Михаил Стеблин-Каменский - Мир саги Страница 31

Вера в судьбу явно противоречит христианскому учению. Поэтому попытка объяснить ее христианским влиянием - не больше чем курьез. Однако считать ее наследием языческого культа, как обычно до сих пор делалось, тоже едва ли правильно: ведь эта вера представлена и у народов с другими официальными культами, например в античном мире пли у мусульманских народов. Более вероятно поэтому, что корни веры в судьбу - в каких-то глубинных особенностях психики, всего скорее в представлении о прочности времени, в том, что можно назвать "специализацией времени" или "пространственной метафорой времени", т. о. представлении, что близкое и удаленное во времени, т.е. настоящее и будущее, одинаково прочны и реальны, как одинаково прочны и реальны близкое и удаленное в пространстве. Ведь вера в судьбу, в то, что будущее, или удаленное во времени, нельзя изменить, но можно узнать из предсказания или увидеть во сне, подразумевает, что будущее как бы обладает какой-то реальностью, существует, присутствует в настоящем, точно так, как существует или обладает реальностью удаленное в пространстве. Такое восприятие будущего - одно из проявлений тесной связи временных и пространственных представлений, характерной для человека того времени.

Пространственная метафора очень часто имеет место в языковых обозначениях времени. Например, в русском языке пространственный предлог "перед" употребляется метафорически во временном значении (ср. "перед вечером" и т.п.). Возможно, что такая языковая метафора в конечном счете объясняется определенным представлением о времени, его "специализацией". Но в отношении психологии "саг об исландцах" речь идет, конечно, не о языковом явлении, а об определенном представлении. Человек, который будет убит в ближайшей битве, уже носит на себе реальный отпечаток этого. Его будущая смерть как бы уже существует. Она обозначалась словом feigр (переводу на современные языки это слово не поддается). Будущая несчастная судьба (уgжfa - слово, тоже непереводимое на современные языки) накладывает отпечаток на человека уже в настоящем. Она как бы уже существует. Так что по внешности человека видно, что он человек с будущей несчастной судьбой (уgжfumaрr, уgжfusamligr maрr или eigi gжfumaрr). Надвигающееся несчастье можно видеть воочию. Оно дает о себе знать в зловещих предвестиях или снах. Оно уже присутствует в настоящем. Женщина, ощупывая руками человека, отправляющегося в битву, может руками почувствовать те места, где будут его раны. Они уже обладают реальностью. Оружие, которое сразит врага в ближайшей битве, сообщает об этом своим звоном, так как смертельный удар, который будет нанесен этим оружием, уже нечто реальное. Такие представления следуют из того, что рассказывается в "сагах об исландцах".

С верой в судьбу, а тем самым и с определенными представлениями о времени связано, по-видимому, и то специфическое отношение к смерти, которое постоянно проявляется в "сагах об исландцах". В этих сагах никогда не встречается описания страха, вызываемого смертью. Но постоянно рассказывается о случаях отсутствия такого страха (речь идет, как правило, о насильственной смерти в бою или в результате нападения и т.п., так как смерть естественная, от болезни или старости, обычно вообще не описывается и только иногда упоминается, ведь такая смерть - не событие!). Последние слова человека перед лицом неизбежной смерти обычно носят чисто деловой характер или содержат объективное сообщение о каких-то фактах. Если человек, умирая от смертельной раны, сочиняет вису, как Гисли в "Саге о Гисли" или скальд Тормод в "Саге о названых братьях", то эта виса, как, впрочем, и всякая скальдическая виса, строго формалистична и тоже содержит объективное сообщение о каких-то фактах. Эти рассказы о том, как человек умирает, часто содержат вполне правдоподобные детали, а в свое время несомненно и целиком казались вполне правдоподобными, т.е. отражали действительность, даже если были вымыслом.

