Сергей Романовский - "Притащенная" наука Страница 40

Зловонная волна нещадной борьбы с «безродными космополитами» подняла со дна всю тину и прежде всего привела к рецидиву извечной российской болезни – антисемитизму. Он в конце 40-х – начале 50-х годов разгулялся не на шутку. Еще Бердяев точно подметил, что «в основе антисемитизма лежит бездарность». Так оно и есть. Самые никчемные, самые серые творцы советской науки и культуры с удовольствием напялили на себя псевдорусский кафтан из словесной патриотической шелухи и стали бичевать ею тех, кто еще пытался хоть как-то, не унижая достоинства, делать свое дело…

Любая борьба, развернутая коммунистами под любым соусом, всегда оборачивалась только одним: борьбой с мыслью, схваткой с разумом. И на переднем крае любой такой борьбы всегда оказывалась несчастная наука, ибо разум – как-никак – бытие науки. Лиши науку разума, обезмысли ее, и она мгновенно перельется в иную форму – как бы науки. Противостоять этому безумию было практически невозможно. Оно было всеохватным. Единицы пытались как-то протестовать, еще немногие – «спасительно молчали», большинство же играло во все эти дебильные игры с чувством гордости, с раздутой грудью и высоко вскинутой патриотической головой.

Приведу лишь выборочную хронологию искренней заботы партии и правительства о расцвете советской науки и культуры за время агонии взбесившегося ленинизма.

В 1946 г. появились уже упоминавшееся постановления ЦК ВКП(б): «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», линчевавшее А.А. Ахматову и М.М. Зощенко; «О репертуаре драматических театров» (август) и «О кинофильме “Большая жизнь”» (сентябрь).

В 1947 г. академик Г.Ф. Александров опубликовал книгу «История западноевропейской философии». Сталин, разумеется, ее прочел и усмотрел в ней коренной недостаток: историю академик изложил не с классовых позиций. Пришлось написать критическую статью и дружески попенять ученому. Такое внимание отца науки обязывало. Надо было немедля отрапортовать вождю, что советская философия не дремлет и готова поставить на место заблудшего академика, а заодно и прочих недоумков, предпочитающих Канта и Гегеля Марксу и Ленину.

Цвет отечественной философии, академики М.Б. Митин, П.Ф. Юдин, П.Н. Поспелов, не жалели сил, размазывая по марксистскому наждаку своих коллег. От отечественной философии и так в те годы оставалось лишь туманное воспоминание, его еще хранили некоторые философские старцы, а после дискуссии 1947 г. философия практически перестала существовать… [343].

И все же эта во многом типичная история тех лет заслуживает более подробного рассмотрения. Дело в том, что к концу 1946 г. Г.Ф. Александров был самым крупным партийным чиновником от философии, он стоял во главе Управления агитации и пропаганды при ЦК, был к тому же кандидатом в члены ЦК. Его книга, ставшая объектом тенденциозной дискуссии, вышла из печати в начале 1946 г. Академик М.Б. Митин тут же выдвинул ее на соискание Сталинской премии I степени. Комитет по Сталинским премиям одобрил это выдвижение. Согласился и Сталин, заменив, правда, первую степень на вторую. Зато 30 ноября 1946 г. Г.Ф. Александров избирается в академики. И вдруг…

Дело в том, что объективный анализ истории западноевропейской философии, когда сразу после фултановской речи У. Черчилля началась «холодная война», был не нужен, он был даже объективно вреден советскому режиму [344]. Новоиспеченного академика стали травить, показав заодно, что неприкасаемых для критики у нас нет и быть не может.

26 декабря 1946 г. ЦК рассмотрел вопрос «Об организации обсуждения книги т. Александрова Г.Ф. “История западноевропейской философии”». Для самого действа выбрали Институт философии АН СССР. Пригласили более 300 «специалистов».

Обсуждение рядовой научной монографии назвали «Совещанием работников научно-философского фронта». Обсуждали под бдительным доглядом ЦК весь 1947 г. Оно стало генеральной репетицией последовавших вскоре научных сессий в других областях знания. Главная цель – вернуть советскую интеллигенцию в довоенное состояние бездумного послушания, сбить с нее эйфорию победы [345].

Прав Ю.И. Кривоносов, что в подобной затхлой атмосфере советской науки «одни находили возможность и способы сохранить человеческое достоинство, другие были парализованы страхом, третьи, наоборот, могли существовать и пребывать в “крупных ученых” только в такой обстановке. Одна из главных трагедий сталинского времени – слом нравственных ограничителей, что особенно опасно для нормальной жизнедеятельности научного сообщества» [346]. Впрочем, справедливости ради надо заметить, что никакой «нормальной жизнедеятельности» этого самого сообщества не было уже со второй половины 20-х годов.

