Людмила Сараскина - Бесы: Роман-предупреждение Страница 40

156

финале. Судьба Марьи Тимофеевны была предопределена и обрекала ее на неотвратимую гибель. «ЧЕЛОВЕК ПАДАЕТ И ВОССТАЕТ» Вяч. Иванов, размышляя о Хромоножке, восхищался иде альной жизнью «этой женской души, отразившей в себе, как в зеркале, душу великой Матери Сырой Земли» 1 — душу народа русского. Однако не видеть другую часть этой души — не идеальную, а больную, отравленную бесами, — значит искажать весь замысел Достоевского и всю глубинную пер спективу его романа. Роман «Бесы» поведал о смертельной и страшной болез ни, охватившей не только один какой-нибудь слой русского общества, но всерьез затронувший и народ в лице самых разных его представителей (будь то юродивые Лебядкина и Семен Яковлевич или разбойник Федька Каторжный, шпигу- линские рабочие или «русские мальчики», эркели, толпа, растерзавшая Лизу, или гости на балу гувернанток). Никто в этой ситуации не застрахован от беды, никому нельзя га рантировать безопасность и здоровье. Люди социальных низов в произведениях Достоевского — самый тонкий и самый точный художественный индикатор процессов, происходящих в обществе, ибо они как бы кон центрируют и добродетели и пороки своего времени, дух своей эпохи. Вчерашнее платье барыни сегодня носит гор ничная, а манеры барина утрированно копирует лакей. Как Захар Обломова не менее своего господина заражен обломовщиной, Савельич Гринева — духом крепостного зако на, так и Смердяков перенимает у Ивана Карамазова идею вседозволенности и берет ее в соисполнители злодейства. «Расчетливый бес» Федька Каторжный явно вдохновляется и «необыкновенной способностью» к преступлению своих господ, и их рефлексиями, грабя церкви и убивая со словом божьим на устах. Спившийся и сбившийся с круга брат Марьи Тимофеевны Игнат Лебядкин может существовать, только состоя в свите «хозяев жизни», лакейски им подра жая и услужая, продавая себя и паразитируя на сестре. Люди, «наказанные богом» (ведь именно так называет Хрони кер Хромоножку), находясь в оппозиции к обществу, вместе с тем плоть от плоти этого общества и в равной степени открыты и народной правде, и царящему в мире злу; они же первые и неизбежные жертвы зла. 1 Иванов Вяч. Экскурс. Основной миф в романе «Бесы», с. 59.

157

Народ, вовлеченный в бесовские действа, духовно болен и более других нуждается в исцелении, потому что не всегда знает о своей болезни. Вот самая откровенная и мужествен ная правда, сказанная Достоевским о современной ему Рос сии, доказывающая, сколь трезво оценивал писатель внут ренние возможности и отдельного человека, и совокупности людей, как далек был от идеализации этих возможностей. Вскоре после окончания «Бесов» в «Дневнике писателя» за 1873 год Достоевский писал: «Тут являются перед нами два народные типа, в высшей степени изображающие нам русский народ в его целом. Это прежде всего забвение всякой мерки во всем… Это потребность хватить через край, потреб ность в замирающем ощущении, дойдя до пропасти, свеситься в нее наполовину, заглянуть в самую бездну и — в частных случаях, но весьма нередких — броситься в нее как ошалело му вниз головой. Это потребность отрицания в человеке, иногда самом неотрицающем и благоговеющем, отрицания все го, самой главной святыни сердца своего, самого полного идеала своего, всей народной святыни во всей ее полноте, перед которой сейчас лишь благоговел и которая вдруг как будто стала ему невыносимым каким-то бременем» (21, 35). Достоевского поражала та «торопливость, стремительность, с которую русский человек спешит иногда заявить себя, в иные характерные минуты своей или народной жизни заявить себя в хорошем или в поганом. Иногда тут просто нет удержу. Любовь ли, вино ли, разгул, самолюбие, зависть — тут иной русский человек отдается почти беззаветно, готов пор вать все, отречься от всего, от семьи, обычая, бога» (21, 35). Как далек этот образ от расхоже-хрестоматийного «народ- богоносец», как не совпадает эта характеристика с иной лубочной схемой, с самодовольно-успокоительными здравица ми в честь «народа и почвы». Но зато и веры больше словам Достоевского, когда он утверждает: «С такою же силою, с такою же стремительностью, с такою же жаждою самосохра нения и покаяния русский человек, равно как и весь народ, и спасает себя сам, и обыкновенно, когда дойдет до послед ней черты, то есть когда уже идти больше некуда» (21, 35). Воистину: «Ангел никогда не падает, бес до того упал, что всегда лежит, человек падает и восстает» (11, 184).

