Вадим Руднев - Логика бреда Страница 31

Вот что пишет по этому поводу В. Н. Топоров: «Эти четыре „видения“, где образы горя неизбежно соединяются с темой денег, личной вины, понимаемой уже расширительно (строго говоря, виноват Прохарчин был только перед обманутым им извозчиком), ужаса, воплощенном в охватывающем героя со всех сторон пожаре, где должно сгореть низкое и постыдное прошлое Прохарчина, пробуждают его совесть. Беда и горе бедных людей, явившиеся Прохарчину в болезненных грезах, были перенесены им на самого себя, так сказать, интериоризированы в собственное сознание, чтобы разбудить совесть страдании. Сочувствие к чужому несчастью и, следовательно, выйти на тот путь, который приведет к людям, навсегда разрушив изолированность и отчужденность. Это мыслимое новое состояние должно было обозначать возврат к подлинно человеческому (в отличие от псевдокоммуникаций сожителей Прохарчина) и, следовательно, к подлинному бытию[55].

Вдумаемся еще раз в важнейшую для нас фразу Лакана: «Нормальный человек… – это просто благополучный психоз, психоз, хорошо приведенный в гармоническое соответствие с опытом». Не следует ли из этой фразы, что психоз не только более фундаментален, чем норма, но что он и есть подлинная норма, что норма – это просто «согласованный психоз», что для человека «нормальнее» быть психотиком?

Как это можно понять и проинтерпретировать? Прежде всего в свете гипотезы Кроу. Пока у человека не появился шизофренический ген и он не стал стал употреблять арбитрарный язык, он, скорее, был органиком (в сущности, животным), т. е. его психическая конституция сочетала в себе три компонента: эпилептоидный, циклоидный и истерический. Все эти три компонента (радикала) давали грубый и неустойчивый в эмоциональном отношении «характер»[56]. Однако не следует думать, что с появлением шизо-, т. е. человека разумного, его язык автоматически стал арбитрарным. По реконструкции А. Ф. Лосева, это был некий язык-протореальность, в котором субъект и объект были слиты, явление не отличалось от сущности, целое – от части, идеология его была мифологией и «все решительно и целиком присутствовало или, по крайней мере, могло присутствовать во всем»[57]. Другими словами, это был некий протоязык бессознательного «мышления». Первобытный человек являлся полуоргаником-полушизофреником, но это было не отклонение от нормы, а норма той эпохи.

Почему же человек и дальше не мог жить с этой нормой? Очевидно, для того, чтобы строить культуру, а также в силу экстракорпорального развития (термин Карла Поппера) ему понадобилось понятие реальности. Язык начал постепенно демифологизироваться. Когда появился современный номинативно-аккузативный строй с четким отделением субъекта от объекта, тогда и появилось понятие (шизо) реальности, и именно с этого момента можно говорить об арбитрарности языка. С этого момента психоз человека как вида пришел «в гармоническое соответствие с опытом». Вместе в реальностью появилась иллюзия истины и лжи, которой, ясное дело, не было в архаическом языке и мифе. Эта «норма» и стала господствовать на протяжении культуры вплоть до начала XX в. Суть этой «нормы» в одном слове можно описать так: человек стал лживым, потому что язык нужен не для того, чтобы прояснять вещи, а для того, чтобы затемнять их: «Речь маскирует мысль. И так, что по внешней форме этой маскировки нельзя заключить о форме замаскированной мысли; поскольку внешняя форма маскировки вовсе не имеет целью выявить форму тела. Молчаливые сделки для понимания разговорной речи чрезмерно усложнены»[58].

Почему так произошло, что люди стали делить себя на нормальных и ненормальных? Очевидно, из-за фундаментального разделения труда на механический и интеллектуальный. Люди механического склада оставались по преимуществу органиками с незначительным шизокомпонентом, позволявшим им кое-как пользоваться языком. Это было «нормальное» подавляющее большинство. Люди интеллектуального склада были шизоидами и «здоровыми шизофрениками» (по выражению профессора М. Е. Бурно). Они занимались построением фундаментальной культуры. Так было до конца XIX в., когда благодаря развитию физики «исчезла материя», традиционной реальности был нанесен непоправимый урон, шизофрения стала модной и актуализировался неомифологизм. Но обо всем этом мы писали выше.

