Сергей Максимов - Куль хлеба и его похождения Страница 33

Многие перекупщики носят непохвальное для них прозвище кулаков, шибаев, масов и маклаков в том смысле, что они на деньгах скряги, на торгу что кремень крепки и неуступчивы. Кто родом кулак, тому не разогнуться в ладонь, — говорит пословица и сказывает настоящую правду: кулаки — самый продувной народ, мещанская голь мелких и больших городов, в которых существуют хлебные склады и пристани. Где большие закупы хлеба, там и они, как шмели, большие недруги крестьянского счастья, — сверх плуга на два фута. Обсчитать и обмерить крестьянина — для него самое великое наслаждение. Проделки свои он считает изобретением высокого ума и своими выходками охотно хвастается. На обман у него нет ничего заветного. Хлеб меряется особою мерой при приеме от земледельца, той мерой, на которую условится: деревянные меры у кулаков поддельные, ненастоящие, не клейменные казенным знаком, а прилаженные дома для надлежащих плутней. Настоящий кулак и на базаре, на всем честном народе, середь белого дня шаловлив и не совестлив. Травленый плут и мятые бока и помимо базара найдется: он прямо в деревню придет задами и с оглядкой. Высмотрит там, чтобы мужиков-хозяев не было дома, остались одни простоватые бабы. Он и товарец принес такой, какой любят бабы: яркие ленты, цветные платки и с травами, и с войной, с генералами. Женский глаз соблазняется: надо ему то, что видит. Не жалко того, чего дома много, да денег нет. Кулак не спесив: он согласен поменять ухо на ухо. Надо бабе деревянную чашку, красиво расписанную олифой и цветами, — насыпай полную чашку зерном и бери себе эту чашку пустую: чашка три копейки себе. бери ее за зерно, насыпанное на 20 копеек!

Про такие бабьи дела так и в песне поется:

Приехали торгаши за задние ворота,

Кобылушку продала, белил себе я взяла,

Коровушку продала, румян себе я взяла,

Одоньицо продала, сурмил себе я взяла.

Муж приехал с поля, с сохой, с бороною,

А я, млада, с печи с донцем, с гребнем,

С кривым веретенцем.

— Где, жена, корова?

— В стадушко протала,

Там ее волки серые съели.

— Тле же, жена, одонье?

— Одонье сгорело.

— Где же, жена, пепелок?

— Разнес, сударь, ветерок

На боярский на дворок.

Курочка по зернышку глотает — сыта бывает. Маклак по горсточке со двора, а пройдет по всей деревне, — у него не один мешок, а ворох, который на себе и не увезешь. Та же лошадка, что товар привезла, потащит теперь один только хлеб, да кстати и льну охапку, яиц сотен пять. Маклаку-кулаку все на руку, все это — дела доброй воли, и лишь торговля с первобытным приемом, как торговали при царе Горохе и как торгуют теперь с дикими инородцами. Называется такая торговля меновою: товар за товар, и деньги тут лишнее дело, не надобны. С деньгами тут еще, пожалуй, ничего и не сделаешь.

В таких местах деньги еще в землю прячут, зарывают, берегут: в оборот их, чтобы привели они другие деньги, там не пускают. Затем и выдуман базар, чтобы дело шло на чистоту. Базар деньги любит и деньги ценит. На базарах мужик продавец, а купец показывай ему мошну и кошелек: божбе там не верят. На базарах сами хозяева — корень, а хлеб — воротило: другие товары только подпевают и считаются мелочью, хлеб их затирает и всех шибче кричит. Базарам без хлеба мудрено выстаивать. Другое дело ярмарки, ще хлебам почти нет никакой чести. Там выступают на сцену разные товары другого сорта: красные железные, сохи, косули, серпы, косы, колеса, телеги, лошади, шерсть, — да всех и не перечтешь. На ярмарках больше торгуют сами купцы друг с другом, мелкие сельские покупают у богатых городских, чтобы развозить потом про крестьянскую нужду по мелким Торжкам, по зимним базарам. На базарах все-таки мужик главный и больше хлеб, чем что-либо другое. Здесь мужики торгуют сообща, прислушиваясь один к другому и поддерживая друг друга. Тут и кулак держи ухо востро. Вот почему, если в деревнях в кулацких плутнях только цветочки, на базарах ягодки.

На базаре в быстрых руках фокусника-кулака безмен шалит. На безмене по железному пруту намечены точки, означающие пуды и фунты. Ищет одну точку петелька, и если она проволочная, то верно находит и может встать прямо на точке. Да таких петелек не бывает в ходу: больше веревочные и еще хуже того — широкие ременные. На ременной петельке всеща точка прячется и плохо видна, всегда довольно походу и, разумеется, на руку того, кто держит безмен и проверяет купленное.

На купеческом дворе для приема хлеба с возу прямо в сусеки весы лажены дома и мужикам не показаны: полые гири далеко не настоящего весу ловко умеет подсунуть баловливая рука весовщика-кулака.

