Джулия Сисс - Повседневная жизнь греческих богов Страница 33

Самый уязвимый момент в эпикурейской концепции блаженных богов можно сформулировать так: какую жизнь ведут боги? Как они проводят свое время? Высказав предположение, что они ничего не делают, мы должны гадать, что значит для них пустое, бездеятельное время, вечный отдых. Какой, наконец, может быть их жизнь? В этом вопросе выражается нетерпение познать время, которое не было бы занятым, наполненным и даже переполненным сделанными делами и делами, которые предстоит сделать. Эпикурейцев не только спрашивают, для чего их боги обладают телом, ведь они не находят ему применения, но и изводят этим теологическим вопросом. Не то чтобы у них не было ответа; напротив, именно их ответ вновь и вновь порождает вопрос. «Твоя школа и ты сам, Балбус, — говорит эпикуреец Велленус своему собеседнику, — вы имеете привычку (soletis) спрашивать нас, какой образ жизни ведут наши боги, как они проводят свое время. Совершенно очевидно, что нельзя представить себе большего счастья, более сияющей радости. Бог не вовлечен ни в какую деятельность, он не утруждает себя никаким трудом. Он наслаждается (gaudet) своими знаниями и своей добродетельностью. Перед ним всегда открыта перспектива максимальных и вечных наслаждений (voluptatibus)». Бог наслаждается. Преисполненный собственной добродетелью, которую ему не надо завоевывать; переполненный знаниями, которые ему не надо приобретать, он позволяет времени обтекать его, погружая в удовольствие. Щедро одаренный извечно и навечно, он испытывает наслаждение, которое не может быть более интенсивным или более продолжительным. Богу не нужно представлять себя в будущем, поскольку будущее — это сегодня, равное тому, что было вчера. Вечное настоящее, наступление которого даже не следует желать.

Итак, эпикурейский бог живет. Он существует во времени, но не знает забот, трудов, обременяющих богов laboriosissimi, которые, как принято считать, создали мир и управляют им. Почему вдруг возникает желание создать мир? Зачем надо было внезапно пробуждаться от вечного сна? — такие вопросы эпикуреец адресует тем, кто считает божественное существо прежде всего неусыпным творцом. Богов, которые предположительно придают смысл своей жизни активной деятельностью, нужно спрашивать не о том, как они проводят время, а почему они это самое время создали. Почему произошел разлом в континууме вечности, предшествовавшей формированию дней? Какое желание побудило богов вдруг изменить ландшафт пространства? Там, где с повседневной жизни богов снят покров тайны, мгновение самого первого проблеска желания представляется необъяснимым. С одной стороны, достаточное и бесконечное наслаждение, которое считают немыслимым; с другой — самопроизвольное стремление, открывающее время живым существам, которое называют необдуманным.

На самом деле, эпикурейскую этику очень занимает видоизменение желания. Мужчина (и женщина, поскольку доступ в Сад Эпикура был открыт и женщинам), обуреваемый страстями, подверженный всему, что, находясь вокруг него, притягивает и отталкивает, очаровывает и внушает страх, мог сделать выбор: либо сказать «да» тому, что предлагает ему мир, сделать шаг навстречу вещам, либо держаться в стороне. Конечно, в желании получить удовольствие нет ничего плохого. Сдерживающим фактором является знание о том, что можно попасть в ловушку. Для греческой философии желание и наслаждение не созданы друг для друга, поскольку желание исходит из недостатка и порождает его. Однако Эпикур считал важным не обуздывать желания, epithumiai их, а уметь управлять ими, справляться с ними. «Ко всем желаниям нужно применять следующий вопрос: что случится со мной, если преследующее меня желание сбудется, и что со мной случится, если оно не сбудется?» С природой следует установить контакт, убедить ее, а не насиловать: утолить естественные и необходимые желания, слушать голос крови, который утверждает, что не испытывает ни голода, ни жажды, ни холода. Установив подобный контакт, мудрец осознает то, что он должен дать своему телу, и то, что, не будучи необходимым, исходит из его собственных фантазий. В отличие от толпы Эпикур придерживается мнения, что сам по себе желудок не является ненасытным: таковым его делает наше воображение. Природа имеет свои границы. Субъект же, введенный в заблуждение своими ощущениями, принимает достаточное за недостаточное. Неблагодарная душа делает из человека существо «бесконечно жадное до разнообразия повседневного существования», будь то из-за чревоугодия, честолюбия или чувственности.

