Леонид Гомберг - Дорога на Ханаан Страница 35

Авраам продолжает:

«Исконный порядок в природе таков: солнце всходит на востоке, а заходит на западе. Так вот, прикажи, чтобы завтра оно зашло на западе, а зашло на востоке, и тогда я признаю, что ты подлинно господин над всем творением. (Аврам, как видим, играет по-крупному; он чувствует, что времени у него немного и потому торопится высказаться.) И еще вот что: для тебя не должно быть ничего сокровенного. Скажи мне сейчас: что у меня в мыслях и что я сделать намерен?»

Царь, не привыкший к такому логическому напору, мешкает с ответом. Следует ремарка: «Нимрод задумался, важно поглаживая рукой свою бороду». Аврам добился своей цели: выиграл время. Отразив первый натиск, он приступает к нападению…

«Нет, – продолжает Аврам, – напрасно ты ищешь ответ. Не владыка вселенной ты, а сын Куша. И если бы ты, действительно был Богом, то отчего ты не спас отца своего от смерти? И так же, как ты отца не спас от смерти, ты и сам не спасешься от нее».

Что и требовалось доказать: смертный не может быть Богом!

Нимрод наконец сообразил, что перед ним слишком серьезный противник, и фарс судебного разбирательства в форме публичной словесной порки отменяется за ненадобностью. Свою очередную фразу он обращает уже не к Авраму, а к Тераху…

«Не заслуживает ли жестокой кары сын твой, отрицающий божественное всемогущество мое? Он должен быть сожжен!»

После соответствующего устрашающего демарша, Нимрод обращается уже к Авраму с заманчивым, с точки зрения тирана, предложением:

«Поклонись огню как божеству, и я пощажу тебя».

За прошедшие тысячелетия психология тирана мало переменилась. Вспомним процессы над диссидентами шестидесятых-восьмидесятых годов. Что требовалось судьям и тем, кто за ними стоял, от подсудимых? Разве доказательства их невиновности? Отнюдь. Инакомыслящие считались виновными априорно. Требовалось раскаянье, самодискредитация, публичная измена своим убеждениям. Разве не этого же требует от Аврама Нимрод?

Но тактика Аврама остается неизменной…

«Огню? – ответил Аврам. – Не правильнее ли поклониться воде, которая тушит огонь?»

Диалектические тонкости для Нимрода никакого значения не имеют…

«Хорошо, поклонись воде».

Аврам продолжает игру…

«Не поклониться ли лучше облаку, насыщенному водою?

Я и на это согласен, – поклонись облаку.

Но разве не сильнее ветер, разгоняющий облако?

Поклонись же, наконец, ветру!

Но разве человек не преодолевает и силу ветра?

Довольно, – воскликнул Нимрод. – Я поклоняюсь огню, и тебя заставлю ему поклоняться».[69]

Точка, на которой финишировал этот диалог, разумеется, с самого начала была известна Авраму. Такой финал был неизбежен при существующем раскладе сил. Просто Аврам хотел показать всем присутствующим на «предварительном следствии» и, особенно, своему отцу нелепость господствующих в стране воззрений. Этой цели он добился.

Тот факт, что в агадическом предании, которое мы цитировали выше, представлены именно предварительные следственные действия, а не судебные слушания свидетельствуют источники, на которые опирались в своей книге Люкимсон и Абрамович. Фарс, разыгранный под диктовку тирана, требовал всей необходимой процедуры: следствие, тюремное заключение, суд, казнь.

«В ярости от того, что он бессилен ответить на насмешливое предложение Аврамап поднять солнце с запада, Нимрод повелел отправить его в тюрму, а затем, чтобы придать делу вид законности, немедленно собрал государственный совет. Мнение верховного жреца и всех остальных членов совет, включая Тераха, было единогласным: этот человек заслуживал смерти еще во младенчестве и сейчас, когда, наконец, оказался в руках царя, должен быть немедленно предан смертной казни».[70]

В совершенно ином стилистическом ключе представлен этот конфликт в «Книге Юбилеев». Здесь это скорее семейная драма, чем балаганный фарс. Впрочем, из семейной драма перерастает в социальную, приобретая все атрибуты трагической коллизии, которые, однако, скрыты в контексте и не выходят на поверхность повествования.

