Александр Попов - Русский Берлин Страница 43

«Из газет в Берлине осталась одна ежедневная — «Руль», — писал Роман Гуль. — Из журналов уцелел лишь «Социалистический вестник», ибо был связан с немецкой социал-демократической партией. Русские театры закрылись. Издательства, одно за другим, умерли. Остался только «Петрополис» выпускавший довольно много книг. Формально существовали еще два-три, но книг почти не выпускали. Общественные и научные организации одни прекратили свое существование, другие обеднели силами. Столица русского зарубежья перешла во Францию, в Париж».

В октябре 1925 г., когда эмигранты уже разъезжались из Берлина, немецкий славист профессор Отто Хёч стал издавать русско-немецкий журнал «Восточная Европа». Долгое время это было единственное издание в Западной Европе, где можно было найти разностороннюю информацию о России. Тираж издания, однако, не превышал тысячи экземпляров, но его читали в посольствах, спецслужбах, министерствах и крупных организациях, работавших с Россией, где у него было несколько десятков подписчиков. Но с 1933 г. в журнале не печатали советских авторов, в 1939 г. он прекратил свое существование, а после войны возродился и существует до сих пор.

Мировой экономический кризис, укрепление нацистов и общий упадок Веймарской республики положили конец «золотым двадцатым». В 1933 г. в Берлине стала выходить абсолютно пронацистская русская газета «Новое слово», которую редактировал В. М. Деспотули. Германия уходила к национал-социализму.

К приходу к власти гитлеровского режима в 1933 г. большинство российских эмигрантов разъехалось из Берлина. Их число в городе уменьшилось на порядок, официально не превышая 10 тысяч.

Сторонники твердой руки, эмигранты профашистской ориентации, поддерживали нацистов, полагая, что те помогут им вернуться на родину и взять власть. Другие, однако, полагали, что все установится и страшнее потрясения, испытанного не так давно Россией, быть не может. Большинство думали об отъезде, нужны были визы и деньги. Им было ясно — впереди тяжелые времена и надо все-таки уезжать.

Но, например, ученый-генетик Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский (1900–1981) сумел занять такую позицию, что немецкая репрессивная машина не затронула его. Вместе с семьей он с разрешения советских властей приехал в Германию в 1925 г. на работу по приглашению германского научного Общества кайзера Вильгельма. В 1937 г. ученый отказался вернуться в Россию, где к тому времени уже были арестованы два его брата. До окончания войны Тимофеев-Ресовский работал руководителем отдела генетики и биофизики в Институте исследований мозга в Берлин-Бухе. Находясь официально на положении интернированного иностранца, он помогал немецкому Сопротивлению, его старший сын Фома был арестован гестапо и погиб в лагере Маутхаузен. После войны ученый был арестован, депортирован в СССР и осужден как невозвращенец к 10 годам лишения свободы. В 1947 г. как специалист по радиационной генетике был направлен на работу в «шарашку». Потом он работал в Институте биологии УФАН СССР в Свердловске, читал лекции в Уральском университете, заведовал отделом радиобиологии и генетики в Институте медицинской радиологии АМН СССР в Обнинске, сотрудничал с Институтом медико-биологических проблем в Москве. Жил в Обнинске.

На «излете» эмигрантского бума в Берлине оказался Александр Николаевич Вертинский (1889–1957). Он фактически был выслан сюда из Польши в связи с визитом туда румынского короля, поскольку ранее, во время проживания в Румынии, был объявлен там «советским шпионом». В немецкой столице Вертинский прожил с 1923-го по 1925 г. Здесь в 1924 г. его супругой становится очаровательная девушка из богатой еврейской семьи — Рахиль Яковлевна Потоцкая, с которой Вертинский познакомился в польском Сопоте. В свидетельстве о браке она была записана как Ирена Владимировна Вертидис. Семейная жизнь, однако, не заладилась.

В Берлине Вертинский выступал для русского населения, выезжал с гастролями в Дрезден, Данциг, Мюнхен, Кёнигсберг. В столице он открыл на улице Уландштрассе (Uhlandstrasse, 18) бар-ресторан «Черная роза» под девизом «Танцы — пение — настроение». На улицах Берлина он впервые видит гитлеровских штурмовиков. Из немецкой столицы Александр Николаевич вторично обращается к советскому правительству с просьбой о возвращении на родину, но получает отказ.

