Александр Николюкин - Литературоведческий журнал №30 Страница 5

Поэтому произведения, например, Фета-прозаика или даже Фета-публициста – исключительно автобиографические: Фет подробнейшим образом конструирует то «пространство свободы», которое окружает военного человека, или путешественника, или «строителя» новой усадьбы в голой степи. Показательно авторское заглавие первого цикла его «деревенских» очерков: «Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство» (1862): будучи поэтом, помещик эпохи реформ определяет и оценивает деятельность помещика нового типа как лирическую по преимуществу! Конечно же, такой поворот мысли оказался непонятен М.Н. Каткову, редактору «Русского вестника», и заглавие очерков получило «традиционные» очертания – «Записки о вольнонаемном труде».

Фет-переводчик особенно интересовался истоками – его основные переводы были из римской античности. Он осознавал поэта как выразителя психологии просто человека – не человека как представителя какого-то «народа» или «сословия», а обычного – «голого человека на голой земле». Почему уже первобытные люди (какие-нибудь «кавказские горцы») не могли жить вне поэтического переосмысления собственной жизни и собственного «я»? И далеко ли от них ушло в этом отношении современное «цивилизованное общество»? В этом смысле он был действительно (как его назвал Н. Недоброво) времеборец.

А от этой устремленности к истокам шло такое важное качество общественной позиции Фета, как политический консерватизм.

В советском литературоведении обозначения «реакционный» или «консервативный» воспринимались почти что как ругательства. Между тем в исконном значении этих понятий нет ничего собственно «отрицательного». В.И. Даль определяет слово консерватор как «боронитель, сохранитель», «кто блюдет настоящий порядок дел, управленья, противник новизны, перемен». Консервативная идеология – это «сохранительная» идеология, в рамках которой «перемены» допускаются только после многократных «проб» и «проверок». А реакция (re – против, actio – действие) – это «противосилие, отпор, противодействие, сопротивление». То есть действие, возникающее в ответ на то или иное воздействие.

Поздний Фет может быть определен как «консерватор» или «реакционер» только в этом, «исконном» смысле указанных понятий. И в моменты бурного общественного бытия, которые выпадали на его долю, не скрывал своего противодействия – ни такой акции, как убийство Александра II, ни модным либеральным речениям. «Коренное дело земледельческой промышленности всего менее выносит всякого рода ломки и передергивания», – писал он в 1879 г.

В такой позиции тоже отразилось прежде всего «само-стоянье» поэта, неординарная способность его встать «всуперечь потоку» (выражение Б. Чичибабина). По закону парадокса, Фет становился в оппозицию к окружающему обществу, провозглашая собственное «самостоянье». Очень уж этот «поперечный» деятель талантлив – совершенно по-особому талантлив. И талант этот по-настоящему проявляется именно тогда, когда его носитель становится «всуперечь».

Подобное оказывается естественным в том случае, если он берет для себя в качестве жизненной позиции не просто позицию противостояния, но позицию консервативного противостояния. Носитель его не принимает устремлений «потока», отталкиваясь не от известных «прогрессистских» данностей (типа: «свобода, равенство, братство»), а от глубоко оригинальных идей, носящих, по своей сущности, консервативный характер. Возможность такой консервативной оппозиции в XIX в. явили Карамзин в «Записке о древней и новой России» (1811), Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями» (1846). И Фет – в своих публицистических статьях «Наши корни», «Наша интеллигенция», «Где первоначальный источник нашего “нигилизма”?», «На распутье» и т.п.

Эти произведения очень трудно «пробивались» в печать: либо были напечатаны через много лет после смерти авторов, либо выходили в свет изуродованные цензурой – той самой цензурой, которая, казалось бы, должна безусловно пропускать в печать всё, поддерживающее официальный «порядок». Но не тут-то было: этот порядок и Карамзин, и Гоголь, и Фет призывали поддерживать по-своему, отлично от рецептов власти. И в этом «само-стоянье» оказывались в оппозиции ко всем общественным группам эпохи.

Консервативная оппозиция Фета-политика становилась в согласии с мироощущением Фета-поэта: одна дополняла другую.