Между тем в наше время рассказы в "сагах об исландцах" о том, как человек умирает, могут производить комический эффект, настолько иначе современный человек относится к смерти. В "Саге о Греттире", например, рассказывается о том, как был убит Атли, брат Греттира. Торбьёрн, враг Атли, стучит в дверь, и Атли, не зная, кто стучит, выходит на порог. "Он не увидел никого снаружи. Шел сильный дождь, и поэтому он не вышел, а, расставив руки, оперся ими о дверной косяк и озирался. В это время Торбьёрн вдруг появился перед дверью и вонзил двумя руками копье в середину Атли, так что оно проткнуло его насквозь. "Они теперь в моде - эти широкие наконечники копий", - сказал Атли, принимая удар, и упал ничком на порог". Когда, рассказывается в "Саге о Ньяле", у Коля Эгильссона была в битве отрублена нога у бедра, он сказал: "Я поплатился за то, что не закрылся щитом". "И он стоял некоторое время на другой ноге и смотрел на обрубок своей ноги. Тогда Кольскегг сказал: "Нечего смотреть. Так оно и есть: ноги нет". И Коль упал мертвым на землю". В той же саге норвежец Торгрим, которому Гуннар нанес из окошка смертельную рану копьем, будучи спрошен, дома ли Гуннар, ответил: "Сами узнаете. Я знаю только, что копье его дома". И он упал мертвым на землю. Конечно, в известной мере такие изображения смерти отражают героический идеал поведения воина, а не действительность. Но ведь сам этот героический идеал имел определенную почву в действительности. А вместе с тем характерно, что смерть миролюбивого и отнюдь не воинственного Ньяля, изображается, в сущности, так же. Его последние слова, которые он произносит в объятом пламенем доме, - это сообщение о том, как он будет лежать в постели, в которую он (вместе с внуком и женой) лег, чтобы их кости было легче потом найти на пепелище.

Рассказы о случаях презрения к смерти встречаются не только в "сагах об исландцах", но и в сагах, рассказывающих о событиях в Исландии в XII и XIII вв. Например, в "Саге о Стурлунгах" (точнее - в "Саге об исландцах" Стурлы Тордарсона) рассказывается, что, когда после битвы при Эрлюгсстадире нескольких пленных казнили, Торир Ёкуль, прежде чем подставить свою шею человеку, который должен был отрубить ему голову (его брата он когда-то убил), сочинил скальдическую вису, в которой выражал свое бесстрашие перед лицом смерти ("Дев любил ты вволю, смерть лишь раз на долю", - кончается виса). В "Саге о Стурлунгах" есть еще несколько обстоятельных и сухих сообщений о таких казнях и о том, как казнимые проявляли презрение к смерти. В "Саге о Хаконе старом" Стурлы Тордарсона так рассказывается о смерти герцога Скули, претендента на норвежский престол: "Когда герцог увидел, что они [его враги] хотят сжечь монастырь, он сказал своим людям, чтобы они выходили. Они пошли к выходу. Герцог тоже вышел, держа щит перед лицом. Он сказал: "Не рубите меня в лицо, ибо с правителями так не делают". И они убили его и всех, кто с ним вышел".

Принято объяснять это презрение к смерти для языческой эпохи влиянием героических идеалов язычества, а для христианской эпохи - христианской жаждой мученичества. Между тем гораздо более вероятно, что в основе этого отношения к смерти лежат представления, более глубоко коренящиеся в человеческой психике, чем официальные культовые идеалы, языческие или христианские. Едва ли презрение к смерти можно объяснить представлениями о загробной жизни, характерными для того или иного культа. Как известно, языческие представления о жизни после смерти (в частности, если судить по их следам в "сагах об исландцах") были крайне неясны и противоречивы, возможно, в результате того, что представления разных эпох наслаивались друг на друга. После смерти человек продолжал существовать то ли как бестелесная душа (ее называли и представляли себе по-разному), то ли - и это всего чаще! - как вполне телесный "живой мертвец", а его обиталищем была то ли Вальгалла, палаты Одина, то ли Хель, царство мертвых, неясно, где расположенное, то ли внутренность горы, в которой жили все его умершие предки, то ли, если он утонул, жилище Ран, морской богини, то ли просто его могила, то ли, наконец, какой-то его потомок, в котором он продолжал жить. Однако христианское представление о загробной жизни тоже очень противоречиво: с одной стороны, после смерти живет душа человека, а с другой стороны, грешники в аду испытывают вполне телесные мучения. В "сагах об исландцах" следов христианского учения о загробной жизни очень мало, и в них совершенно нет того ужаса перед смертью, который должен был бы владеть людьми, если бы они верили в христианское учение об адских мучениях. Судя по исландским народным сказкам, отражающим представления гораздо более поздней эпохи, в Исландии и позднее оставалось господствующим представление о "живых мертвецах", т.е. о том, что умерший живет в могиле в своем телесном обличье, видит и слышит, ест и пьет, испытывает гнев, радость, страх и т. д., словом, обладает всеми свойствами и способностями живого. [О "живых мертвецах" в "сагах об исландцах" см.: Klare H.J. Die Toten in der altnordischen Literatur. - Acta philologica Scandinavica, 1933-1934, VIII, p. 1-56; Neuberg H. Der Aberglaube in den нslendinga sцgur. Riga, 1926.]