«И случилось в шестую седмину в седьмой год ее, сказал Аврам отцу своему Тераху, говоря: „Отец, отец мой!“ И он сказал: „Вот я здесь сын мой!“ И он сказал: „Что нам за помощь и услаждение от всех идолов […], что ты поклоняешься им? Ибо в них совсем нет духа (души); но они, которых вы почитаете, суть проклятие и соблазн сердца. Почитайте Бога небесного, Который низводит на землю дождь и росу, и все совершает на земле, и все сотворил Своим словом, и вся жизнь пред Его лицом! Зачем вы почитаете тех, которые не имеют духа? Ибо они нечто сделанное, и на своих плечах вы носите их, и не имеете от них никакой помощи, но они служат великим поношением для тех, которые делают их к соблазну сердца и почитают их. Не почитайте их!“ И отец его сказал ему: „И я знаю это, сын мой. Но что я сделаю с моим родством, которое заставило меня служить им? Если я скажу им истину, то они убьют меня, ибо их душа прилепилась к ним, чтобы почитать и прославлять их. Молчи, сын мой, чтобы они не убили тебя!“[71]

Тогда, как явствует из Книги Юбилеев, Аврам обратился к своим братьям, видимо, решив их урезонить и обратить на путь истины. Он привел им те же доводы, что и отцу. И ответ братьев прозвучал, по-видимому, в еще более категорической и резкой форме. Тогда Аврам до поры до времени прекратил свою просветительскую деятельность. Сожжение «капища идолов» произошло, согласно тексту книги, позже, перед самым отбытием семьи Тераха из Ура.

Как видим, источники свидетельствуют о некоем инциденте, в ходе которого Аврам физически уничтожает общественные святыни. Несмотря на расхождение в деталях, нам дают понять, что это было одно из самых выдающихся деяний патриарха за все время его жизни в Уре.

Но давайте теперь посмотрим, с чем же, собственно, вступил в борьбу Аврам? Что так возмутило его с первых дней появления в родном городе после почти полувековой отлучки? Значение его идолоборческого порыва становится куда более рельефным на фоне всей системы религиозных представлений Старо-Вавилонского царства, которая хоть и сохранила основные черты со времен III династии Ура и даже шумерской эпохи, все-таки претерпела в последние два-три столетия существенные изменения.

Как явствует из космогонических хроник и эпических поэм, микрокосм древних вавилонян отражал макрокосм, и в этом они, собственно, не были оригинальны. Вся видимая и представимая Вселенная плавает в мировом океане: Земля представляет собой нечто вроде большого перевернутого круглого челна, а небо – твердого полусвода, своеобразного купола, как крышка, накрывающего мироздание. Небесное пространство имеет при этом довольно сложную структуру: «верхнее небо Ану», «срединное небо Мардука» и «нижнее небо», уже видимое людям, на котором расположены звезды. Над этими тремя небесами, помещается еще четыре неба, каждое из которых соответствует разным породам камня. Вся эта довольно сложная небесная конструкция покоится на основании, прикрепленном к мировому океану, каким-то странным, не очень ясным способом на манер колышек от туристической палатки.

Внешняя сторона купола излучает свет; там скрываются днем луна Син, а ночью – солнце Шамаш. На востоке находится «гора восхода», на западе – соответственно, «гора заката», запертые на замок. Утром Шамаш отпирает «гору востока» и отправляется в путь по небу, а вечером через «гору заката» скрывается «внутри небес». Звезды на небесном своде – это «образы» или «письмена». Земной географии соответствует география небесная. Прообразы всего сущего на земле – гор, морей, рек, стран, городов, храмов – имеются и на небе в виде «звездных образов». Мы бы даже сказали – наоборот: земные предметы являют собой лишь отражения небесных сущностей, причем отнюдь не в тождественной пропорции. Земные объекты – это что-то вроде уменьшенных копий звездных оригиналов.

Основой божественного пантеона в начале II тысячелетия до н. э. остаются шумерские боги предыдущей эпохи. Однако традиционную триаду Ану, Эллиль и Эйя, окруженную издревле советом богов, все больше и больше теснит набирающий силу Мардук, бог-покровитель Вавилона, первоначально один из многих городских богов. Оно и понятно: возвышение Вавилона отразилось и на положении Мардука. Согласно новым идеологическим установкам именно он (а отнюдь не Эллиль, как считалось ранее) оказался победителем чудовища Тиамту, воплощавшего первозданный хаос, именно он сотворил из тела чудовища небо, землю и воду. Постепенно в образе всесильного Мардука сливаются черты и свойства многих великих в прошлом богов Месопотамии. Надо думать, что именно могущественный Мардук и был личным покровителем царя Нимрода-Хаммурапи.

Одной из самых почитаемых богинь вавилонского пантеона оставалась Иштар, богиня плодородия и любви, мелких раздоров и больших войн, близкий аналог шумерской Инанны. Имя ее, как полагают, восходит к древнесемитскому «астар», что означает просто «богиня». Именно с Иштар связаны знаменитые вавилонские оргаистические культы. О вавилонском пантеоне легко можно было бы написать целый трактат. Но нам следует обратить особое внимание именно на Иштар и Мардука. И вот почему: некоторые исследователи полагают, что имена главных героев знаменитой Книги Эсфири, вошедшей в ТАНАХ и, соответственно, в ветхозаветный христианский канон, Эстер и Мордехай, – отражение этой загадочной вавилонской пары. Собственно, в этом нет ничего особенно удивительного: события, описанные в этой Книге, могли иметь далекий источник в легендах Месопотамии, откуда родом, как видим, происходят еврейские патриархи.