Андрей Пелипенко - Избранные работы по теории культуры Страница 46

Таким образом, применительно к с указанному периоду можно говорить об относительном выравнивании темпов биологической и культурной эволюции, а затем – о начале выраженного и нарастающего встречного воздействия культурных факторов на затухающую и последними всё более корректируемую эволюцию видовую, несколько позднее – и подвидовую. Вырвавшись из «упаковки» биопроцессов, но продолжая, тем не менее, в значительной степени от них зависеть, динамика культурного развития постепенно выходит на доминирующие позиции, и её встречное влияние на ход морфофизиологических изменений преобразуется в общеэволюционную магистраль. При этом ускорение темпов культурной эволюции, начиная примерно с позднемустьерской эпохи, оказывается причиной нарастающего диалектического напряжения между восходящей и нисходящей линиями межсистемного перехода.

Приспособление к внешним условиям жизни сменяется приспособлением к давлению искусственного отбора. Пройдя в среднемустьерскую эпоху своего рода точку равновесия, процесс переламывается: теперь биологическое развитие корректируется и направляется имманентной логикой культурогенеза, и запаздывание морфофизиологических изменений по отношению к культурной эволюции, т. е. ситуация, обратная той, что в нижнем палеолите, оказывается причиной исчерпания потенциала жизнеспособности видов. Впечатляющим проявлением корректировки инерционных биоэволюционных процессов под задачи становящейся культуры может служить переориентация у кроманьонцев количественного увеличения мозгового вещества у неандертальцев на его структурную «переупаковку», что имело хорошо известные эволюционные последствия.

Снижение объёма мозга у кроманьонцев по отношению к неандертальцам объясняют также и резко возросшей специализацией популяций сапиенсов, которая «приводила к элиминации или территориальному выдавливаиню наиболее интеллектуально развитых, но несоциализированных особей. По этой причине за последующие 5 тыс. лет средний объём мозга наоантропов упал с 1545 до 1403 см3» [214, c. 302]. ГЭВ горизонтального направления в свои права вступают уже и в новообразуемой надприродной сфере, которой ещё только предстоит в своём развитии достичь состояния системы.

Отметим, что ускорение темпов культурной эволюции не может быть обусловлено какой-либо одной или даже главной причиной, каковой обычно считают прогрессию информационных взаимодействий. Эта причина, если и оказывалась главной, то не в раннем культурогенезе, когда живущие рядом популяции могли на протяжении долгих тысячелетий не иметь между собой никаких контактов. Ускорение культурной эволюции задаётся имманентно нарастающей динамикой всего комплекса внутрикультурных противоречий, основанной бинарной поляризации смыслов, которая присуща становящемуся культурному сознанию. А динамизация информационных взаимодействий, тесно связанная в раннем культурогенезе с демографическими и миграционными процессами, это не более чем один из внешних планов выражения этого комплекса и его последствий.

Отмеченная выше точка перелома тенденций фиксирует момент, с которого можно наблюдать обратное (встречное) влияние раннекультурных практик на генотип. И влияние это, лавинообразно нарастая, в конечном итоге привело к верхнепалеолитический революции.

Вопрос о возможности кодирования культурного опыта в генах стал в некотором смысле камнем преткновения. Одни авторы о таком кодировании говорят как о само собой разумеющемся факте, другие с той же уверенностью указывают на его недоказанность. Дело, как всегда в таких случаях, в парадигматике и методологии. Но пока не будем останавливаться на этом вопросе.