Читатель может заметить, что понятие нормы вызывает у нас раздражение. Почему? Потому что «нормальные люди» ничего или почти ничего не сделали для развития фундаментальной культуры. Но значит ли это, что для того, чтобы развивать культуру, надо находиться в остром шизофреническом психозе? Нет, скорее, в состоянии, близком подлинному бреду:

Пока не требует поэтаК священной жертве Аполлон,В заботах суетного светаОн малодушно погружен;Молчит его святая лира;Душа вкушает хладный сон,И меж детей ничтожных мира,Быть может, всех ничтожней он.Но лишь божественный глаголДо слуха чуткого коснется,Душа поэта встрепенется,Как пробудившийся орел.Тоскует он в забавах мира,Людской чуждается молвы,К ногам народного кумираНе клонит гордой головы;Бежит он, дикий и суровый,И звуков и смятенья полн,На берега пустынных волн,В широкошумные дубровы…

Миф от том, что Пушкин был гармоничным циклоидом, был развеян нами в книге «Реальность как ошибка»[59]. Пушкин был шизофреником, и даже не здоровым: он сочетал в себе тяжелый маниакально-депрессивный радикал, был параноиком ревности, истериком и шизоидом (см. об этом статью «Пушкин» в энциклопедии А. В. Шувалова[60]). Нормальный человек, по Людвигу Бинсвангеру, «безмятежно живет среди вещей». Это никак не применимо к Пушкину. Это применимо к homo normalis (как презрительно называл Вильгельм Райх «нормальных людей»). К людям, которые ходят на работу, пьют пиво, смотрят телевизор и рожают детей, к людям, которые находятся в состоянии согласованного бреда и которыми поэтому легко можно манипулировать. Их удел – поддерживать жизнь в ее биологическом аспекте. Шизофренический проект завершился к концу XX века. Последней апологией шизофреника был «Анти-Эдип» Делёза и Гваттари. В начале XXI века homo normalis, снабженный помимо телевизора мобильником и интернетом, созданными для него последними шизофрениками, все больше превращается в органика. Это не может не вызывать закономерной тревоги. Кризис гуманитарной культуры начала нашего века – основание для этой тревоги.

Предвидя возражения читателей, которых возмутит то, что мы назвали Пушкина шизофреником, спешу оговориться. Конечно, у Пушкина не было такого психического заболевания, которое Блейлер в 1911 г. назвал шизофренией, у него была шизофреническая (полифоническая, в терминах М. Е. Бурно и его школы) болезнь, сутью которой является то, что психика состоит из мозаики различных радикалов. В случае Пушкина это были циклоидный маниакально-депрессивный, шизоидный, паранойяльный, обсессивно-компульсивный и истерический радикалы.

Я вспоминаю, как одна знаменитая ученая дама прочитала в книге «Энциклопедия патографий» А. В. Шувалова статью «Пушкин» и была потрясена, какой это был ужасный и больной на голову человек: тяжелый меланхолик, со сверхценными идеями ревности (почти бредом) после женитьбы: «Беспричинная ревность уже в ту пору свила себе гнездо в сердце мужа и выразилась в строгом запрете принимать кого-либо из мужчин в его отсутствие или когда он удалялся в свой кабинет. Граф В. А. Соллогуб писал, что Пушкин в припадках ревности брал жену к себе на руки и с кинжалом допрашивал, верна ли она ему»[61].

Шизоидная углубленность (как писал профессор Минц) позволила Пушкину написать такие глубокие тексты, как каменноостровский цикл, «Маленькие трагедии», «Пиковую даму», «Медного всадника». Я могу поверить в то, что сангвиник написал «Капитанскую дочку», но не могу поверить в то, что сангвиник написал «Пиковую даму» с ее магией чисел.

Судите сами:

Анекдот о трех картах сильно подействовал на его воображение и целую ночь не выходил из его головы. «Что, если, – думал он на другой день вечером, бродя по Петербургу, – что, если старая графиня откроет мне свою тайну! – или назначит мне эти три верные карты! Почему ж не попробовать своего счастия?.. Представиться ей, подбиться в ее милость, – пожалуй, сделаться ее любовником, – но на это все требуется время – а ей восемьдесят семь лет, – она может умереть через неделю, – через два дня!.. Да и самый анекдот?.. Можно ли ему верить?.. Нет! расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость!»