Сборник статей - Софиология Страница 48

Смешения библейских и мифоязыческих аллюзий могли бы показаться непростительными, если бы мы относились к Аверинцеву как к богослову. И хотя его трудно заподозрить в теологической некомпетентности, однако столь же трудно традиционалистски ориентированному христианскому сознанию, мыслящему о библейских реалиях исключительно библейскими категориями, принять «инноватику» его теоретических пассажей. И лишь понимание того, что мы имеем здесь дело не с одним лишь строго монистическим, теоцентрически организованным дискурсивным пространством догматического богословия, а с дискурсом философским, смешанным, причудливо соединяющим библеизм с интеллектуализированным неоязычеством и утонченным, рафинированным секуляризмом, расставляет все по своим местам. Что непозволительно богослову, вполне допустимо для философствующего интеллектуала. Когда-то подобное смешение богословия с философией поставило С. Булгакова в оппозицию к православным богословам[502]. В случае с Аверинцевым оно не вызывало со стороны последних аналогичной негативной реакции, поскольку тот принадлежал к иному профессиональному сообществу. Единственное, в чем можно упрекнуть ученого, – это в том, что его софиологические тексты с присущим им богатством культурологических коннотаций в данном случае не несут никакого обогащающего начала для истинно христианского сознания.

Светские интеллектуалы, мыслящие преимущественно секулярными категориями, даже когда они рассуждают о Боге, Библии, Иисусе Христе, могут восторгаться тонкой игрой мысли, изящными рациональными построениями, гибкостью языка и прочими достоинствами аверинцевского дискурса, но к углублению библейского понимания Софии они не ведут и к концепции Божией премудрости ровным счетом ничего не прибавляют,

Концептуальная стратегия гипостазирования Божией премудрости (Софии), характерная для русской религиозно-философской мысли, предстает в двух семантически-аксиологических ракурсах, В свете библейского богословия она выглядит как нечто совершенно недопустимое, идущее вразрез с фундаментальными библейскими основоположениями, с догматическим богословием и его главным пунктом – учением о едином Боге. Если же смотреть на данную стратегию сквозь призму принципов сугубо философской дискурсивности, то здесь все выглядит несколько иначе. Как известно, философия, в отличие от теологии, обладает гораздо большей степенью интеллектуальной свободы. Она не привязана, как первая, к религиозно-церковной догматике и потому может позволить себе достаточно смелые интеллектуальные виражи, вплоть до самых умопомрачительных бросков в совершенно неожиданные метафизические горизонты. Если поместить российскую софиологию в семантические и ценностно-нормативные координаты классического библейско-христианского интертекста, то сразу же обнаружится ее чужеродность последнему, ее откровенно девиантная концептуальная природа. Но если рассматривать ее в сугубо философском, метафизическом ключе, то вопрос об ее концептуальной легитимности даже не возникнет, оправдания всего творения и, вероятно, самого дьявола. Заметим, что Владимир Соловьев тоже весьма предавался "софиологии", но не давал ей какого-либо определенного богословского значения. Также следует отметить, что в России большинство соборов посвящено Успению Божией Матери, одновременно именуясь Софийскими. Во всяком случае, покойный богослов о. Булгаков рассматривается многими, и особенно знаменитым богословом русского Православия Антонием Храповицким, как полу-еретик, если не прямо еретик. Учение прот. Булгакова во всей его совокупности было официально осуждено указом Московской Патриархии в 1936 году» (Георгий Ц. де Вильярдо. Дух русского христианства. Пер. с испан. Мадрид, 1962. С. 56–57).

Характерно, что эпоха модерна предоставила всем, кто хотел бы попробовать свои силы на метафизическом поприще, самые широкие возможности, вплоть до права на демонстрацию крайних проявлений интеллектуального произвола. Основания для этого предоставила эпохальная динамика секуляризации, заключавшаяся в неуклонном расширении дискурсивного пространства за счет стирания тех семантических, аксиологических и нормативных границ, которыми классические библейско-христианские тексты некогда были ограждены от всего чужеродного. В этом отношении правомерно предположить, что «серебряно-вековое» учение о Софии – это в некотором роде дитя процесса секуляризма-модернизма. Жажда свободы от библейско-богословско-церковных догматов и их семантических «оков», некогда заявившая о себе в виде многочисленных апокрифов и ересей, в конце концов приняла вид главенствующего принципа и стала доминантой в философском дискурсе новейшего времени.

