Кира Дубровина - Библейские фразеологизмы в русской и европейской культуре Страница 34

Когда Исаия в тоске подумал, что он погиб, к нему прилетел один из серафимов, прикоснулся к его устам горящим углем с жертвенника и объявил ему о благодати примирения: «Тогда прилетел ко мне один из серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника.

И коснулся уст моих и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твоё удалено от тебя и грех твой очищен» (Ис. 6:6–7). После этого Господь посылает его проповедовать.

Метафорическое использование образов этого видения («шестикрылый серафим», «угль, пылающий огнём», «Бога глас»), насыщенность «Пророка» старославянизмами придают произведению суровое, трагическое звучание.

Многие библейские образы и фразеологические обороты оригинально обыгрываются в произведениях Пушкина, органично вплетаясь в ткань художественного текста. Например:

О люди! все похожи выНа прародительницу Еву:Что вам дано, то не влечёт,Вас непрестанно змий зовётК себе, к таинственному древу;Запретный плод вам подавай,А без того вам рай не рай.

В 1830 г. в Болдине Пушкин создаёт несколько небольших драматических произведений, названных им «Маленькими трагедиями». В основе их сюжетных коллизий лежат самые низменные человеческие страсти и тяжелейшие грехи, известные как семь смертных грехов. Это скупость, гордость, гнев, уныние («Скупой рыцарь»); зависть, гордость («Моцарт и Сальери»); блуд («Каменный гость»); объедение, блуд («Пир во время чумы»). Кроме того, «Пир во время чумы» перекликается и по содержанию, и по названию с семантикой библейского изречения Валтасаров пир – ‘веселье, легкомысленные развлечения во время какого-либо бедствия’.

Такие художественные приёмы, как сравнение и гипербола, связанные с образом всемирного потопа, можно отметить в следующем отрывке из «Скупого рыцаря»:

Да! если бы все слёзы, кровь и пот,Пролитые за всё, что здесь хранится,Из недр земных все выступили вдруг,То был бы вновь потоп – я захлебнулся бВ моих подвалах верных.

Ярко, изобретательно, нестандартно использует Пушкин библейские сюжеты, образы и фразеологизмы в таких стихотворениях, как «От всенощной вечор идя домой…», «Десятая заповедь» (1821), «Подражание итальянскому» («Как с древа сорвался предатель-ученик…») (1836) и многие другие.

Важную роль играет Библия и в повседневной жизни поэта, о чём свидетельствуют его письма, в которых часто встречаются и строки из молитв, и изречения, связанные с библейскими сюжетами, и известные библейские фразеологические обороты. Например: «Ты все тот же – талант прекрасный и ленивый. Долго ли тебе шалить, долго ли тебе разменивать свой гений на серебряные четвертаки. Напиши поэму славную…напиши своего “Монаха”. Поэзия мрачная, богатырская, сильная, байроническая – твой истинный удел – умертви в себе ветхого человека — не убивай вдохновенного поэта» (из письма А.А. Дельвигу 23 марта 1821 г. Из Кишинёва в Петербург). Ветхий человек (или ветхий Адам) — ‘грешный человек’. В данном случае можно отметить ещё одно, контекстуальное значение этого фразеологизма – ‘заурядный человек’. При этом возникает контекстуальная антонимия: ветхий человек – вдохновенный поэт.

«Я жду “Полярной звезды” в надежде видеть тебя распечатного…Печатай скорее; не ради славы прошу, а ради Мамона» (из письма П.А. Вяземскому 20 декабря 1823 г. Из Одессы в Москву). Ради Мамона — ‘ради денег, заработка’. Ср.: Не можете служить Богу и мамоне (Мат. 6:24).

«Боюсь ужасно для тебя семейственных сцен. Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его!» (из письма Н.Н. Пушкиной 28 апреля 1834 г. Из Петербурга в Москву). Эта молитва обычно произносится, чтобы отвратить чей-то гнев, избежать ссоры.

Мягкий юмор, тонкая ирония и злой сарказм, присущие Пушкину в равной мере, нередко возникают и благодаря использованию библеизмов, которые вплетаются в семантически и / или стилистически контрастные тексты. Например: «Дважды порывался я к Вам, но карантины опять отбрасывали меня на мой несносный островок, откуда простираю к Вам руки и вопию гласом велиим. Пошлите мне слово живое, ради Бога» (из письма М.П. Погодину, начало ноября 1830 г. Из Болдина в Москву).

