Петербург. Тени прошлого - Катриона Келли Страница 48

вполне соответствовало их мечтам, оно все равно считалось бесконечно лучшим, чем многие другие места, где они могли бы оказаться. Район представлял собой, с одной стороны, аспект городской жизни, с трудом поддающийся изменению (цены на жилье затрудняли переезд), с другой же – то, что на некотором уровне можно было постоянно изменять в ходе рассказов: это даже в большей степени касалось малопримечательных районов, чем тех, что были прославлены классическими литературными описаниями. У центра было множество сторонников, которые объясняли свои предпочтения анонимностью и уродством новостроек («Каждый район безлик по-своему»[576]). Но было и множество любителей окраин, оправдывавших свой выбор соображениями не только практичности, но и удовольствия. В новых районах было больше света, зелени, человек ощущал себя ближе к природе. Это было наследие советских утопических планов по созданию нового жилья, но одновременно в этом выражалось чувство недовольства ограничениями, которые накладывала жизнь в «музейном квартале» центра. «Настоящие» петербуржцы были полны решимости строить с городом отношения, радикально отличные от взгляда туриста, способного лишь тупо таращить глаза: ощущение ландшафта, совсем не похожего на виды на открытках, панорамных фотографиях или снимках из альбомов о путешествиях.

Глава 4

Посвящение в рабочие

За Балтийским вокзалом косматое поле лежит, —

Будто город сам от себя бежит,

Будто здесь его горе настигло, болезнь,

Переломился, и в язвах весь.

Производит завод мясокостную жирную пыль,

Пудрит ей бурьян и ковыль,

Петроградскую флору.

И кожевенный там же завод и пруд,

Спины в нем табуном гниют…

Е. Шварц[577]

В мемуарах, завершенных и отредактированных в 1960-е, хотя и начатых двумя десятилетиями раньше, А. А. Гончуков (1904 г. р.) вспоминает годы работы на крупнейшем промышленном предприятии Ленинграда – Кировском заводе (основанном в 1801 году как Путиловский завод, а в 1922 году, после национализации, переименованном в «Красный путиловец»)[578]. Его запутанная, местами выводящая читателя из себя хроника, подкрепленная точно воспроизведенными квитанциями и чеками на бытовые расходы и фотографиями личных документов, демонстрирует столкновение между неизменной верностью автора идеалам советского коммунизма и мелкими досадными эпизодами и разочарованиями трудовых будней.

Гончуков был родом из Ярославля, в Петроград переехал в 1923 году, подростком успев послужить в ЧК[579]. Он надеялся поступить в Политехнический институт, но ему это не удалось. Проработав непродолжительное время на Невском машиностроительном заводе, Гончуков стал председателем жилищно-коммунального хозяйства, а в 1929 году пришел на «Красный путиловец» как политработник и остался на заводе до конца трудовой жизни, исключая армейскую службу в качестве добровольца во время и после войны и короткий период в 1950-е.

Как и у другой ленинградки его поколения, поэтессы О. Берггольц (1910–1975), отношения Гончукова с советской действительностью больше всего напоминали страстный роман. Женитьба в 1931 году и смерть близких родственников во время блокады удостоились в мемуарах всего нескольких абзацев; о рождении детей даже не упоминается[580]. Зато Гончуков подробно рассказывает о том, как горевал Ленинград, когда был убит Киров («Ленинград осиротел»), а также о серьезных трудностях в отношениях с начальством. Во время войны он еле сдержался, чтобы не ударить пьяного командира. Вопреки собственной воле он ужасался разрушению немецких городов («Вот она наша русская гуманность!») [Гончуков 333.83, 333.129, 333.149].

В 1951 году Гончуков был назначен помощником директора, и его критика порой доводила начальника до белого каления: «Мое заявление привело директора завода буквально в состояние бешенства». Неравенство в советском послевоенном обществе невероятно злило Гончукова. Почему он должен трудиться изо всех сил, чтобы купить обувь и одежду для своей семьи на 40 рублей, остававшиеся после уплаты налогов и обязательных взносов в погашение государственного займа, в то время как продавцы могут потратить в 100 раз больше на новую обувь, а директора магазинов отправляют детей в школу с колбасой и печеньем на завтрак? Его бесило состояние заводских общежитий, где иногда десять и более семей жили в одной комнате, где сырость и ветхость только усугубляли мучения от тесноты («Всего в этом условии проживают около 1600 человек! И это на Путиловском-Кировском, четырежды орденоносном заводе! В городе Ленина – в центре культуры нашей страны?! Это в 1951 году!!») И все же он разделил общий всплеск энтузиазма в связи с празднованием семидесятилетия Сталина: «Кировцы в четвертом квартале 1949 года сделали замечательный подарок тов. Сталину, в ознаменование его семидесятилетия, выполнив программу четвертого квартала по всей номенклатуре и завоевали знамя Совета Министров СССР». Гончуков писал также о крайнем потрясении, вызванном смертью вождя (в Москве «люди шли по улицам буквально в слезах»), сам он тоже разделил народное горе [Гончуков 335.5, 334.34, 334.9, 334.55].

Эмоциональные конфликты Гончукова продолжались и в последующие месяцы. Накануне нового, 1954 года его продолжают одолевать финансовые неурядицы и возмущает несоответствие между тем, как Кировский завод с гордостью рапортует в газете «Ленинградская правда» о своих успехах, и унизительным отсутствием реальных достижений[581]. Однако он тут же пускается в лирические разглагольствования, исполненные светлых надежд:

Сейчас около 21 часа, радио передает о замечательных успехах нашего многомиллионного народа и как-бы хотелось примкнуть к ним показав подлинно советскую-социалистическую организацию труда и производства. А нам, именно, нам путиловцам-кировцам это по плечу.

Так и будет!!

Время только жалко. Пока-то дойдет?!

Кончаю писать. 22 часа.

С наступающим Новым Годом!!!

Хочется сказать словами Чернышевского —

…будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его…[582].

В 1955 году управленческая деятельность Гончукова, превратившегося в настоящее бельмо на глазу для руководства Кировского завода, была приостановлена, с занимаемой должности его перевели на лесозавод в Ленинградской области. Проработав 14 месяцев в ужасных условиях, он в 1957 году вернулся совершенно без средств и принялся восстанавливаться на заводе – процесс оказался непростым, а ответственный работник, с которым ему пришлось иметь дело, вызывал у него презрение («пьяница и зять – зам. какого-то министра, представитель дворянского охвостья» [Гончуков 335.30]).

Денежные проблемы решить не удалось даже после того, как Гончуков снова начал зарабатывать и сын его тоже нашел работу. В 1960 году после базовых трат «остается на одеяние, ремонты различной домашней утвари, театр, кино, парикмахерскую, баню, на участие в лотереях, рюмку водки, встречу различных праздников и т. д. = 250 руб. в месяц!» [Гончуков 335.83]. Но даже то, что представлялось ему катастрофическими последствиями десталинизации (описывающая это