Михаил Эпштейн - О виртуальной словесности Страница 4

Хотелось бы познакомить с этим проектом всех, кому дороги права самого творческого из меньшинств — биологически незащищенных авторов.

Разумеется, я не имею в виду случаи медиумического транса и/или коммерческой мистификации вроде тех, когда деловые мужчины, ненавидящие женские сантименты, яростно строчат один за другим сентиментальные дамские романы и издают их под псевдонимом Алена Грушина или Полина Виноградская. Ведь при этом сохраняется вполне точечный характер авторства, только точка А именует себя точкой В, псевдонимность так же далека от гиперавторства, как игра в прятки — от таинства перевоплощения. Вот если бы сентиментальная авторша, воплотившаяся в группу мужских медиумов жанра дамского романа (или, как здесь говорят, писателей-призраков), оставила место в своих сочинениях и для их мужского самовыражения, тогда возник бы интересный пример перекрестного опыления душистой прозы — разнополого гиперавторства. Впрочем, хорошо уже и то, что эти заскорузлые мужчины вдруг ощутили и выразили в своем существовании нечто застенчиво-девичье — это если и не феномен гиперавторства, то по крайней мере морально здорового гермафродитизма.

Но речь все-таки не о подделке, а о новой подлинности, о квантовой неопределенности авторства как о современной эстетической гипотезе или даже императиве. Автору: создай автора, который в свою очередь мог бы создать тебя. Многие из нас чувствуют, как через них проходит эта волна вероятных авторств, которая локализуется то в Кенте Джонсоне, то в Араки Ясусада, не будучи ни одним из них. Кстати, когда Кент рассказал мне об издательских превратностях своего гиперавторства, я заколебался относительно подлинного смысла его рассказа, предположив возможность дальнейшей и нескончаемой игры между этими двумя вероятностями — авторством Кента и авторством Араки. Что существенно в этих как бы японских стихах, как бы написанных американцем, — так это не дифференция, а скорее интерференция двух вероятных авторств, их наложение друг на друга, тот красочный процесс, который в физическом мире создает крыло бабочки. В конце концов, следуя известной даосской притче, можем ли мы решить однозначно, видит ли Чжуан-цзы во сне бабочку или это бабочке приснилось, что она Чжуан-цзы? Я спросил Кента в письме, насколько он уверен, что это он сочинил Араки, а не наоборот. Ответа еще не получил, но когда получу — поделюсь с читателем.

В 1960-1970-е годы, с приходом структурализма и постструктурализма, стал моден вопрос о смерти автора, уступившего место сверхличностным механизмам, которые помимо его воли и сознания реализуются в безотчетно-медиумических текстах. То есть не он пишет, а им пишут — вместо автора там всего лишь автоматическое перо, «матрос Железняк», сгинувший под могильным курганом «сверхдетерминаций»: языковых, генетических, экономических структур, механизмов подсознания, познавательных эпистем и т. д. и т. п. Не будем спорить с тенями Барта, Фуко и других почтенных могильщиков «буржуазной» и «индивидуалистической» категории авторства и примем сказанное ими за аксиому, за условия задачи. Вслед за Творцом, смерть которого была объявлена Ницше, умер и творец, сочинитель, автор.

Тогда не следует ли предположить, что авторство — хотя бы в порядке чуда — может и воскреснуть, но уже не в земной своей оболочке смертного индивида, «бионосителя», а в сияющей плоти гиперавторства, которое несводимо к живущим индивидам, но несводимо и к отвлеченным механизмам и «сверхдетерминациям», а представляет собой сообщество возможных индивидов, между которыми постоянно происходит творческая интерференция. В этом смысле авторства не сверхличны, а межличностны: каждый из возможных авторов оставляет свой след в написанном, но не позволяет установить биологическое или биографическое происхождение этого следа. Пользуясь вышеприведенным примером, есть след Джонсона в Ясусада и есть след Ясусада в Джонсоне, но подлинник этих следов не может быть корректно установлен. Что существенно, так это соотношение следов, а не их отношение к «началу», «подлиннику», «первоисточнику»; виртуальное поле авторизаций, а не их отношение к «бионосителю» одного-единственного авторства. Наличие внетекстуального тела не может считаться привилегией в эстетическом анализе авторства, так же как паспортная проверка идентичности участников виртуальных действ в Интернете не входит в условия этого текстового пространства. Впрочем, не исключено, что и там со временем возникнет полиция нравов, которая с особым сладострастием извлечет из-под любовного письма восемнадцатилетней девушки тревожное identity восьмидесятилетнего старца, как однажды случилось на самом деле, когда очарованный киберстранник решился пересечь Америку, чтобы въяве встретиться со своей юной виртуальной возлюбленной.

Известно, что предпосылка любого эстетического явления — это преизбыток означающих над означаемым. Каждая вещь может быть обозначена множеством способов: отсюда синонимы, метафоры, парафразы, иносказания, символы, аллегории, притчи и другие фигуративные и эллиптические приемы письма. Этот принцип распространяется далее уже за пределы литературного текста как преизбыток интерпретаций над самим текстом, который остается единственным означаемым разнообразных критических истолкований. Следующий виток этой спирали — преизбыток авторов над текстами, умножение возможных авторств одного и того же текста, так что на один порядок знаков приходится уже несколько порядков означивания, несколько возможных авторизаций (виртуальных подписей). Уважаемый и неделимый Господин Автор уступает место множеству гиперавторов, которые пользуются печатной установкой его тела для создания собственных художественных и мыслительных миров.

Философ Алексей Лосев, которому правила академического хорошего тона и строгости советского паспортного режима не позволяли формально раздваивать свою авторскую личность, тем не менее признавался: «…Я никогда не поверю, чтобы борющиеся голоса во мне были тоже мною же. Это, несомненно, какие-то особые существа, самостоятельные и независимые от меня, которые по своей собственной воле вселились в меня и подняли в душе моей спор и шум»[3]. Конечно, когда автор лишен возможности дать каждому голосу особые авторские права, они начинают спорить за своего единственного полномочного представителя, отвоевывать его друг у друга.

Но какая же нелепость — паспортный режим в американской литературе конца ХХ века, в частности недавнее требование «Американского поэтического журнала» к Кенту Джонсону: под угрозой судебного преследования вернуть гонорар, выплаченный ему за стихи Араки Ясусада! И все-таки то, что у стихов появилось два автора, японец и американец — не только не оспаривающие их друг у друга, но делающие жесты дарения и уступки, — мне кажется знамением новой эстетической щедрости и преизбыточности, которую уже не свести к вопросу об удостоверении личности.

Примечания

1

Брайан Макхейл. ПОСТкиберМОДЕРНпанкИЗМ. Комментарии (Москва-С.-Петербург), # 11, 1997, с. 44 (Brian McHale. POSTcyberMODERNpunkISM, in Storming the Reality Studio. Duke University Press, p. 1–991).

2

Подробнее о «деле Ясусада» см.: Mikhail Epstein. «Leiler To Tosa Motokiyu», Denver Quartely University of Denver, vol. 31, # 4, Spring 1997, p. 100–105; Mikhail Epstein, «Some Speculations on the Mystery of Araki Yasusada», Witz (Studio City, California), Vol. 5, # 2, Summer 1997, p. 4–13.

3

А. Ф. Лосев. Диалектика мифа (в его кн. «Философия. Мифология. Культура». М.: Политиздат, 1991, с. 81).