Коллектив авторов - Исследования в консервации культурного наследия. Выпуск 2 Страница 41

К концу 60-х гг. статус поздней иконописи был скорее негативным и крайне неопределенным. Памятники этого периода чаще играли роль своеобразного эрзаца древнерусской живописи. Начавшийся процесс активного выезда наших граждан в Израиль независимо от национальности также способствовал массовому вывозу поздних икон в качестве «семейной святыни». И еще один, типичный для советского периода, эпизод – продажа «атеистическим» государством поздних икон через внешнеторговую фирму «Новоэкспорт» отдельным иностранным партнерам, при том что внутри государства существовал запрет, может быть негласный, на продажу тех же икон собственным гражданам. Правда, музеям была предоставлена приоритетная возможность пополнения своих коллекций за счет бесплатного материала – выморочного или конфискованного. Однако предложения о закупке особо уникальных произведений позднего периода у населения не находили поддержки у министерства культуры.

И все же процесс нелегального вывоза икон, преимущественно древних, набирал силу. То тут, то там происходили задержания грузов, порою довольно объемных. Значительные по размерам иконы распиливались на части, что нередко приводило к весьма своеобразной утрате памятника – голова святого оказывалась в Германии, а ноги оставались в России. Но даже когда все фрагменты оказывались в одном месте – соединить их вновь бывало крайне затруднительно. За время транспортировки или длительного хранения части успевали каждая по-своему деформироваться. Экспонирующаяся икона XVI в. в брюссельском Музее истории и искусства, восстановленная из четырех плохо стыкующихся частей, выдает ее вполне возможное нелегальное происхождение.

К концу 60-х гг. стало ясно, что необходим какой-то контроль за собственным добром, находящимся в Церкви. Хоть она отделена от государства, а добро вроде бы по закону – собственность государства. Министерства культуры, местные управления культуры срочно стали создавать комиссии специалистов, которые должны были выявить, сколько еще Рублевых скрывается в еще многочисленных, несмотря ни на что, храмах страны. К этому делу были привлечены и сотрудники Государственного научно-исследовательского института реставрации, тогда еще известного под названием Всесоюзной центральной научно-исследовательской лаборатории по консервации и реставрации музейных ценностей (в сокращении – ВЦНИЛКР). В 1973 г. они впервые переступили порог московской церкви и сразу же столкнулись с вполне конкретными серьезными трудностями. Церковь – не музей, и доступность каждой иконы крайне сложна. Тяжелые оклады, громадные киоты, не открывавшиеся годами, лампады, отсутствие нормального освещения, загрязненность поверхности красочного слоя не позволяли сделать однозначные объективные выводы о временно́й значимости той или иной иконы. Большинство из них имели записи, скрывавшие первоначальный слой, который, в частности, мог оказаться все тем же XIX столетием. Не будем забывать и человеческий фактор. Нередко прихожане, не стесняясь присутствия священника, благословившего эксперта на выполнение своих обязанностей, создавали невыносимые условия для работы, не способствовавшие подробному исследованию памятников.

Главнейшим методологическим фактором, взятым на вооружение сектором экспертизы ВЦНИЛКР, стало решение о принципиальной фиксации всех икон, находящихся в храме, всей церковной утвари, за исключением предметов, произведенных промышленным способом, в частности, современными предприятиями Патриархии. Это по крайней мере позволяло иметь более или менее объективную картину сохраняемого в храме наследия [2]. Трудностей, конечно, не стало меньше. Еще не был накоплен опыт атрибуции икон XVIII – ХIХ вв. Эти знания приходилось формировать путем проб и ошибок. Однако большую помощь в этом деле сыграли выявленные подписные и датированные иконы, которых, по старым понятиям, не существовало. Внимательный анализ, сопоставимый с редкими и давними публикациями Г. Д.Филимонова, В. Т. Георгиевского, А.В. Бакушинского, позволил начать определять параметры позднего иконописания [3]. До того в некоторых музейных и частных собраниях особо мастеровитые иконы синодального периода часто рассматривались в качестве памятников XVII в., например, Строгановской школы. Удивляться не приходилось. Поздними иконами никто не занимался. Маститые специалисты всячески подчеркивали, что для них древнерусское искусство остановилось на Дионисии. В лучшем случае, они благосклонно опускали очи на Симона Ушакова, и то в силу так называемого живства, понимаемого как проявление долгожданного реализма.

