Вадим Руднев - Логика бреда Страница 36

<…>

«Еще подсыплет чего-нибудь», – подумал он.

<…>

Мурин громко крикнул:

– Пли!

И прицелился в Передонова кием. Передонов крикнул от страха, и присел. В его голове мелькнула глупая мысль, что Мурин хочет его застрелить.

<…>

А еще на кухне подсыплют ему яду, – Варя со злости подкупит кухарку.

Верига подвинул Передонову ящик с сигарами. Передонов побоялся взять и отказался.

Тоскливо было на душе у Передонова. Володин все не пристроен. Смотри за ним в оба, не снюхался бы с Варварою. <…> У нее есть родня в Петербурге: напишет, и, пожалуй навредит.

<…>

Таких цветов, вспомнил Передонов, много в их саду. И какое у них страшное название. Может быть, они ядовиты. Вот, возьмет их Варвара, нарвет целый пук, заварит вместо чаю и отравит его, – потом уж когда бумага придет, – отравит, чтоб подменить его Володиным. Может быть, они уже условились. Недаром же он знает, как называется этот цветок.

<…>

«Еще отравят, – подумал он. – Отравить-то всегда легче, – сам выпьешь, и не заметишь, яд сладкий бывает, а домой приедешь, и ноги протянешь».

Передонову кажется, что все над ним смеются:

«Надо мной смеетесь? – спросил он.

Ему чудится, что сама природа за ним наблюдает:

А вокруг спустилась ночь, тихая, шуршащая зловещими подходами и пошептами. <…> В глубине двора подозрительно шептались о чем-то деревья рутиловского сада. Передонов уже начал бояться? что, пока он тут стоит, на него нападут и ограбят, а то так и убьют. Он прижался к самой стене, в тень, чтобы его не видели, и робко ждал.

<…>

Все предметы за тьмою странно и неожиданно таились, словно в них просыпалась иная, ночная жизнь, непонятная для человека и враждебная ему.

Передонов тихо шел по улицам и бормотал: «Ничего не выследишь. Не на худое иду. Я, брат, о пользе службы забочусь. Так-то».

<…>

Во рву на улице, в траве под забором, может быть, кто-нибудь прячется, вдруг выскочат и укокошат. И тоскливо стало Передонову.

Передонов болезненно боится полицейских – городовых и жандармов, так как ему кажется, что на него донесут из-за того, что он у себя в доме держит Писарева (не забудем, что этот безумный монстр – учитель русского языка и литературы!):

– А Наташка-то наша, – сообщила Варвара, – от нас прямо к жандармскому поступила.

Передонов вздрогнул, и лицо его выразило ужас.

<…>

На углу двух улиц он встретил жандармского штаб-офицера. Неприятная встреча!

<…>

В воротах, распахнутых настежь, попался Передонову городовой, – встреча, наводившая в последние дни на него уныние.

У Передонова начинается мегаломания:

– Господин инспектор второго ранга Рубанской губернии, – бормотал он себе под нос, – его высокородие статский советник Передонов. Вот как! Знай наших! Его Превосходительство директор народных училищ Рубанской губернии, действительный статский советник Передонов. Шапки долой! В отставку подавайте! Я вас подтяну!

Лицо у Передонова сделалось надменным: он получал уже в своем скудном воображении долю власти.

Паранойяльный бред у Передонова, постепенно преходящий в экстраективный шизофренический бред преследования с галлюцинациями, построен на идее, что его сожительница Варвара хочет подменить его Володиным:

Передонов не любил размышлять. В первую минуту он всегда верил тому, что ему скажут. Так поверил он и влюбленности Володина в Варвару. Он думал: вот окрутят с Варварой, а там как поедут на инспекторское место, отравят его в дороге ерлами [ерлы – кушанье, которое предложил ему Володин, род кутьи. – В. Р.], и подменят Володиным: его похоронят как Володина, а Володин будет инспектором. Ловко придумали!

Постепенно Передонов начинает терять тестирование реальности, он переходит из паранойяльной стадии в параноидную:

…Чувства его служили ему еще хуже. И мало-помалу вся действительность заволакивалась перед ним дымкой противных и злых иллюзий.

Начинается галлюцинирование:

Одно странное обстоятельство смутило его. Откуда-то прибежала удивительная тварь неопределенных очертаний, – маленькая, серая, юркая недотыкомка. Она посмеивалась, и дрожала, и вертелась вокруг Передонова. Когда же он протягивал к ней руку, она быстро ускользала, убегала под дверь или под шкап, а через минуту появлялась снова, и дрожала, и дразнилась, – серая, безликая, юркая.