Если же рассмотреть весь период диалектического взаимодействия морфофизиологической и культурной эволюции, то в нём можно выделить две точки (точнее, эпохи), соответствующие пикам эволюционной болезни. Первая связана с миром хабилисов и их родственников на кусте эволюции: кениантропов, которым, как уже говорилось, возможно, и принадлежит честь совершить первую технологическую революцию[142], и Homo ergaster. Именно в этот период морфофизиологических изменения достигли такого уровня, на каком самонастройка и корректировка жизненных процессов в рамках одного лишь видового кода оказалась недостаточной или вовсе невозможной. С подобной проблемой в той или иной мере сталкивались ещё приматы, а затем австралопитеки. Но в наибольшей степени от комплексных последствий неотенических изменений и выпадения из «нормального» русла горизонтального эволюционирования пострадал именно хабилис. Это странное существо, как уже отмечалось выше, парадоксальным образом сочетающее в себе «прогрессивные» и «регрессивные» черты, ярко иллюстрирует противоборство вертикальных и горизонтальных направлений ГЭВ. Имея вес мозга в 500–650 гр., что существенно больше, чем у типичных австралопитеков, хабилис, соответственно, производил на свет более «головастых» детёнышей. В русле развития неотенического комплекса это усиливало половой диморфизм: самки имели бёдра более широкие, чем самцы. При этом у хабилиса прослеживаются признаки начала «переупаковки» мозгового вещества: «атавистическая» затылочная часть уменьшается в пользу «человеческих» долей мозга – лобной, теменной и височной. Продолжаются начатые ещё у ардипитеков редукция клыков и утончение слоя зубной эмали. Отмечается расширение ногтевых фаланг, что указывает на развитие пальцевых подушечек и, соответственно, кинестетического аппарата. Однако наряду с этими и некоторыми другими признаками вертикальной эволюции у хабилиса присутствуют и признаки горизонтального эволюционирования. Так, в его анатомии (в частности, в строении кисти) наряду с более совершенной формой бипедализма прослеживаются черты приспособления к лазанию по деревьям. И это при том, что первый палец стопы хабилиса не был отведён в сторону, а так же, как у современного человека, располагался вместе с другими пальцами. Это указывает на то, что нога его полностью была приспособлена только к двуногому передвижению. Несмотря на расширение, по сравнению с австралопитеками, черепа в подглазничной и теменно-затылочной части, «лицо» хабилиса с надглазничными валиками, плоским носом и выступающими вперёд челюстями ещё очень архаично, а мозг, несмотря на намечающееся поле Брока, имеет округлый эндокран и не имеет точек роста. Таким образом, Homo habilis – главный герой протокультурной эпохи – наиболее впечатляющее воплощение кричащих противоречий разнонаправленности ГЭВ и потому, – главная жертва эволюционной болезни.

Такое эволюционное «приключение», несомненно, привело бы к вымиранию[143] не только отдельных видов, как это собственно и происходило, но и всех гоминид вообще, если бы не ряд их морфологических особенностей. Последние, не будучи эволюционно прогрессивными на более раннем этапе, именно теперь обнаружили свою востребованность. И главное, прогрессирующая «на пике болезни» межполушарная асимметрия мозга в контексте бурного роста неокортекса позволила использовать все эти морфофизиологические особенности, переориентировав их если еще не на собственно культурный, то, по крайней мере, на уже не совсем природный путь развития.

Второй пик болезни – позднемустьерская эпоха с её главным героем – неандертальцем. Именно он оказался жертвой завершения системного перехода, когда раннекультурные практики вырвались из оболочки морфофизиологической эволюции и стали ее себе подчинять. Т. е. разрозненные протокультурные программы складывались в единую взаимосвязанную систему. Полностью завершить этот процесс, оставаясь в границах своего биологического вида, неандерталец, вероятно, не смог: видимо, остановка ставшего непродуктивным простого наращивания массы мозга и его более плотное и экономное переструктурирование обозначили предельные эволюционные границы. Неандерталец должен был уйти, и вытеснение его кроманьонцем совершенно закономерно. Взрыв манипулятивной активности неандертальца – ответ психики на вызов второго пика антропологической болезни. Усложнение психики опережает её интеграцию (сбалансированность и согласованность режимов). Отсюда невротичность, повышенная флуктуационность и мутагенность манипуляционных процессов. И как результат – взрывное расширение артефактуального арсенала. Драма неандертальца, таким образом, заключалась в критическом опережении культурной эволюционной линией, с её собственными проитворечиями, линии морфофозиологической, уже почти полностью свёрнутой до процессов оформления нейрофизиологической и функциональной системы мозга.

Указанное опережение подтверждается тем, что некоторые из наиболее ранних верхнепалеолитических культур, например, шательперронская (38–33 тыс. лет назад) созданы были, как оказалось, неандертальцами (до сравнительно недавнего времени их участие в верхнепалеолитической революции не признавалось). Иногда «оправдание неандертальцев», у которых, как выяснилось, и с лобными долями всё было в порядке[144] (что, впрочем, нельзя считать окончательно доказанным). Дело доходит и до постановки проблемы об «авторстве» ориньяка. Будь этот вопрос решён в пользу неандертальцев, вышеприведённая модель диалектической динамики культурной и морфофизиологической эволюции получила бы дополнительный аргумент, каковых, впрочем, и без того достаточно.