Йозефин ван Кессел 

Sophia and sobornost′: cement and organizing principle of Orthodox society

Secular sociology and religious sophiology both developed in the slipstream of the rise of the social question in the 19th century. This paper compares the basic features of these two alternative rationalizations of the social in the cases of Max Weber, one of the founding fathers of modern secular sociology, and of Sergei Bulgakov who continued Vladimir Solov’ëv′s social philosophy and sophiology.[503] The first paragraph demonstrates that both sociology and sophiology were reflections on ′modernity′ or on life in the modern world and addressed similar questions.[504] Sociology, however, only gave a description of the factual state of society, whereas sophiology intended to give a picture of the good state of society as well.

The second paragraph explores the meaning of Sophia, the Wisdom of God (Premudrost′ Bozhiia), in the sophiologies of Solov’ëv and Bulgakov. Solov’ëv′s interpretation of love in Smysl′ liubvi,[505] is contrasted to the alternative Orthodox view of Lev Tolstoi.[506] This part analyzes Solov’ëv′s interpretation of the love that is and ought to be the cement of Christian society and will demonstrate that sobornost′ [507]for Solov’ëv is the main characteristic of the type of organization of this Christian society as Orthodox Church community. Tolstoi′s contrasting view and ethics, according to Max Weber, was typical of Christianity as a salvation religion with its attitude of world denial. Weber identified the Christian ethic proceeding from this acosmic standpoint with the Ideal type of the ethic of brotherliness.[508]

The third paragraph addresses the tasks of Bulgakov′s sophiology, Bulgakov developed Solov’ëv′s sophiology as a Christian sociology, in continuous reference to the contemporary secular sociology in Germany, and in particular with the sociology of Max Weber. Sophiology, according to Bulgakov, is not secular, but Christian sociology and it is an essential part of bogoslovle or theology. In the concluding part, the agreement or disagreement of the contemporary official social conception of the Russian Orthodox Church[509] with both Tolstoi′s social teaching and the sophiological views of Solov’ëv and Bulgakov is evaluated. The Osnovy do not mention Sophia or the names of the Russian sophiologists[510] and in some respects seem to side more with Tolstoi′s conception of the Christian attitude to the world as world denial, but in other and more important respects seem to express positions compatible with sophiology

′

The social question was raised because of the increase of human need and suffering in the lowest social classes, but it enhanced also the recognition of the differentiation of polity or state and society or b rgerllche Gesellschaft (civic or civil society).[511] The social question in fact was already the articulation of a relatively autonomous or self-conscious social sphere that could oppose itself to the state sphere,

A similar differentiation at the same time is apparent in the development of political economy from Staatswissenschaft, the science of – and on behalf of – the state, into Soziologie as an autonomous social science, This development took place during the lifetime of Max Weber, who was a champion for the theoretical independence of sociology from political science. Weber developed the concept of Wertfreiheit in science – or the freedom from other than scientific values in science – to ascertain this independence. This was not only Wertfreiheit of science from politics, but also from the dominance of rules, methods and ends of other life spheres, e.g. of religion, law, art and education, in the sphere of science. The Wertfreiheit of sociology according to Weber guaranteed the objectivity of the results of sociological research.[512] In fact, the Wertfreiheit of science is a logical consequence of Weber′s conception of history as an increasing rationalization of and differentiation into various life spheres that have their own Eigengesetzlichkeit or autonomy

The social question not only provoked the recognition of the factual differentiation of political and civil society, and the analogous differentiation of political and social science, but it also produced new articulations of the ′good life′. Since Socrates, Plato and Aristotle, the good life had been the central question of political philosophy, as it was the most important task of the polity as the Greek polis. In Aristotle′s analysis of the telos (end) of various political organizations, from oikos (or house community) to village to polis (city-state), the last and biggest entity had the task to provide for the good life of the population of the polis. The actions of the state or polis only had legitimacy because of its telos to provide for the good life.[513]

In traditional societies, religion answered the question of the good life, Weber demonstrated in his Zwischenbetrachtung the possible tensions between the political and the religious life spheres, that proceed from the fact that both are essentially engaged in ′giving meaning′.[514] In the 19th century, politicians and autocratic rulers of the nation-states had secured the exclusive right to answer the question of the good life for its population and territory, and to install the rules and use the force necessary to direct society to this end. It was exactly this exclusive right of the polity to determine the telos of society that raising the social question challenged.

Because of his scientific principle of the autonomy or Eigengesetzlichkeit of every life sphere, Max Weber did not challenge the political sphere in his sociology He restricted sociology to the description of ′the social′ in terms of social actions and associations, and consciously kept all normative questions about the good society or the good social actions or associations out of sociology. Sociology should not prescribe any ideal of the good life of society, as it would transgress its competence in doing so. Science cannot decide between good and evil.[515] Apart from this, according to Weber, social actions do not always have the intended result: sociology cannot predict the future, but can only describe ideal-typical rational possibilities.