«Пожалуйста, не сердись на меня за то, что я медлю к тебе явиться. Право, душа просит, да мошна не велит. Я работаю до низложения риз. Держу корректуру двух томов вдруг, пишу примечания, закладываю деревни – Льва Сергеевича выпроваживаю в Грузию» (из письма Н.Н. Пушкиной ~26 июля 1834 г. Из Петербурга в Полотняный завод). До низложения риз — ‘до полного изнеможения’ (ср.: до положения риз — ‘до крайней степени, в высшей степени; до конца’).

А.С. Пушкин весьма вольно обращался как с библейскими образами и сюжетами, так и с библейскими изречениями, подвергая общепринятые канонические обороты всевозможным трансформациям. Можно, например, отметить создание индивидуально-авторских оборотов, образованных на основе общеизвестных библейских изречений с использованием их структуры и определённой части или отдельных компонентов: «Но какова наша цензура? Признаюсь, никак не ожидал от неё таких больших успехов в эстетике… конечно, иные скажут, что эстетика не её дело, что она должна воздавать Кесареве Кесарю, а Гнедичеве Гнедичу, но мало ли что говорят?» (из письма Н.И. Гнедичу 27 июня 1822 г. Из Кишинева в Петербург). Ср. со словами Иисуса из притчи о динарии Кесаря: «Итак, отдавайте Кесарево Кесареви, а Божие Богови» (Мат. 22:21).

«А знаешь ли, что такое Чацкий? Пылкий, благородный и добрый малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно с Грибоедовым) и напитавшийся его мыслями, остротами и сатирическими замечаниями. Всё, что говорит он, очень умно. Но кому говорит он всё это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека – с первого взгляда узнать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловыми и тому под[обными]» (из письма А.А. Бестужеву, конец января 1825 г. Из Михайловского в Петербург). Ср. с общеупотребительным: метать бисер перед свиньями.

Своеобразная контаминация, объединение двух библейских образов (Иуды-предателя и змия-искусителя) встречается в упомянутом выше стихотворении Пушкина «Подражание итальянскому». Совмещение этих образов происходит в результате объединения характеристик названных библейских персонажей в одном предложении и в одном образе: «с древа сорвался» – это говорится о змии, а «предатель-ученик» – характеристика Иуды. Подобная контаминация двух образов – сатаны и Иуды – наблюдается и в конце стихотворения:

И сатана, привстав, с веселием на ликеЛобзанием своим насквозь прожёг уста,В предательскую ночь лобзавшие Христа.

Разнообразные индивидуально-авторские трансформации библейских сюжетов, образов и фразеологизмов встречаются и у постпушкинских авторов. Несомненно, язык современной литературы намного более свободен и раскован, чем во времена Пушкина, однако в значительной степени эта свобода и «раскованность» заложены именно Пушкиным и его языкотворческой деятельностью.

Библейская фразеология в произведениях А.П. Чехова

Убедительным примером, подтверждающим специфику библейских фразеологизмов, а также их стилистические особенности и возможности использования в художественных текстах, служат произведения А.П. Чехова.

Известно, что уже в раннем творчестве Чехов проявил себя как мастер короткого юмористического рассказа. Говоря о своеобразии чеховского комизма, Г.А. Бялый отмечает: «Это не был элементарный развлекательный комизм, но не был и гоголевский “смех сквозь слёзы” или “свирепый юмор” Салтыкова-Щедрина. Чехов писал бытовые картинки, очерки, “мелочишки”, как будто безыдейные, но в сумме своей они создавали особый мир, странный, вызывающий недоумение и презрительное удивление» (Бялый, 1983, с. 177).

В создании образной системы чеховских произведений участвуют самые разнообразные языковые средства, в том числе и БФ. Конечно, семантика и стилистическая природа многих БФ находятся в полном соответствии с контекстом, выполняя при этом основную функцию фразеологических единиц – создание экспрессивного языкового образа. Однако несомненно больший интерес представляет выявление на материале библейской фразеологии лингвистических основ чеховского комизма, а также определение тех языковых явлений и процессов, которые и создают все виды юмора – от безобидной шутки и тонкой иронии до злого сарказма.