Да и при ссыпке в купеческую меру зернового хлеба, сумеет ли догадаться продавец о том, что если мера боками подойдет как раз под казенную точка в точку, то дно у ней может быть вогнуто, в эту яму и лишним горстям немудрено завалиться. И выйдет так, что воз мерками двумя-тремя стал короче.

И сам дома мерил, и сосед проверял: выходит — ей-богу, не так.

— Побоялся бы ты, хозяин, Бога!

— Чего мне бояться! Ты сам тут был, не лошадь же твоя глядела да поверяла.

— Отдай, сделай милость, назад хлеб мой!

— Укажи ты, сделай милость, теперь в моем сусеке — который твой хлеб: я тебе его отберу и отдам.

Станут спорить, браниться, да у кулаков горло шире мужичьего. Опытные крестьяне отстают, утешаясь тем, что ведь и кулаку кормиться надо. При этом всякому известен купеческий обычай не платить ничего тем рабочим, которые принимают от крестьян хлеб, и предоставлять им пользоваться недовесками и передержками. Горячие и смелые продавцы ищут суда: сегодня ищут, завтра правды дожидаются, а послезавтра, вздохнув из самой глубины сердца, сказывают вслед за отцами и прадедами; С сильным не борись, с богатым не судись!

Мерщик может быстро подхватить зерно концом лопатки и слегка подбрасывать в подставленную меру так, что оно ляжет, как пух: толкнуть меру ногой — зерно осядет вершка на два. Это один способ. По-другому может мерщик брать хлебное зерно полной лопатой и сыпать, что называется, ручьем: зерно ляжет очень плотно. Но самое тонкое искусство мерщиков состоит в том, чтобы снять гребком горку, всегда образующуюся на верху меры. Небольшое углубление составляет недостачу и, напротив, возвышение — излишек в весе, который, при приеме целыми возами, дает круглые цифры. Пробуют устанавливать здесь правду тем, что продавцы и покупатели хлеба выставляют своих мерщиков.

Рассказывать ли больше про кулацкие плутни, когда они что ни год, то все новые? Русская пословица, впрочем, так прямо и выговорила: Всех плутней кулаков и маклаков не перечтешь. Для таких художников, которые, что называется, из-под тебя следы режут, базары — места сердечно любимые.

В некоторых местах (например, в селе Лыскове на Волге, в Нижегородской губернии) кулаки так прилаживают дело, что крестьяне без них и продать хлеб не могут. Зная это, они прямо едут на двор к кулаку, который по-тамошнему называется прахом. У кого крестьянин с хлебом встал, тот прах и обязывается быть маклером, ходатаем и продавцом. Прашит он, то есть ходит из дома в дом богатых хлебных купцов, спрашивает, кому сколько надо муки или зерна. Прахи здесь делают, что хотят и как знают. Мужики только охают и лишь летом, и то с мукой, дерзают становиться на базарах и ожидать вольного покупателя. Зимой без праха ни один крестьянин не сделает дела, каждый из них пил у праха пиво и водку и ел разные кушанья даром. За прокорм расплачивался купец-хлебник: подкупил праха сговорить продавца на уступку.

Через руки кулаков проходит хлеб всякий, и при покупке надо смотреть в оба: мука может быть подмоченная, бывает и мешаная. Та и другая вредны для здоровья. Попорченная мука отдает кислым запахом, сыра на ощупь, состоит из комков (подмоченная, она согрелась и свалялась комками); клейковина потеряла тягучесть, крахмалу и сахару стало в ней меньше, жир зерна протух. Мешаная мука бывает опасна для здоровья, когда смолота вместе со спорыньей, или так называемыми рожками, рогатою рожью. Это — болезнь зерна, которое вырастает длинным, иссера-черноватым, сладковатым на вкус. Мякоть спорыньи (она же рожки, спорыш, спорыня, спорня) сероватая, приторно-сладковатая на вкус и в пище ядовитая, особенно пшеничная. Поесть спорыньи, будет кружиться голова, ослабевает зрение, зашумит в ушах, человек отравляется. Пойдет зуд по пальцам рук и ног, а потом и по всему телу. В конце концов у больного является одышка, пальцы на ногах пригибаются к подошве, желудок лениво работает. Деревенские дети всех чаще подвергаются этой болезни, лакомясь сладковатою спорыньей. Некоторое количество ее в муке любят деревенские хозяйки за то, что от таких зерен хорошо подымается квашня, хорошо хлеб спорится (отсюда и ее название), то есть увеличивается объемом. Как у ржи — спорынья, так и у пшеницы своя болезнь, называемая головней. Это — хлебная изгарина, где пшеничное зерно в колосе превращается как бы во вредную угольную пыль. Колос уродуется; мякоть зерна исчезает, сгорает, уподобляясь настоящей головешке, обгорелому и обуглившемуся полену, хотя на этот раз и в очень малом виде. Впрочем, пшеничная болезнь на ржаную непохожа, и пшеничная головня совсем не то, что хлебные рожки или рогатая рожь. Во всяком случае как та, так и другая в полях — недобрый знак: появилось их много — быть неурожайному году, быть великой крестьянской беде — голодовке.