Александр Попов - Русский Берлин Страница 41

Очень подробно пребывание Андрея Белого в Берлине описано в книге Милы Полянской «Foxtrot белого рыцаря. Андрей Белый в Берлине» (издательство «Деметра», 2009). Книга посвящена трагическому эпизоду в жизни Андрея Белого в пору его последнего пребывания в Берлине (1921–1923), сопровождаемого танцами в немецких забегаловках, в основном вошедшим тогда в моду фокстротом. Автор исследует «танцевальную» ситуацию послевоенного Берлина времен потерянного поколения и своеобразную реакцию Белого на разрыв с женой Асей Тургеневой и с немецким антропософом Рудольфом Штейнером. В книге повествуется о писательском рекорде Белого во время двухлетнего пребывания в Берлине: шестнадцать опубликованных книг, о берлинских встречах с Н. Берберовой, М. Цветаевой, В. Ходасевичем, А. Толстым, И. Эренбургом и др. Использована хроника тех дней: берлинская периодика 1921–1923 гг., эмигрантские газеты, бюллетени, рекламы и журналы, повествующие о феномене русского литературного Берлина 20-х гг.

О том, что она приехала в Берлин, эмигрантскую публику известили многие русские газеты. Статья Андрея Белого о Цветаевой в газете «Голос России» от 21 мая 1922 г. заканчивалась словами:

«…Марина Цветаева — композиторша и певица… Мелодию предпочитаю я живописи и инструменту; и потому-то хотелось бы слушать пение Марины Цветаевой лично… тем более, что мы можем приветствовать ее здесь в Берлине».

Марина Ивановна Цветаева (1892–1941) приехала в немецкую столицу с девятилетней дочерью Ариадной (Алей), талантливой девочкой, которая во время эмиграции аккуратно вела дневник и сохранила будущему уникальные наблюдения, связанные с Мариной (так она звала свою маму). В Берлине Марина с Алей провели два с половиной месяца, после чего переехали в Прагу. Хотя поначалу планы были другие: «Я в Берлине надолго, хотела ехать в Прагу, но там очень трудна внешняя жизнь» (из письма Цветаевой к Пастернаку).

Поначалу они поселились недалеко от Прагерплац (Pragerplatz) у Эренбургов, которые уступили им комнату. Потом переехали в пансион Элизабет Шмидт на Траутенауштрассе (Trautenaustrasse, 9), в дом с балконами. Он сохранился до наших дней, на фасаде установлена скромная мемориальная доска на русском и немецком языках. В этом доме жили и другие писатели-эмигранты, среди них — Владимир Набоков. Квартира была двухкомнатная с балконом, полюбившимся Але. На нем стоял горшочек в цветами, который девочка старательно поливала. Впоследствии этот балкон появился в стихах Цветаевой, написанных в Берлине.

Балкон. Сквозь соляные ливниСмоль поцелуев злых.И ненависти неизбывнойВздох: выдышаться в стих!

Жена Эренбурга Любовь Михайловна помогала решить бытовые проблемы, водила гостей по магазинам. Покупали только самое необходимое. В числе прочего в универмаге «КаДеВе» Цветаева купила себе «берг-шуэ» — грубые на вид, почти мужского вида ботинки для прогулок по горам. Они вошли в историю. О «мужских ботинках» Цветаевой не раз писали потом в своих воспоминаниях эмигранты.

Германия не была чужой для Цветаевой, по матери — Марии Мейн — в ней текла немецкая кровь. «Во мне много душ. Но главная моя душа — германская», — писала она в своем дневнике. Она владела немецким языком, еще в детстве она побывала в этой стране.

В Германию она ехала, чтобы встретиться с мужем Сергеем Эфроном, бывшим белым офицером, ушедшим вместе с армией в эмиграцию и учившимся тогда в Пражском университете. Прага недалеко от немецкой столицы, но Эфрон смог приехать к жене только через месяц после ее появления в Берлине.

