Журнал - Критическая Масса, 2006, № 1 Страница 37

Ни с каким сопротивлением не сталкивается и герой Хазанова в маленьком русско-украинском городке, куда занесла его переменчивая судьба оккупанта.

Интересно, а что говорит о сопротивлении оккупантам в тылу этот самый «традиционный гуманистический дискурс»? Почему люди становятся подпольщиками? Возьмем в некотором смысле эталонное произведение советской литературы — роман «Молодая гвардия». Слово «дискурс», конечно, Фадееву не было знакомо, но работать по законам дискурса он умел. Его молодые герои встают в ряды Сопротивления прежде всего… из чувства сострадания! После расстрела раненых красноармейцев, после ужасной гибели детей во время бомбежки табора беженцев Олег, Уля и прочие уже не могут жить спокойно. Я хочу еще раз подчеркнуть, что в данном случае не рассуждаю о том, как было «на самом деле», не занимаюсь ни апологетикой, ни дискредитацией. Речь идет всего лишь о закономерностях существования дискурса. Борьба против!? оккупантов — это война, война, в сущности, не за то, чтобы людям «было хорошо»; нет, это война за то, чтобы людям не было так «плохо», так унизительно, как может быть именно во время оккупации! И в рамках этой борьбы убийство противника никак не может восприниматься в качестве убийства человека. И потому мать Вали Борц, принимавшей участие в казни коллаборациониста Фомина, благословляет дочь.

Но ведь возможен и совершенно другой дискурс, выстроенный как опровержение «традиционного гуманистического».

Гиршович в своем романе рассказывает не о каких-то вымышленных деревнях и городках, а о конкретном Киеве. Одного из своих персонажей Гиршович называет Гайдабурой. Это не случайно, в примечаниях автор объясняет, что сделал это, потому что познакомился с книгой В. Гайдабуры о деятельности театров на территории оккупированной Украины. Полностью название этой книги звучит так: «Театр, захований в архiвах: сценiчне мистецтво Украiни перiоду нiмецько-фашистськоii окупацiiii 1941—1944 pp.». Она была издана в 1998 году, автор ее — Валерий Гайдабура, доктор искусствоведения, собравший значительный архивный материал. Гиршович, конечно же, немного кокетничает, когда не указывает полного названия книги и вообще упоминает о ней вскользь. Но это кокетство понятное и даже и правильное. Гиршович — не Фадеев, а роман Гиршовича — отнюдь не «Молодая гвардия». Гиршовичу совсем не нужно, чтобы его подпольщиков соотносили с реально существовавшими: Иваном Кудрей, руководителем подпольной группы «Максим», связным Алексеем Елизаровым, подпольщицей Раисой Окипной, оперной певицей. Конечно, все равно невольно соотносишь, но при этом осознаешь, что уподобляешься читателям, описанным тем же Вагиновым:

«— Ах, этот Свистонов, — говорили они. — Вот он интересно пишет. А кто Камадашева? Наверно, Анна Петровна Рамадашева!»

Похоже, Гиршовича занимает не столько книга Гайдабуры, сколько пьеса Вадима Собко «Киевская тетрадь», шедшая на сцене театра им. Леси Украинки в семидесятые годы. Под главными героями пьесы, подпольщиками Раисой Закипной и Максимом, подразумевались Иван Кудря и Раиса Окипная. Постановка имела успех, хотя о художественных достоинствах пьесы критика отзывалась в достаточной степени отрицательно. В сущности, Гиршович спорит не с Гайдабурой, а с В. Собко, с литературной трактовкой подпольщиков как романтических и трогательных героев.

Но желая опровергнуть прежний, навязший, что называется, в зубах дискурс, Гиршович стремительно запутывается в новых штампах и клише. Его подпольщики — прежде всего убийцы и именно убийцы. Они тяжело ранят старика-сторожа, они готовы взорвать женщин, сотрудниц редакции. То самое пресловутое «мирное население» клянет пианистку Валентину Лиходееву: убит немецкий военачальник и теперь по ее милости в Киеве произойдет то же, что случилось в деревне, описанной Джоан Харрис, — схватят заложников и убьют. Да и сама Валентина — никакая не идейная подпольщица, вовсе не похожа на героинь Фадеева, оказалась в подпольной организации случайно: отец ее дочери Пани, видите ли, сам Мейерхольд, и потому девушке грозит тот самый Бабий Яр. И Валентина готова на все, лишь бы спасти дочь. А подпольщики обещали Паню спрятать. Но производят подпольщики на женственную Валентину жуткое впечатление: они являются перед ней в полумраке, словно мрачные тени загробного мира, они превращают эфирную пианистку в убийцу, их язык — клише советской пропаганды:

«— Слушай, артистка, девиз народных мстителей знаешь? Кто не с нами, тот против нас…» 8

И вот уже и сама Валентина — «террористка, партизанка, убийца, героиня (как ни называй, всяко вмастишь, этакий джокер уже теперь отыгранный)…» 9

И жених Пани, очаровательный немец Ансельм, убит молодым подпольщиком Кирпатым, который фигура вовсе не симпатичная. Перед убийством Ансельма Кирпатый заклинает себя классической цитатой: «Так убей же хоть одного!» — и мечтает о том, как отнимет у мертвеца часы, зажигалку и пистолет. Такая вот смесь пропагандистских лозунговых призывов и элементарного мародерства.