Одним из важнейших факторов установления роли поздней иконописи в национальной культуре было начавшееся в 1978 г. сотрудничество сектора экспертизы с Латвийским Советом по охране памятников в Риге. Обследование православных церквей и старообрядческих молелен в тогдашней Латвийской ССР дало в руки исследователей исключительный по своему объему, качеству и цельности материал. Во-первых, относительная нетронутость церковного наследия была связана с сохранением традиций отношения к иконописи в целом после октября 1917 г. Сказывалась и определенная веротерпимость протестантского населения Латвии и Эстонии к православию, а также и вынужденная лояльность советского режима в Прибалтике. То внимание, которое проявляли латышские специалисты к русским памятникам, сказывавшееся в тщательности обработки церковного наследия, его систематической фотофиксации, последовательной паспортизации, свидетельствовало об определенной долгосрочной программе (которая вылилась для нас в продуктивное пятнадцатилетнее сотрудничество) и в несколько непривычном для нас «западном» взгляде на позднюю икону как на естественный культурный и художественный объект.

И все же икона XVIII – начала XX столетия как предмет художественного собирательства впервые была заявлена на Западе. Произведения синодального периода сразу же вошли в состав музейных экспозиций. Среди них можно назвать такие крупнейшие собрания, как Музей икон в Реклингхаузене, Церковный музей в финском городе Куопио, Национальный музей в Стокгольме, Музей икон во Франкфурте на Майне [4]. Одним из первых частных коллекционеров, оценившим своеобразие поздней иконописи, стал финский собиратель Харри Вилламо. Импульсом к последующей многолетней практике послужило случайное приобретение самой обычной иконы в качестве сувенира в Таллине в конце 70-х гг. прошлого века, не последнюю роль сыграла и относительная коммерческая доступность памятников этого периода, которые он приобретал уже позднее в Москве через «Новоэкспорт» и западные антиквариаты и аукционы. Придавая своей коллекции общественное значение, Вилламо ставил своей задачей научную обработку принадлежащих ему икон. Для этого он привлек различных специалистов из Турку, Куопио и Москвы. Исследовательская деятельность была завершена изданием книги в 1989 году [5], выставкой в Хельсинки, предоставлением икон на различные международные акции и передачей основной части коллекции Ново-Валаамскому обществу (для последующей организации музея в Хельсинки). Однако, к сожалению, этого не произошло. Возраст коллекционера уже не позволял бороться за свою идею. (Х. Вилламо скончался в июле 2008 г.) Но все же собрана новая коллекция, издано несколько книг, в которых Вилламо подытожил свои наблюдения над поздней иконописью и, в частности, над искренне почитаемыми им так называемыми «краснушками» [6]. Кстати, той очаровательной по своей непосредственности теме были посвящены несколько ранее две статьи наших специалистов – слависта В. Д.Королюка и сотрудницы Третьяковской галереи Е. Ф. Каменской [7]. Но, сожалению, тогда они остались в стороне от магистральных путей нашего иконоведения. Хотя эта тема, судя по всему, была уже предметом обсуждения в музейных кулуарах. Так, В. И. Антонова, заведующая древнерусским отделом Третьяковской галереи, в разговоре с автором этих строк в конце 60-х гг. говорила о назревшей необходимости обращения к изучению и сохранению поздней иконописи, вызвав при этом неподдельное изумление подобной «крамолой» у молодого музейщика. Но к этому времени Антонова уже была автором научного каталога собрания П. Д.Корина, в который она включила иконы XVIII–XIX вв. [8].

Новое отношение к поздней иконописи в Латвии позволило взглянуть на нее и в России иными глазами. Полученные данные дали возможность работать последовательно в направлении выявления поздней иконы, которая теперь рассматривалась как важная часть национальной культуры. В 1985 г. впервые в советской стране были опубликованы церковные памятники позднего времени как произведения искусства, к тому же находившиеся в церковных собраниях. И более того, был сделан первый шаг в осмыслении их как части отечественного искусства [9]. Специалистам ВЦНИЛКР (впоследствии – ВНИИР и ГосНИИР) в силу сложившихся обстоятельств была предоставлена уникальная возможность работать с церковным материалом порою в самых неожиданных местах бывшего Советского Союза: в Москве, в Московской, Куйбышевской, Челябинской, Свердловской областях, в Краснодарском крае, в Латвии, Эстонии, Литве, Украине, Молдавии, Киргизии, Узбекистане, Таджикистане. Наряду с общей фиксацией и описанием памятников, были выявлены в отдельных случаях и местные особенности иконописания. Это относится к произведениям старообрядческих мастерских Сызрани, к народным иконам Ур а л а (в этот круг не входят невьянские иконы!) и Кубани [10]. Последовательная работа в области изучения поздней иконописи дала возможность публиковать ее результаты в форме каталогов церковных собраний, обобщающих публикаций и статей [11]. Выявление большого числа подписных и датированных икон, позволивших совершенствовать атрибуционную работу, дало возможность опубликовать словарь иконописцев этого периода [12].