По звездам Достоевского

Глава I «Японский Достоевский» Акутагава Рюноскэ, или одоление демонов

Вы говорите, что Достоевский опи сывал себя в своих героях, воображая, что все люди такие. И что ж! Результат тот, что даже в этих исключительных лицах не только мы, родственные ему люди, но иностранцы узнают себя, свою душу. Чем глубже зачерпнуть, тем общее всем, знакомее и роднее. (Л. Н. Толстой — H. Н. Страхову) «И через сто лет со дня смерти Достоевского его влияние продолжает расти и шириться, начиная с его родной страны, где он обрел признание уже при жизни, и распространяясь на страны Европы, Америки и Азии. Это влияние не ограничи вается литературой, оно затрагивает сам образ жизни, мышле ния и эмоции людей. Поколения за поколением читают его произведения не как беллетристику, а как исследования при роды человека, и сотни тысяч читателей всего мира мысленно беседуют и спорят с его героями, как со своими старыми знакомыми» 1. Процитированное высказывание известного мексиканского писателя Октавио Паса в полной мере относится и к поистине необычайному влиянию наследия Достоевского на жизнь и творчество японского писателя-классика Акутагавы Рюноскэ (1892–1927). Творческий путь Акутагавы совпал с тем этапом в развитии новой японской литературы, который специалисты-японоведы называют эрой Достоевского. Как утверждает академик Н. И. Конрад, она наступила в Японии в годы первой мировой войны, когда «сама эпоха с ее сложным переплетом действую щих факторов — европейских, национальных, индивидуали- 1 Пас Октавио. Наш великий современник Достоевский. — «Курьер Юнеско», 1982, март, с. 22.

167

стических — создавала все предпосылки для очень сложных психологических переживаний» 1. Эпоха 10—20-х годов XX века с ее сильнейшими потря сениями, затрагивавшими все сферы бытия — и экономичес кие, и политические, и духовно-нравственные, — рождала у наиболее чуткой части японского общества — интеллиген ции — то своеобразное мироощущение, которое Акутагава назвал чувством «конца света». «Велико было тогда увлечение Достоевским, число пере водов произведений которого и издание этих переводов не прерывно возрастало, — сообщает Н. И. Конрад. — «Записки из Мертвого дома», «Преступление и наказание», «Униженные и оскорбленные», «Идиот» — в переводе непосредственно с русского — были известны японскому читателю еще с 1914 г. В 1916 г. в переводе Ёнэкава вышли «Братья Карамазовы». После же войны популярность Достоевского стала исключи тельной. Значительная часть японской интеллигенции под влиянием войны и тех потрясений, которые пережило созна ние мыслящих людей и их нравственное чувство, обратилась к Достоевскому как к источнику глубочайшего, подлинно человеческого гуманизма» 2. Читателю и исследователю творчества Достоевского инте ресен вопрос: что дает для понимания произведений русского писателя факт их необыкновенной притягательности в другой культуре? Естественно, что защита униженных и оскорблен ных, отклик на злободневное и насущное, обостренное чув ство совести и глубокое постижение тайны души человеческой, отличающие Достоевского, определили в целом огромную по пулярность его творчества. Тем не менее можно говорить об особом пристрастии именно Акутагавы к русской литературе вообще и к творчеству Достоевского в особенности. Для чи- тателя-русиста факты подобного рода драгоценны: помимо представления о культурной ситуации, о потребностях лите ратурного процесса данной страны, они свидетельствуют о внутреннем потенциале писателя, осмысленном зачастую с принципиально иной точки зрения. Поэтому, читая произведе ния Акутагавы Рюноскэ глазами читателя Достоевского и пы таясь разглядеть в творчестве японского писателя специфи чески русский, «достоевский» компонент, мы надеемся обрести новое впечатление, новое знание от «древа Достоевского» через его японские плоды. 1 Конрад Н. И. Очерки по истории японской литературы. М., 1972, с. 256. 2 Конрад Н. И. Запад и Восток. Статьи. М., 1966, с. 423–424.

168

Что добавляет к нашему пониманию Достоевского факт его влияния на Акутагаву? Что добавляет к пониманию, например, романа «Бесы» социальный памфлет Акутагавы «В стране во дяных» (1927), где идея тоталитарного государства, отменив шего понятия гуманности и справедливости, сатирически реализуется в крайне уродливых, но узнаваемых формах? В то же время рассмотренная сквозь призму Достоевского, с учетом мощной «прививки» русского писателя, творческая судьба Акутагавы обнаруживает скрытые черты, непознанные грани. Об актуальности такого аспекта исследований, прежде всего для всестороннего познания произведений русской классики, выразительно писал известный литературовед Н. Я. Берковский: «Полностью мы узнаем, что такое русская литература в ее своеобразии, лишь тогда, когда будет проведено во весь их рост сравнительное изучение мировых литератур и русской, когда сопоставлены будут стиль со стилем и эстети ка с эстетикой. Это высшее честолюбие и высшая задача для наших историков литературы, где бы ни лежали их специаль ные интересы, — изучением чужих литератур и изучением родной принести данные для познания того, что такое родная литература и что она значит в кругу и в среде мировой сло весности. Это труд долгий и это труд поколений» 1.