Как было принято, соблюдая все правила игры, Г.Ф. Александров в своем заключительном слове призвал всех философов «учиться на его ошибках» [347]. При Хрущеве этот философ одно время был Министром культуры СССР. Но в 1955 г. его сняли «за развратное поведение» и перевели в Минск…

13 ноября 1947 г. на заседании Ученого совета физического факультета МГУ космополитам был дан решительный бой. Почвенниками, разумеется, были профессора классической советской генерации – они куда больше преуспели в общественной и партийной работе, чем в науке. На «космополитов» напустились профессора В.Н. Кессених, А.К. Тимирязев, А.А. Соколов. Били самых известных, самых даровитых – академиков В.А. Фока, Л.Д. Ландау, М.А. Леонтовича, профессора В.Л. Гинзбурга и др. За что? За обилие ссылок на иностранные работы, за то, что на международных конференциях делали доклады на английском языке, за членство в иностранных научных обществах, за работу в редакциях международных журналов, за публикацию незавершенных работ, разглашающих «государственную тайну», и т.п. Одним словом, такие помои стеснялись выливать на головы ученых даже в 1937 г. [348].

Наконец, для наиболее несговорчивых ученых постановлением ЦК ВКП(б) и Совета министров от 28 марта 1947 г. ввели так называемые «суды чести». Поначалу они устраивали разборки в Минздраве, Минторге и Минфине: публично боролись с проступками, ронявшими «честь и достоинство советского работника». Но этого показалось мало. Решили расширить их сферу: публичные шоу ставились повсюду, даже в ЦК, где честь мог обронить, разумеется, только мелкий клерк.

Не осталась в стороне и наука. Здесь главным прегрешением считалась публикация в иностранной печати. 5-7 июня 1947 г. в одном из театров Москвы слушалось дело члена-корреспондента АМН СССР Н.Г. Клюевой и заведующего кафедрой гистологии МГУ профессора Г.И. Роскина. Грех их был страшен, замахнулись они на святое: эти горе-ученые возжелали напечатать в США свою книгу «Биотерапия злокачественных опухолей», изданную в 1946 г. в Москве. Суд коллег, надо сказать, наиболее беспощаден, ибо ими, помимо идеологического дурмана, движет еще страх и зависть. А суды эти были наделены широкими полномочиями – их решения могли передаваться в органы и обжалованию не подлежали. После упомянутого нами процесса на 10 лет осудили профессора В.В. Парина как пособника преступления своих коллег, сняли министра здравоохранения Г.А. Митерева, а ЦК ВКП(б) осенью 1947г. специально по этому «делу» принял «закрытое письмо», оно должно было подстегнуть и активизировать другие суды. Тактика гениальная: кто усомнится в заботе партии о науке и научной интеллигенции? – ведь ученых судят ученые. Им виднее, кто уронил честь и достоинство, и они сами очистят свои ряды от ненужных отбросов.

21 октября 1947 г. суд чести выбрали и в Академии наук. На этом заседании с правом решающего голоса присутствовало около 1300 человек и среди них десятки выдающихся ученых, вынужденных участвовать в этом навязанном им действе. С докладом «О достоинстве советского ученого» выступил академик С.И. Вавилов [349]. Как водится, приняли обширную резолюцию. В ней осуждалось «низкопоклонство перед Западом»; вождя, друга и учителя советских ученых товарища Сталина заверили, что «весь коллектив Академии наук» беспременно выполнит любое его указание…

1948 год знаменит особо. Это год сессии ВАСХНИЛ и постановления ЦК ВКП(б) «Об опере В. Мурадели “Великая дружба”».

1949 год также по-своему примечателен. Советские ученые (настоящие, разумеется) гордо вскинули свои патриотические головы и с презрением огляделись окрест. Всякая несоветская наука теперь искренне ими презиралась, а те недобитки, которые почитали теорию относительности Эйнштейна, теорию резонанса Полинга, ту же генетику были объявлены безродными космополитами и облиты всенародным презрением. А упомянутые теории полностью разоблачены. Объявили заодно буржуазными лженауками кибернетику, социологию, генетику, евгенику. Те же, кто имел наглость их разрабатывать, теперь переквалифицировались в кочегаров, истопников и дворников. Пусть знают, что значит сидеть на шее трудового народа.