Словом, место Фета в истории русской культуры можно обозначить единственной номинацией: он был поэт – и в области «духовных», и в сфере «материальных» данностей. В качестве поэта он сумел расширить границы поэтической деятельности до тех пределов, достичь которых не удавалось никому прежде (и даже, кажется, никому после Фета). Он сумел утвердить возможность поэтического мировосприятия не только собственно в сфере узко стихотворной деятельности, но и в сфере «непоэтических» жанров, и в сфере вообще «не литературной», а служебной или хозяйственной жизни… Осмысление самой возможности такого рода культурной работы – кажется, еще дело будущего.

Но то, что отдельный культурный деятель сумел эту возможность реализовать – это огромнейшая заслуга, еще не вполне оцененная. И основной причиной неверной оценки крупнейшего русского поэта стало отсутствие удовлетворительного и сколь-либо полного собрания его сочинений.

С конца 1970-х годов при Курском государственном педагогическом институте (позднее преобразованном в Курский государственный университет) стали проводиться периодические всероссийские Фетовские чтения. Помимо собственно филологической цели эти чтения сразу же стали способствовать решению важной культурной задачи: сохранения и восстановления того единственного мемориального места в России, которое связано с жизнью и творчеством поэта. Это место – усадьба Воробьевка (недалеко от знаменитой Коренной пустыни), в которой Фет жил в летние месяцы начиная с 1877 г. до смерти. Все остальные мемориальные места – московский дом на Плющихе, орловские усадьбы Новоселки (где Фет родился) и Степановка (где в «эпоху реформ» он проводил свои уникальные «фермерские» эксперименты) – безвозвратно уничтожены в ХХ столетии.

В процессе «чтений» обнаружилось, что и сама фигура великого русского поэта представлена – не только в «массовых», но и в серьезных историко-литературных трудах – искаженно и мифологизированно. В наших представлениях о классике с давних пор укоренилась система «нечаянных» мелочей, прямо искажающих житейский облик этого «странного» поэта, жизнь которого сложилась «угловато» (выражение В.С. Баевского). В сравнительно недавнем вузовском учебнике В.И. Кулешов заявлял о «разрыве между Фетом – тонким лириком и Шеншиным – человеком»2. Указанный разрыв подкреплялся фактами, которые при ближайшем рассмотрении оказываются мифами:

– миф о «самоубийстве бедной возлюбленной» (М.К. Лазич): эта легенда возникла в кругах русских символистов-«фетыши-стов», вообще склонных к поискам в биографии Фета подобных «загадок»;

– миф о «Фете-крепостнике»;

– миф о Фете – плохом переводчике-«буквалисте»;

– миф о «фетовском безобразничанье» (выражение И.С. Тургенева), которое выразилось в его «искательстве» у сильных мира сего;

– миф о «самоубийстве» 72-летнего поэта, возникший через 15 лет после его смерти;

– миф о «мотыльковой поэзии», восходящий к демократам 1860-х годов, позитивистским устремлениям которых были чужды фетовские «парадоксы»;

– и так далее…

Серия подобных мифов и сформировала историко-литературное представление о Фете. Вот исходная посылка В.И. Кулешова: «Есть три позиции в объяснении Фета. Первая: мы хотим знать хорошего Фета, крупнейшего лирика, и ни до чего другого в его жизни и лирике нам нет дела. Вторая: есть все же два Фета: Фет и Шеншин, поэт и делец, и хотя Шеншин часто мешал Фету, эти помехи надо игнорировать как чисто эмпирические обстоятельства, как недоразумения частной жизни, будничную суету, не стоящую внимания. И, наконец, третья позиция: имеются диалектические связи между Фетом и Шеншиным, между благоухающим лириком и воинствующим консерватором»3. Почему-то ассимилируется «четвертая позиция»: в личности Фета-писателя не было никакого разрыва… Позиция самая простая – но и самая точная.

Фета привыкли воспринимать как «раздвоенную» личность, в которой ее бытовая сторона (кавалерийский офицер, затем преуспевающий помещик-фермер, автор «консервативных» политических и экономических статей и пр.) как бы противостояла творческой личности «чистого лирика». Сам Фет, отразивший в своем творчестве не только психологию человека своего времени, но русского человека всех времен (и в этом отношении он оказывается очень близок современности), многократно, но безуспешно пытался объяснить специфику собственной «цельности» – но не был понят ни современниками, ни ближайшими потомками.