Разделяя эту точку зрения, понимаешь, насколько глупо приписывать богам, которых называют блаженными, странное желание преуспеть в начинании, никоим образом не соответствующем их наслаждениям: создать мир, о котором они должны будут заботиться. Если человек приобщается к безмятежности в атараксии (отсутствие влечения), в апонии (отсутствие усталости), в апатии (отсутствие страсти), то почему богам, которых ничто ни к чему не принуждает, следует пренебрегать всем этим? Мудрец, чья жизнь течет день за днем, ночь за ночью вдали от волнений, живет как бог среди людей. Почему бы богу не жить подобным образом среди богов?

Представление, которое складывается о повседневной жизни людей — какая она есть и какая она должна быть, — соответствует представлению, складывающемуся о богах, существующих во времени. Эпикурейцы недвусмысленно высказываются по этому поводу и тогда, когда они, исходя из человеческого счастья, наполняют содержанием божественное блаженство, и тогда, когда они анализируют негативные для смертных последствия представлений о богах.

Бояться бессмертных, опасаться их гнева, молить их о снисхождении: по мнению философов, это наиболее ярко выраженная форма религиозной глупости. У греков существовало слово для обозначения этого чрезмерного ужаса: deisidaimonia, что мы переводим как «суеверие». Deisidaimonia — это состояние вечного испуга перед божественными силами. Оно исходит из ощущения постоянной угрозы и определяет поведение, которое становится настоящим образом жизни. Чувство опасности заставляет придавать значение всем знакам, малейшим признакам того, что боги хотят, чтобы мы что-либо сделали, сказали или уклонились от чего-либо. Страх заставляет все время придерживаться ритуала, поскольку ежеминутно и даже ежесекундно нужно быть готовым противостоять гневу Зевса или мести Гекаты. Поскольку суеверный человек живет в страхе, то можно сказать, что он живет в религиозном культе, тратя на него все свое время. Теофраст и Плутарх считают такого человека больным.

Однако в глазах Эпикура deisidaimonia не является исключением. В нем проявляется главный недостаток любой религии. Умеренный страх служит движущей силой религиозных обрядов в том виде, в каком их соблюдают. Но как только возникает страх, так тут же возникает суеверие. Следовательно, религиозность людей уже сама по себе суеверна. Как же может быть иначе? Кто осмелился бы не бояться существ, которые, как принято считать, управляют миром и неустанно следят за нами? Сама мысль о том, что боги заняты нашими проблемами, неизбежно делает их нашими преследователями. «Вы заставили нас поверить в вечного хозяина, которого мы денно и нощно боимся. Да и кто бы не испугался бога, который следит за всем, думает обо всем; который убежден, что все его касается, который преисполнен любопытства и энергии?» Представим себе бога, занятого все время, жизнь которого наполнена беспокойством и заботой о людях: следовательно, бог дни и ночи напролет не будет спускать с людей глаз. Одной ипостаси такого бога посвящен прекрасный псалом: «Зародыш мой видели очи Твои; в твоей книге записаны все дни, для меня назначенные» (Псалом 138, 16). Эпикуреизм же начисто отвергает расписанные до малейших деталей дни.

В таблице приведены имена самых значительных потомков супружеской четы Неба и Земли (Урана и Геи).

Обратите внимание, что Гефест и Афина имеют только одного родителя.

Генеалогия Дня, божества, принадлежащего к числу потомков не Неба и Земли, а Бездны по линии Ночи.[3]

Часть вторая. Боги в жизни города

Глава IX

Когда боги Олимпа получают гражданство

Однажды, прекрасным ветреным днем, бог Борей стал гражданином города Туриори, нового Сибариса в Великой Греции. Дело было так. В 379 году до н. э. Денис Сиракузский, воевавший с Карфагеном, отправил морем экспедицию против города Туриори. Триста кораблей, груженных тяжеловооруженными воинами в доспехах, несгибаемыми людьми, закаленными в боях. Северный ветер дул навстречу кораблям, Борей потопил корабли Дениса. Не повезло Денису; а граждане Туриори, спасенные Бореем, приняли декрет, присуждающий богу ветров гражданство: ему, как новому гражданину, полагались дом и земельный надел. Каждый год они устраивали в его честь праздник. Чтобы не отстать от них, жители Афин, сыгравшие основную роль в закладке нового Сибариса, решили принять Борея в качестве «родственника по браку», то есть свойственника. У них на берегу Илисса давно существовал храм бога северного ветра, который раньше, в 480 году до н. э., помог им в войне с персидской армадой, близ мыса Артемисий. Жертвоприношения, декрет ассамблеи: бог получает гражданство, жилище, подобное тем, в которых живут смертные, земельный надел, обеспечивающий его существование, или доходы от культа. Но случай бога северного ветра не являлся типичным для обитателей Олимпа, хотя происшедшее с ним детально показывает, насколько независимыми чувствовали себя греческие города даже тогда, когда они принимали решение присвоить гражданство какому-нибудь божеству.