<…>

Он взял распечатанную колоду, которая только однажды была в употреблении, и принялся перебирать карты, словно отыскивая в них что-то. Лица у фигур ему не понравились: глазастые такие.

В последнее время за игрою ему все казалось, что карты ухмыляются, как Варвара. Даже какая-нибудь шестерка являла нахальный вид и непристойно вихлялась.

Передонов собрал все карты, какие были, и остриями ножниц проколол глаза фигурам, чтобы они не подсматривали.

<…>

Все хохотали, а Передонов оставался угрюм и молчалив. Ему казалось, что ослепленные фигуры кривляются, ухмыляются и подмигивают ему зияющими дырками в своих глазах.

<…> пиковая дама даже зубами скрипела, очевидно, злобясь на то, что ее ослепили.

Визуальные галлюцинации начинают идти вперемежку со слуховыми:

Смех – тихий смешок, хихиканье да шептанье девиц Рутиловых звучали в ушах Передонова, разрастаясь порою до пределов необычайных, – точно прямо в лицо ему смеялись лукавые девы, чтобы рассмешить-погубить его.

<…>

Порою, меж клубами ладанного дыма, являлась недотыкомка, дымная, синеватая, глазки блестели огоньками, она с легким звяканьем носилась иногда по воздуху, но недолго, а все больше каталась в ногах у прихожан, издевалась над Передоновым и навязчиво мучила.

Экстраективная действительность вконец побеждает Передонова, вся реальность – это уже бредово-галлюцинаторная псевдореальность психотика:

Уже Передонов был весь во власти диких представлений. Призраки заслонили от него мир. Глаза его, безумные, тупые, блуждали, не останавливаясь на предметах, словно ему всегда хотелось заглянуть дальше их, по ту сторону предметного мира…

<…>

Ветка на дереве зашевелилась, съежилась, почернела, закаркала и полетела вдаль. Передонов дрогнул, дико крикнул и побежал домой.

<…>

Дверь в переднюю казалась Передонову особенно подозрительною. Она не затворялась плотно. Щель между ее половинами намекала на что-то, таящееся вне. Не валет ли там подсматривает? Чей-то глаз сверкал, злой и острый.

<…>

Кот следил повсюду за Передоновым широко-зелеными глазами. Иногда он подмигивал, иногда страшно мяукал. Видно было сразу, что он хочет подловить в чем-то Передонова, да только не может и потому злится. Передонов отплевывался от него, но кот не отставал.

<…>

Передонов ворчал:

Напустили темени, а к чему?

<…>

Когда Передоновы возвращались из-под венца, солнце заходило, а небо все было в огне и золоте. Но не нравилось это Передонову. Он бормотал:

– Наляпали золота кусками, аж отваливается. Где это видано, чтобы столько тратить!

Здесь примечателен неопределенно-личный оборот. Когда хотят сказать, что какие-то одушевленные силы действуют тайно и в злонамеренных целях, употребляют неопределенно-личные конструкции. (Ср.: «Ну вот, опять по телевизору ничего хорошего не показывают». «Ну, теперь опять будут душить свободу!») Так и Передонов воспринимает естественные природные явления как вражеские козни какой-то одушевленной дьявольской силы, от которой он уже не может «зачураться», поскольку психотическое в его сознании победило.

На примере Передонова (а этот пример чрезвычайно типичен для клинической практики) мы видим, что клинический подход не помогает нам выявить, что такое подлинный бред. Попробуем подойти к делу с логико-семантической точки зрения.

Мы помним, что в соответствии с принятой нами перформативной гипотезой любая пропозиция превращается в косвенный контекст и поэтому лишается истинностного значения. Я говорю, что это береза. Или в более разговорном ключе: «Говорю же тебе, что это береза». – «А я тебе говорю, что это не береза, а осина». Тогда мы можем пойти еще дальше. Если любой косвенный контекст лишен истинностного значения, то, стало быть, истинностного значения лишены и логические законы и даже самый фундаментальный из них закон тождества (рефлексивности): «А равно А». – «А я говорю тебе, что А не равно А». Возможно, если мы будем в состоянии представить себе мир, в котором А не равно А, то это и будет мир подлинного бреда. Что это может означать, что А не равно А? Стол – это не стол. Дом – это не дом. Моя жена – это не моя жена. Вадим Руднев – это не Вадим Руднев. Я – это не Я.