Иван Полуянов - Деревенские святцы Страница 52

«С Успенья солнце засыпается», — в устных численниках сказано.

«Молодое бабье лето ведряное — жди ненастья на старое», — подсказано.

К Успенью в Белое море был наплыв косяков самой жирной сельди, на нерестилища таких рек, как Печора, Поной, ход лосося высшего разбора. Север поставлял ежегодно «царь-рыбы», «семушки» до 65 тысяч пудов, судя по тому, насколько удачно протекал промысел. Ценилась семга дорого, около 10 рублей 20 копеек — пуд и выше, в зависимости от насыщенности рынка.

Успенье — на Летнем берегу, в Кеми, Сороке, прочих поморских селеньях ожидали добытчиков с Мурмана домой.

Волновались женщины, службы в церквах выстаивали. «Ветер дразня», побьют домашний флюгер поленом: бездельник, давай мужьям попутье!

При подмоге крестьян, преимущественно Кемского и Онежского уездов, Мурман в год давал до 525–445 тысяч пудов трески, пикши, палтуса, зубатки, сайры. За уловами труд, неимоверный по тяжести, поистине героический.

Если в лавки сел, посадов, уездных городков Поморья завозили виноград, ананасы, лимоны, был на фрукты спрос. В хороводах девицы-поморянки красовались в шелках, парче, сережки золотые, бусы янтарные, головные уборы блещут жемчугами — откуда-то это бралось, верно?

Поморам обязаны Мурман, острова Арктики тем, что остались в составе России.

Все-таки не стоит тешить гордыню. В русских водах вели промысел норвежцы, бельгийцы, немцы, англичане. Пароходы, траулеры против лодий, беспалубных ёл, весельных карбасов, парусных шняк: Архангельск, случалось, вдвое-втрое больше закупал рыбы у иностранцев, чем у своих поморов.

Помянули близкое, вспомним стародавнее. В веках славился молочный скот Подвинья. С Успеньева дня Холмогоры снаряжали «поход» — перегон коров в Москву (позднее и в Питер). Отборных бычков, «царских» годовичков, везли на телегах, в пешем сопровождении у каждого четыре удоистые пеструхи. По году бычки выпаивались исключительно молоком, не в дороге ж им переходить на сено?

Кроме Успенского, в XX веке осуществлялись «походы»: Покровский — осенью, Рождественский — зимой, Пасочный — о Пасхе, Никольский — весной. Ежегодно и на рынки вывозился лучший скот, земство било тревогу: падает породность холмогорок по причине таких изъятий.

29 августа — Третий Спас, хлебный, Спас-на-полотне.

В устных календарях — третья встреча осени.

Иконы Спасителя Иисуса Христа были чуть ли не в каждой избе, под божницей горела негасимая лампада в посты, по праздникам. Спас Нерукотворный, шитый шелком по бархату, в перлах и злате, сиял на знамени российского воинства. С ним сражались на льду Чудского озера, на поле Куликовом — везде, где мечом и щитом решалась судьба Святой Руси, ее грядущее.

К Третьему Спасу пеклись в избах пироги-пряжоники.

Мать насеяла мучицы, растворяет квашню, дочка тут как тут — сосет пальчик, глаза по луковице. Смотрит, слушает:

Возьму пыльно,Сделаю жидко,После брошу на пламень —Будет как камень.

— Ма, когда на пламень?

— Завтра, донюшка, с утречка.

— Разбудишь?

— Сама вставай.

Не проспит помощница — косичка в мышиный хвостик!

Мать месит тесто, и ей уделит на колобок, на пышку, витую витушку.

Протопилась печь, под пора подмести, ради дочки с присказкой:

Поле маленько,Распахано гладенькоНе сохой, не бороной,А козлиной бородой.

В церковь пойдут — «святить каравай»- мать и дочь, обе. Впереди отца с дедушкой понесет малышка свою пышку, румяную, коровьим маслицем помазанную.

