Нина Эптон - Любовь и французы Страница 40

Седьмого августа набожная мадам де Мирамион вместе со своей свекровью, дамой-компаньонкой и дворянином, вызвавшимся их сопровождать, уселись в карету. Когда они доехали до моста Сен-Клу, выскочившие из-за стены люди Бюсси схватили вожжи и заставили лошадей свернуть к Булонскому лесу, который в те дни кишел разбойниками, так что через него никто не осмеливался проезжать иначе как с многочисленным эскортом. Свекровь пыталась напасть на солдат и, высунув голову из окна кареты и отчаянно крича: «Я — мадам де Мирамион! Я — мадам де Мирамион! Предупредите мою семью!» — бросала изумленным крестьянам на дороге пригоршни монет. «Вздор! — смеялись солдаты, чтобы успокоить толпу.— Она сумасшедшая, мы везем ее в больницу по распоряжению его величества». Несомненно, бедная старушка, растрепанная и растерзанная, и в самом деле могла показаться сумасшедшей.

Когда они остановились в лесу, чтобы поменять лошадей, молодая вдова попыталась скрыться, но ее вскоре вернули. «Она казалась очень растерянной»,— замечал младший брат маркиза, мальтийский рыцарь Ги де Рабютен. До этого он верил, что похищение было предпринято с предварительного согласия вдовы, однако теперь у него стали возникать подозрения. «Это все из-за старухи,— весело отвечал ему старший брат.— Если бы не она, все бы пошло как по маслу». Он был так в этом уверен, что немного погодя бесцеремонно высадил старую даму из кареты вместе с ее спутником и компаньонкой, бросив их где-то в полях. Мадам де Мирамион-младшая одна продолжала это хаотическое путешествие. К вечеру лошади замедлили бег, и вдова, к ужасу своему, увидела, что они подъехали к мрачному замку, обнесенному стеной с бойницами. Подъемный мост опустился, скрежеща цепями,— ее карета медленно проехала под аркой и оказалась во внутреннем дворе. Дверца открылась, и молодой мальтийский рыцарь вежливо пригласил даму выйти. Она гордо отказалась и спросила, не он ли ее похититель. Рыцарь не поверил своим ушам. «Но, мадам,— возразил он,— я выполняю распоряжения моего брата, графа де Бюсси-Рабютена; я повинуюсь ему только потому, что мне дали понять, что вы принимали участие в подготовке этого предприятия».— «Я?! — воскликнула мадам де Мирамион.— Но я знаю графа не лучше, чем вас. А что до моего согласия —нет ничего, что бы менее походило на правду». Рыцарь, осознав, что произошла какая-то ужасная ошибка, обещал даме свое покровительство, и она наконец согласилась выйти из кареты и пройти в замок. Ее провели в комнату, и вдова, увидев на столе два пистолета, немедленно схватила один из них, чтобы защитить себя, если в этом возникнет необходимость.

Бюсси расхаживал взад-вперед в соседней комнате, когда брат рассказал ему о происшедшем. «Мне обещали овечку, а всучили львицу! — сказал маркиз.— Спроси у нее, не согласится ли она со мной увидеться». Едва взглянув на маркиза, мадам де Ми-рамион решительно заявила, что никогда не согласится связать с ним свою жизнь. Она бушевала, кричала и наконец — сраженная душевным волнением — упала замертво. Срочно послали за врачом в соседний город Санс. Доктор приехал с тревожными новостями. Гарнизон Санса, находившийся под командованием короля, собирается окружить замок. Вся провинция знала о похищении и гудела как потревоженный улей. Для офицера его величества ситуация приняла опасный оборот!

К счастью, мадам де Мирамион вскоре пришла в сознание, и Бюсси, объяснив ей, как и почему произошло недоразумение, предложил проводить ее в Санс. Но ее злоключения продолжались. Задолго до прибытия в Санс ее карета и провожатые, которых дал ей Бюсси, наткнулись на состоявший из солдат гарнизона вооруженный отряд. Люди Бюсси, видя, что их собираются атаковать, отвязали лошадей и оставили карету посреди поля, так что мадам де Мирамион пришлось пешком добираться до Санса.

Когда она подошла к городским воротам, те оказались заперты. Ей говорили: «Мы не можем открыть — город на осадном положении — наши солдаты отправились освобождать похищенную даму!» — «Это я, это я!» — успела крикнуть мадам де Мирамион, прежде чем снова надолго лишиться сознания.

Мадам де Мирамион-старшей также пришлось пройти пешком несколько миль, прежде чем она нашла фермера, который отвез ее обратно в Париж на телеге. Добродетельные парижские bourgeois были в шоке. Восклицая: «Ну и распутники эти дворяне!» — они подали жалобу в суд. Аристократия потешалась над легковерием Бюсси, что для маркиза было хуже всякого судебного дела. Особенно презирал его принц Конде, который, тем не менее, помог несчастному выпутаться. Бюсси понадобилось два года, чтобы забыть об этом скандале.