Время в столице для Цветаевой оказалось очень насыщенным. Творческие встречи, выступления, поэтический труд (здесь она написала около 20 стихотворений), многочисленные письма, подготовка к публикации «Царь-девицы» и «Ремесла»… При участии Эренбурга в Берлине до приезда Цветаевой вышли ее «Стихи к Блоку» и «Разлука». Она ввязалась в скандал, связанный с публикацией А. Толстым в «Литературном приложении» к газете «Накануне» письма к нему Корнея Чуковского из Петрограда. Письмо было частным, в нем Чуковский хвалил Толстого, звал вернуться и одновременно нелицеприятно отзывался о многих своих российских коллегах по писательскому ремеслу, сообщал, что дармоеды «поругивают Советскую власть». Это взорвало Цветаеву. Как можно публиковать в прессе сугубо частные, доверительные письма? Бесчестно предавать гласности фамилии людей, которые от этого могут пострадать, обвиненные в неблагонадежности к большевистскому режиму. Она высказалась в «Открытом письме» Толстому, опубликованном 7 июня в «Голосе России». «Или Вы… — негодовала Цветаева, — трехлетний ребенок, не подозревающий ни о существовании в России ГПУ, ни о зависимости советских граждан от этого ГПУ… Алексей Николаевич, есть над личными дружбами, частными письмами, литературными тщеславиями — круговая порука ремесла, круговая порука человечности. За 5 минут до моего отъезда из России (11-го мая сего года) ко мне подходит человек: коммунист, шапочнознакомый, знавший меня только по стихам. «С Вами в вагоне едет чекист. Не говорите лишнего». Жму руку ему и не жму руки Вам».

В Берлине Цветаева пережила стремительное бурное увлечение Абрамом Григорьевичем Вишняком, директором берлинского русского издательства «Геликон», женатым человеком, имевшим маленького сына. Когда Эфрон приехал из Праги, ему не составило большого труда об этом догадаться. Но он любил жену по-своему, хорошо понимал ее влюбчивость и многое прощал ей, хотя и очень остро переживал увлечения супруги. В одном из писем он писал своему другу, поэту Максимилиану Волошину:

«Отдаваться с головой своему урагану для нее стало необходимостью, воздухом ее жизни. Кто является возбудителем этого урагана сейчас — не важно. Почти всегда (теперь так же, как и раньше), вернее всегда, все строится на самообмане. Человек выдумывается, и ураган начался. Если ничтожество и ограниченность возбудителя урагана обнаруживается скоро, М[арина] предается ураганному же отчаянию… Вчерашние возбудители сегодня остроумно и зло высмеиваются (почти всегда справедливо)… Ненужная зола выбрасывается, а качество дров не столь важно…

Нечего и говорить, что я на растопку не гожусь уже давно. Когда я приехал встретить М[арину] в Берлин, уже тогда почувствовал сразу, что М[арине] я дать ничего не могу. Несколько дней до моего прибытия печь была растоплена не мной. На недолгое время…

С Вишняком Цветаеву познакомил Эренбург, многие книги которого вышли в «Геликоне». Высокий, стройный черноволосый молодой человек эстетского вида с первой встречи пробудил в ней яркое, проникновенное чувство. Он любил искусство, издавал русских поэтов. Насколько был «роман» взаимным, трудно судить. Они почти каждый вечер встречались, беседовали, читали стихи. Вернувшись домой, Цветаева с нетерпением тянулась к перу и начинала писать Ему письма. За три недели — с 17 июня по 19 июля — было отправлено девять писем, последнее, десятое прямо перед отъездом в Прагу. Пришел только один ответ. В последнем послании Цветаева писала:

«От Вас как от близкого я видала много боли, как от чужого — только доброту… Родной! Вне всех любезностей, ласковостей, нежностей, бренностей, низостей — Вы мне дороги. Но мне с Вами просто нечем было дышать».

Что, впрочем, неудивительно, «роман» с Цветаевой развивался у Вишняка на фоне семейной драмы — измены жены Веры (Ревекки) Лазаревны. Знала об этом Цветаева или не желала замечать, неизвестно.

Берлинские письма Цветаевой к Вишняку и его «плавный» ответ легли в основу романа «Флорентийские ночи», написанного через десять лет. Название, видимо, связано с тем, что, как издатель, Вишняк предложил поэтессе перевести повесть Гейне «Флорентийские ночи».

В книге «Флорентийские ночи в Берлине, лето 1922» (Голос-Пресс; Геликон, 2009) Мина Полянская повествует об эмиграции, трагическом «русском беге» с транзитом в Берлине, и о десяти неделях Марины Цветаевой в немецкой столице летом 1922 г. Под этой обложкой читатель также найдет повесть об Андрее Белом, повествование о необычной судьбе Алексея Толстого и его парадоксальной репутации.

Первым эмигрантским поэтом, не считая Эренбурга, с которым встретилась Цветаева в Берлине, был Андрей Белый. Произошло это в эмигрантском кафе Pragerdiele на Прагерплац в один из первых дней (если не в самый первый) после ее приезда в Берлин.