И, разумеется, судьба подобных персонажей не может сложиться ни героически, ни романтически. Гибель их вовсе не красива и не героична. Раиса Яновская спивается, и ее высылают из послевоенного Киева, а Кирпатый погибает где-то в Польше…

Остается, впрочем, один нелепый вопрос: так что же, оккупация — это хорошо или плохо и нужно ли с ней бороться? Но если бороться, то непременно кого-нибудь убьешь, дело ясное. И этот кто-то вполне может оказаться женихом симпатичной барышни… Нет, гамлетовский вопрос!.. И тут, и снова вдруг, возвращается прежний дискурс и объявляет, что предатель все-таки есть предатель. Интеллигентный коллаборационист Лозинин мается рефлексией. Он мечтал прикоснуться к чистому источнику немецкой культуры, а оккупанты восприняли его попросту как самого обычного предателя, как этакого Мальчиша-Плохиша, который готов любую тайну продать за варенье и печенье. Итак, герои Гиршовича словно бы повисают в некотором пространстве безвыборности, то есть налево пойдешь — подпольщиком станешь, советской власти присягнешь; направо пойдешь — предателем сделаешься, которого сами же оккупанты и будут презирать. И главное, никакого пути прямо не видать! И Гиршович лукавит, описывая терзания своего Лозинина, уж будто этот самый Лозинин не понимает, с кем связался, к кому на службу пошел! Что делать? Чью сторону принять автору?

Маленький подлый человек

Может быть, автор должен принять сторону тех самых «маленьких людей», которые хотят остаться вне политики, которые всего лишь пытаются выжить, выжить во что бы то ни стало? Что ж, может быть. Вот они, кстати, маленькие люди, девушки и бабоньки, сотрудницы газеты, издающейся под покровительством оккупантов. Вот они, глотая слюнки, мечтают о жизни в Германии, где можно пить кофе «с пенкой» и носить туалеты «для выходов в свет».Что тут скажешь, цыпленок тоже хочет жить, и жить хорошо!

Джоан Харрис то и дело (устами своей героини Фрамбуаз) пытается оправдать своих персонажей. Они ведь всего лишь дети, у них свой детский мир, они ничего не понимают в проблемах взрослых, а взрослые, в свою очередь, не понимают их! Но чем дальше, тем яснее видишь, что эти детки решительно все понимают. Да их и не воспринимаешь как детей, а скорее как метафору, метафорическое изображение тех самых «маленьких людей». Ренетт, старшая сестра девочки Фрамбуаз, никого не собиралась предавать, ей просто очень хотелось иметь губную помаду! И она эту губную помаду получила за то, что предала старика-учителя. Но ведь ей очень нужна была губная помада! И старый учитель — очень неприятная личность! И хранить у себя приемник он не имел права. И вообще, нельзя же находиться рядом с немцами и вовсе не иметь с ними дела! Маленький человек готов пожертвовать жизнями других людей, но во имя чего? Да все того же. Братец девочки Фрамбуаз Кассис кричит по-взрослому, что у него есть связи, что он может достать все, даже шелковые трусики, которые вовсе ему и не нужны! Разумеется, при таких желаниях и действиях виновными должны выглядеть все, кто сопротивляется оккупантам:

«— …Так ему и надо. Нечего было приемник припрятывать, и нечего было из себя правильного корчить…»

А если не корчить из себя «правильного», то во имя шелковых трусиков и губной помады можно пойти на многое. Кассис объясняет сестренке, какого рода сведения он и Ренетт продают немцам:

«— … Кто приемник прячет. Кто что по-черному сбывает. Кто чем приторговывает. Кто в Сопротивлении» 10.

Разумеется, Кассис прекрасно знает, что такое Сопротивление. Но неужели маленький человек — это всегда гнусный предатель, готовый обречь других людей на мучения, лишь бы ему «чай пить», то есть шелковые трусики носить? Да нет, жизнь маленького человека в оккупации может начаться всего лишь из декларируемого желания ни во что не вмешиваться, просто жить, просто выживать. Так поступает на страницах «Молодой гвардии» Валя Борц, твердо решившая вымыть голову и засесть в саду с томиком Стивенсона. Но эта идиллия продолжается недолго. Валя Борц не хочет делать вид, будто ничего не происходит, потому что чутко реагирует на страдания других людей. Таковы законы традиционного гуманистического дискурса.