Всевышний - Морис Бланшо Страница 46

безумца. Но если они вам потворствуют, это еще хуже! Разве вы не понимаете, что они поддерживают вас только для того, чтобы пустить ко дну, их помощь вас погубит, а впрочем, они вам не помогают, это одна видимость: какими вы располагаете средствами? Какие меры можете принять? Вы не справитесь с ситуацией, они это знают, она вас сметет. Вы проиграете, проиграем мы все. Что вы собираетесь делать со мной?

– Вы хотите уйти?

– За мной должны прислать машину. Вы в курсе?

– Естественно, оставаться в этом доме – не слишком заманчивая перспектива.

– То, что вы говорите, весьма неприятно. Не я отвечаю за это решение. Если меня приказано эвакуировать, мне остается подчиниться.

– Как вам угодно. – Он собрал бумаги и рассматривал их с безразличным, почти наглым видом. – Ваш отъезд, само собой, настоятельно необходим. Ваша семья спит и видит, чтобы вы отбыли, в этом можно не сомневаться!

– Почему вы так говорите? Вы о чем-то догадались? Вы получили другое предписание? – Он все еще держал в руках бумаги и разглядывал их, явно не читая. – Ну же, по-дружески. Почему вы дали понять, что мой отъезд нежелателен? Откуда вы это знаете?

– Я ничего не знаю.

– Идите к черту! – сказал я, забиваясь в угол.

Он чуть приблизился.

– Если хотите остаться, то это проще простого: я подпишу свидетельство, что вы… больны, заразны. С этого мгновения никто не будет вправе заставить вас выйти, даже верховные власти.

– Но это превышение полномочий. Или же… скажите мне правду! Я требую, чтобы вы ее сказали. Вы поступаете со мной бесчеловечно, ваша предупредительность отвратительна.

– Я не удерживаю вас силой. Я подпишу бумагу только с вашего согласия.

Мы погрузились в молчание. За стенкой снова начал кашлять Дорт – действительно, омерзительный, грязный кашель, который душил сам себя.

– Каковы симптомы этой болезни? – Он мимикой изобразил неведение, что означало: «Я же, как вы сказали, не настоящий врач», – но могло означать и: «Прежде всего, не начинайте заниматься симптомами, вам они достаточно известны, они достаточно известны нам всем». – Посмотрите на это, – сказал я.

Плоть отсвечивала теперь кармином, это и отталкивало, и притягивало. Его руки пробежали мне по ребрам самым что ни на есть профессиональным образом, под стать рукам санитара; внезапно, дотронувшись до казавшегося невредимым бедра, он причинил мне резкую боль.

– Полиция! – сказал я тихим голосом, в ушах у меня гудело. – Сегодня утром они меня избили.

Он долго смотрел мне в лицо, потом несколько раз резко шлепнул по щекам. «Не закатывайте глаза. Я скажу, чтобы вам сделали влажное обертывание. Что это такое?» Вставая, он заметил, что я сжимаю в руке листок бумаги. «Покажите-ка!» Он попытался неожиданно у меня его выхватить. «Хватит!» – сказал я, отталкивая его. Потом, под одеялами, перечитал этот текст.

– Знаете, что это? Это шутка моего отчима, чтобы меня успокоить: письменное заявление, утверждающее, что нет никакой эпидемии, что я не подвергаюсь никакому риску!

– Это от вашего отчима? – И он отпихнул меня, норовя выхватить бумагу. Я его ударил.

– Вы зашли слишком далеко, – сухо сказал я. – Впрочем, тут нет ничего, помимо того, что я уже вам прочитал: «Я удостоверяю…»

– Мне хотелось увидеть его почерк.

– Самый обычный, как у всех и каждого, как у меня. – Издалека я показал его ему. – Знаете, почему я храню эту бумагу? Возможно, вы рассмеетесь. Это талисман!

– Талисман? Чтобы оберечь вас от эпидемии?

– Предположим, – сказал я, – что вы врач и пытаетесь лечить меня, рассказывая бог весть какие истории, но предположим, что вы и вправду ведете незаконную деятельность, что вы хотите прибрать меня к рукам, что что-то сломалось в этой стране, что болезнь стала вашим соумышленником; предположим, что вы оригинал о двух лицах. Если вы надеетесь успешно противостоять государству, не больны ли вы на самом деле? А если вы больны, все, что вы якобы делаете, не просто ли это марево, не знак ли того, что вы увязли? Но если вы – действительно отклонение, то есть чужды государству, то само государство – всего лишь обманка, построенная на лжи и лицемерии, и вы правы, вы боретесь за бо́льшую справедливость, за подавляемую и несчастную истину; но если вы правы, вы все равно лишь инструмент государства, его рьяный, хотя и отвергнутый служитель, который претерпевает свое отторжение законопорядком, чтобы заставить закон жить и торжествовать; а если вы – этот служитель, то тогда служитель и мой, вы служите мне, заботитесь обо мне, и не имеет значения, как настоящий врач или врач без мандата – или заблудший, который ищет у меня гарантию своих грез. Я висельник на гвозде, и гвоздь этот – истина. И теперь я задыхаюсь, и никто меня с этого гвоздя не снимет, ни вы, ни кто-то другой: вот о чем напоминает мне эта бумага.

– Вы действительно принимаете меня за маньяка?

– Я раскачиваюсь в надежде выдернуть гвоздь, только и всего. Вы его слышите? – сказал я, указывая на стенку. Я еще никогда не слышал подобного кашля: кашель надтреснутый и как бы ложный, болезненный, как будто раскашлялся не больной, а сама болезнь.

Он замер в задумчивости перед стеной. «Я знаю его уже двадцать лет, – сказал он. – У меня не было лучшего товарища. А теперь, что он теперь? Скелет на кровати!»

– И если я останусь, что будет со мной?

– Не волнуйтесь. Время от времени я буду вас навещать. Все будет хорошо. Пока что, – добавил он после секундного колебания, – я прошу вас только об одном: когда вам захочется писать, пишите все что угодно, все, что взбредет в голову, даже пустяки.

Я посмотрел на него.

– Не доверяйте мне, Буккс, прошу, не доверяйте мне.

Он дружески попрощался со мной и распахнул дверь.

– Постарайтесь поспать. Медсестра придет позже.

VII

Время от времени я чувствовал, как у меня по руке стекает пот, и, однако, кожа оставалась лишь чуть-чуть влажной, даже холодной; зато день, – тот пылал. Я поднялся, сел на край кровати. Нога, стоило ее вытянуть, начинала болеть – полусогнутая, она слегка давила на нарыв, так что время от времени ее пронзала колющая боль; припухлость, казалось, слегка спа́ла. Я подобрал свои сандалии. Солнце добралось до шестой канавки в паркете; удары продолжались: три удара, еще три, один, затем пять ударов. Словно какое-то животное безмолвно скреблось с той стороны или покусывало штукатурку. Пять ударов, потом два; один, потом пять. Это могло быть все что угодно: умирающая муха – но мухи, те кружились, липли друг к другу, крохотные