В 1930–1931 гг. берлинские фирмы «Парлофон» (Рагlophon, после войны известная как британская Parlo-phone, на которой выпускались пластинки Beatles) и «Одеон» впервые записывают на грампластинки сорок восемь песен Вертинского. Обе фирмы принадлежали компании Carl Lindström, с которой у Вертинского был контракт. В конце 1932 г. он приезжает в Берлин, чтобы записать несколько песен и выступить с концертами. Весь совет директоров компании, однако, заменял теперь один нацистский функционер в униформе и при револьвере. Он заявил, что «иностранных» артистов им более не надобно, и цинично посоветовал подать в суд на бывших владельцев компании: «Если у вас есть контракт с ними, мы заставим этих «юде» заплатить вам все, что следует!»

Через пару дней Вертинского посетила в отеле делегация из нескольких русских немцев прибалтийского происхождения. Певцу по причине его «известного среди русских имени и незапятнанной репутации» было предложено возглавить некий союз «национально мыслящих русских людей», у которых будут «казачьи фуражки, но только коричневого цвета, и такие же, как у всех «наци» рубашки с повязками со знаком свастики на левой руке». Пообещав дать ответ позже, Вертинский в ту же ночь покинул Берлин.

Старожилами «Русского Берлина» стали поэтесса Вера Лурье и писатель, врач Владимир Челищев (Линденберг). Они прожили в немецкой столице почти всю свою сознательную жизнь. Челищев при нацистах четыре года просидел в лагере. Он ушел в мир иной в 1997 г. в возрасте 95 лет, Лурье упокоилась в 1998 г., ей было 97 лет.

Через месяц после прихода Гитлера к власти, 26 февраля 1933 г., издательство «Петрополис» праздновало свое 15-летие (срок отсчитывался со дня создания издательства в Петрограде). В этот день нацисты подожгли Рейхстаг. Банкет в ресторане сразу прекратился. Через два с половиной месяца, 10 мая, нацисты устроили книжное аутодафе в центре Берлина. Жгли неугодные гитлеровскому режиму книги. В этом участвовали и студенты университета, одетые в форму СА. Свидетелем вакханалии стал Роман Гуль:

«Сожжение было устроено на красивой квадратной площади Оперы, прямо против старого Берлинского университета, где еще витали тени Гегеля, Шеллинга и других «учителей человечества»

…Толпа чудовищная. Тревожно и разноголосо гудят сгрудившиеся автомобили, где-то, потеряв терпение, названивают застопорившиеся трамваи, все ночное движение пришло в замешательство. На тротуарах к домам жмется толпа. А по мостовой густыми колоннами маршируют, идут на Унтер-ден-Линден — коричневые рубахи с хакенкрейцами (свастиками. — Авт.) на рукавах, с дымными, красноватыми факелами в руках.

Ногу отбивают, как чугунные. В унисон поют национал-социалистическую песню с припевом: «Blut muss fliessen! Blut muss fliessen!» («Кровь потечет! Кровь потечет!»).

Мы все-таки протиснулись, прошли на Унтер-ден-Линден поближе к костру. Оранжево вздрагивая в окнах старинных домов, все кровавей разгоралось пламя громадного костра перед университетом. Бой барабанов, взвизги флейт, гром военных маршей. В темноте мечутся снопы сильных прожекторов. И вдруг, подняв правую руку к огнедышащему небу, толпа запела «Знамена ввысь!». А когда песня Хорста Весселя в темноте замерла, от костра в красноту ночи необычайной мощности громкоговоритель прокричал:

— Я предаю огню Эриха Марию Ремарка!

По площади прокатился гул одобрения, хотя, думаю, вряд ли «площадь» читала Im Westen nichts neues («На Западном фронте без перемен»). Под этот многотысячный гул с грузовиков чьи-то красноватые (от огня) руки — множество рук! — стали сбрасывать в пылающий костер книги, и пламя внезапным прыжком поднялось в ночную тьму, и, как живые, закружились горящие страницы книг.

Общее ликование. И — с точки зрения зрелищной — это, пожалуй, захватывающе, как океанская буря, землетрясение, потоп, как извержение лавы темных человеческих страстей. Это было вроде разгула озверелой нашей солдатчины в Октябре. Только там — взрыв анархо-нигилистического разрушения мира. А тут — иная варварская сила — всемирного порабощения. Это совсем не вчерашняя свободная Германия, это взломали культуру страны вырвавшиеся из общественной преисподней варвары.

— Я предаю огню — Людвига Ренна!

Гул одобрения, но меньший, чем при сожжении Ремарка.

— Я предаю огню — еврея Альфреда Керра!

Крики ликованья! За Керром — Генрих Манн, Франц Верфель, Леонард Франк, громкоговоритель не успевал оповещать о сожженных. Из русских подверглись сожжению — Зощенко, Кузмин, Сологуб.