Что до мадам де Мирамион, то она посвятила себя благотворительности (оказывая особое покровительство проституткам) и стала помощницей святого Венсана де Поля. Отель де Мира-мион, аптека, где она приготовляла лекарства для бедных, сохранился до наших дней. Ныне в этом красивом здании, построенном в строгом стиле семнадцатого века — № 4 на набережной де ла Турнель,— размещается центральная аптека, обслуживающая парижские больницы, и Музей государственного призрения. Людовик XIV был высокого мнения о мадам де Мирамион и поручал ей раздачу милостыни в разных благотворительных учреждениях. Единственные сохранившиеся портреты прекрасной вдовы относятся к этому последнему, «благотворительному», периоду ее жизни. У нее было доброе лицо и улыбка святой. Из нее никогда не вышло бы подходящей жены для Роже де Бюсси-Ра-бютена, чья скандальная Histoire amoureuse des Gaules[128] так задела Людовика XIV, что он приказал посадить ее автора за решетку. Бюсси на портрете тоже улыбается — но это улыбка неисправимого rabutin`а.

Полученный опыт не дал Бюсси более терпимо отнестись к своей любимой дочери-вдове, когда та собралась замуж за обаятельного bourgeois месье де ла Ривьера. Бюсси сперва благоволил к нему, но затем внезапно изменил свое мнение. Его дочь купила дом в Шампани, где отцовская юрисдикция не имела силы, и там обвенчалась со своим возлюбленным. Бюсси принудил дочь удалиться в монастырь и оттуда написать мужу, что она разрывает с ним отношения. Затем, узнав, что она enceinte[129], Бюсси увез ее в Париж и пытался отобрать у матери ребенка сразу после его рождения. Однако Ривьер выследил их, и ему удалось увезти дитя. Бюсси имел наглость заявить, что брак его дочери был недействительным, но парламент решил иначе, и ребенка признали законнорожденным. Бюсси был в бешенстве. Он слышал, что прапрадед месье де Ривьера был виноградарем,— обвенчаться с ним значило унизить свое достоинство! К стыду его дочери, та в конце концов... согласилась с отцом и отказалась возвращаться к мужу.

Декрет Людовика XIV, запрещавший похищения, не мешал этому монарху, когда ему было выгодно, самому прибегать к подобной чрезвычайной мере. В 1662 году он приказал похитить восемнадцатилетнюю Марианну Пажо, дочь аптекаря, приставленного к сестре герцога Лотарингского, который ее полюбил. Король на основании прошения сестры герцога, которая была полна решимости помешать этому mesalliance*, послал государственного секретаря Ле Телье в сопровождении тридцати гвардейцев прервать свадебный банкет. Ле Телье попросил позволения переговорить с невестой наедине. Он дал ей двадцать четыре часа на размышление, чтобы та решила, желает ли она стать герцогиней Лотарингской; в случае если Марианна скажет «да», его величество требовал, чтобы она убедила герцога дать письменное согласие на передачу герцогства Лотарингского Франции (герцог к тому времени уже дал согласие на то, чтобы это произошло после его кончины). Марианна не согласилась на позорное предложение. Простившись с герцогом, она удалилась, не пролив и слезинки. Ле Телье проводил ее в монастырь Ла Виль л’Эвек. Спустя несколько дней Марианна вернула драгоценности — подарки герцога во время их недолгой помолвки — стоимостью в миллион франков, а через несколько лет вышла замуж за маркиза де Лассейя, эксцентричного вдовца, оставившего свою должность при дворе, чтобы жить с ней в своем замке в Нормандии. Маркизу было всего двадцать шесть лет, когда Марианна скончалась, и он предпринимал героические усилия, чтобы остаться вдовцом, но в 1696 году все-таки женился в третий раз. Всех своих супруг он, по-видимо-му, нежно любил,— об этом можно судить по молитве, сочиненной им в конце жизни: «Моя дорогая Марианна, моя дорогая Жюли, моя дорогая Бузоль, молите Господа за меня! Боже, сделай так, чтобы я смог вновь увидеть их всех, когда закончу свое земное существование!»

Глава 5. Любовь в жизни и в литературе

Хотя семнадцатый век в первой своей четверти и далее продолжал хранить верность многим идеалам феодализма и рыцарства, все же со временем общество становилось более искушенным и рассудительным; оно достигло того рубежа в своем развитии, когда люди готовы были сказать «прощай» Амади-су и сказкам о волшебниках и феях.