрыл глаза и увидел лающую собаку. Тогда я все понял и сказал ей: «Вы напоминаете мне лающую собаку». Она заплакала и сказала: «Мой муж говорил мне то же самое». С этого началось лечение».

Откровенность Фрица произвела на меня сильное впечатление. До сих пор мое знакомство с ним ограничивалось публикациями, и я совершенно не имел представления о нем как о личности. Меня привела в восторг его способность к непосредственному восприятию образов, которые у большинства людей лежат ниже порога восприятия и выявляются только в ходе интенсивных терапевтических или духовных исследований. Вот так и состоялось мое личное знакомство с Фрицем. В своей работе с образами и интуицией Фриц был не только шаманом, но и духовное личностью (я бы назвал его тайным даосом) - и это несмотря на его антирелигиозную позицию. В своих поступках он очень напоминал шаманов, которые выступают в качестве наставников- практиков. Более того, духовное и животное начало (однажды он охарактеризовал себя как че

ловека, который на 50 процентов является сыном Божьим, а на 50 процентов - сукиным сыном) сочетались в нем так же, как и у шаманов, которые никогда не отличались лицемерием и в своем добросердечии совершенно не знали морализирования.

Несмотря на усиление интереса общества к шаманизму, до сих пор бытует представление, будто стать шаманом можно только покинув пределы нашей культуры и пройдя обучение у эскимосов, индейцев племени навахо, австралийских аборигенов и т.д. Все это прекрасно. Традиционный шаманизм обладает мудростью, и лично меня радует мысль, что передача традиций умирающего шаманства древних культур произойдет прежде, чем современный мир сотрет их с лица земли. Для нашей чрезмерно цивилизованной культуры может оказаться спасительной встреча с людьми, которые не стали жертвой аберраций своей культуры.

И, тем не менее, упомянутое усиление интереса к этническому шаманству побуждает меня указать на автохтонный аспект западной культуры и подчеркнуть существование нашей собственной традиции, непрерывной линии передачи шаманства, которая со временем получит дальнейшее развитие.

Многие уже приняли идею нового шаманизма. Вероятно, это объясняется тем, что духовность таких людей в большей степени пропитана дионисийством, чем духовность классических религий. Кроме того, называясь шаманом, человек ощущает себя уполномоченным быть шама-

ном. Наверняка такие люди испытывают чувство подъема, оказавшись в возвышенной и загадочной роли шамана, и это чувство может стать источником вдохновения для других людей. Мне бы хотелось лишь напомнить о той дистанции, которая разделяет ученика чародея от настоящего чародея. Шаман - это не только человек, которому знакомы измененные состояния сознания или который воспитал в себе магическое видение мира, но и человек, достигший вершины развития глубинной трансформации.

Теперь, когда интерес к шаманизму достиг высшей точки, целесообразно взглянуть на него как на транскультурный феномен, то есть как на нечто, не связанное с какой-то определенной традицией, а существовавшее пусть и под другими названиями во все это время и во всех культурах.

В связи с транскультурной концепцией шаманизма я хотел бы привести два примера. В 60-х годах я занимался исследованием воздействия на человека напитка, известного под названием Айахуаска, [66] который использовали в процессе обучения южно-американские шаманы, и сделал поразительное открытие: участники моих экспериментов, которым ничего не было известно о происхождении экспериментальных веществ, имели видения джунглей, кишащих дикими кошками, змеями и хищными птицами. В то время антропологи считали, что передача вызванных айахуаска видений происходит социальным путем, как влияние определенной культуры на индивида, употребившего «напиток джунглей». Однако проведенные в Чили эксперименты с участием добровольцев возводили мне сделать вывод, что такие видения (характерные для шаманизма) за пределами Амазонки культурным влиянием не обусловлены и в латентном состоянии присутствуют в каждом человеке.

Следующий пример также тесно связан с предметом нашей беседы, поскольку речь в нем идет о художнике. До сих пор мы говорили, главным образом, о терапевтах типа шамана. Теперь я хотел бы вернуться к человеку, о мировоззрении которого упоминал в начале книги.

Я не сомневаюсь, что, став известным, огромное поэтическое наследие Тотилы Альберта займет свое место среди классических произведений. Однако сейчас речь пойдет не о поэтических произведениях, а о том опыте, который ускорил его вступление на путь - об опыте спонтанной инициации, ознаменовавшим окончание первой жизни и начале второй.

За десять лет до упомянутого события он описал свои переживания в стихотворении «Крылатое тело». В Этом стихотворении покойные родители задают ему вопрос: «Сможешь ли ты взлететь, сын?», и он отвечает: «О святые голоса! Думаю, что смогу». Далее он вспоминает о том, как его душа оплакивала родителей, и в душе его царила лишь «тень пустоты», пока боль не разверзла его тело:

Выверни нутро наружу!

И силой звука извлечены из бездны

Крылья были.

В этом случае телесные ощущения и зрительные галлюцинации, по-видимому, соединились в ощущении, что тело поэта раскололось вдоль спины на две половины и внутреннее превратилось в крылья. Вместе с тем, этот опыт отмечен той же неповторимостью, что и барельеф, в котором поэт пытался его запечатлеть. На страницах этой книги я старался передать уникальность этого опыта в виде диалектики трех принципов: отца, матери и ребенка. Однако справедливо и то, что раскрытие тела и извлечение из него нутра, наряду с полетом и превращением адского в небесное (крылья, распростершиеся из бездны), безусловно являются шаманскими темами. К ним же относится превращение в огромную хищную птицу (на барельефе оно запечатлено в виде кондора, который держит в своих когтях сына).

Благодаря работам таких авторов, как Элиаде, мы познакомились с сибирскими шаманами, которые, исходя из опыта внутреннего посвящения, приобретенного в начале своей шаманской жизни, считают себя потомками предвечного шамана, который похож на орла. И все же я убежден, что Тотила почти ничего не знал о шаманах и уж тем более о сибирских шаманах. Его шаманизм был не заимствованным, но внутренне ему присущим. Понимание Тотилой своего опыта не было связано с какой-то культурной моделью. Подобно сибирским шаманам, он вступает в мир визионерского опыта, который вызвал к жизни глубинное исцеление (поскольку в этом мире произошло объединение его «внутренней троицы»). Утверждение, что орел или кондор являются архетипами, ничего не объясняет, а лишь содержит указание на то, что определенные переживания (И символы, посредством которых вызываются к жизни их физические и ментальные аспекты) не обязаны быть отражением определенной культуры. Напротив, можно считать, что они внутренне присущи развертыванию человеческого опыта и заложены в закономерности нашего потенциального пути. (Я убежден, что разрывание тела по оси служит выражением чисто шаманского явления, для обозначения которого я употреблял традиционный индийский термин кундалини, который нельзя найти ни в словаре шаманов, ни в словаре Тотилы).

Приведенные примеры, надеюсь, помогут понять, что, говоря о новом шаманизме, я имею в виду нечто иное, чем те, у кого этот термин ассоциируется исключительно с бубнами, перьями и тотемными животными. Конечно, получивший у нас распространение шаманизм непосредственно связан с этническими влияниями, но следует учитывать и то, что автохтонный шаманизм возник задолго до примитивного мистицизма и целительства, которые приобрели столь широкое признание. К тому же, шаманизм интересует меня лишь благодаря определенному родству между нарождающимся и архаичным шаманизмом.'