С уборкой ржи да надо повершить! На радостях жнеи катались, кувыркались по стерне:

Жнивка, жнивка,Отдай мою силку:На пест, на молотило,На кривое веретено!

Дожинки — прекрасный предлог для помочей. С желанием участвовала в них молодежь. Иногда на такие дожинки оставляли нарочито пошире поле.

Последний с полосы сноп, дожиночный именинник, нес в деревню принаряженный мальчуган. Жней встречали у околицы парни и под визг, притворное негодование окатывали из ведер водой. С порога избы жнеи враспев возглашали:

Жали-пожали,Три пряди нажали,Первая прядь — на еду,Вторая прядь — на семена,Третья прядь — про запас.

Понятно к хозяевам-хлебосолам всяк был охоч прийти: мол, у кого, девки, бабы, и попляшем, досыта попоем, если не у Петрова «на бороде»?

Обряды жатвы не описать, не перечислить.

31 августа — Флор и Лавр.

В устных календарях — лошадники.

«Тяглу мужицкому» от века щедрая ласка и забота: «Конь — пахарю крылья». «Конь не выдаст — смерть не возьмет» — от рубак, в битвах возмужавших, перенято и закреплено устными календарями.

Жак Маржерет, француз, командовавший сотней телохранителей Бориса Годунова, затем Лжедмитрия I, показывал в своих «Записках»: «Местные лошади… обычно маленькие и хорошие, прежде всего те, что из Вологды и ее окрестностей… За двадцать рублей можно приобрести весьма красивую и хорошую татарскую или местную лошадь, которая послужит больше, чем аргамак — турецкая лошадь, которая будет стоить пятьдесят, шестьдесят и сто рублей». Поясним о ценах: в XVII веке служилые низших чинов дворяне получали 4–5 рублей годового содержания, так что вологодскую верховую лошадь опрометчиво отнести к дешевым.

Накануне первой мировой войны Архангельская губерния насчитывала около 53 600 лошадей и 7500 жеребят, Вологодчина соответственно — 252 000 и 46 000.

«Мужик без лошади, что дом без потолка». Падеж в конюшне, по лошади выли, будто над покойником: «На кого ты нас, кормилец, покинул? Намыкаемся мы горюшка, насидимся без хлебушка… Кто нам пашенку распашет? Кто полосыньку взборонит?»

Конь был как бы член семьи. От постоянного с ним общения откладывались приметы о погоде: «Лошадь храпит — к ненастью, фыркает — к дождю; зимой ложится — к теплу».

Наши пращуры коня воспевали и возвеличивали.

Конь борзой сказок, былин — помощник, опора героя в подвигах, в добрых свершениях. «Бур и космат… грива на леву сторону до сырой земли… За реку он броду не спрашивает, которая река цела верста пятисотная, он скачет с берега на берег…»

Резвость, красота коня ценились пахарем, но выше — рабочая выносливость, неприхотливость к корму, кроткий нрав.

Держали у нас местных лошадей, кто побогаче или промышлял извозом, приобретали вятских, владимирских и т. д.

В Поморье пользовались распространением мезенки, зырянки — выносливы и покладисты. На улучшение породы немало сил и средств положил князь-воевода В.В.Голицын, будучи здесь в ссылке десятки лет. Бывший правитель государства при царевне Софье, сестре Петра I, он выписывал коней из центра России, долго северяне поминали его добром.

Если у архангельцев было меньше коней, чем у вологжан, то следует прибавить домашних оленей. Для транспортных целей их содержали в стойлах, как на Мурмане, в приморских становищах, — постоянно под рукой упряжка из 3–5 голов.

Сколько этих животных принимали равнины тундры, велики разночтения. Видимо, не менее полумиллиона. Стада преследовал падеж: в 1911 году потери от сибирской язвы составили 100 тысяч голов. Оленеводством занимались также коми. Русские выплачивали ненцам за выпас в тундре «покопытные деньги» — в XIX веке 3–4 копейки в год с оленя.

Может, не стоило приплетать олешков к Флору-Лавру, боюсь, однако, подходящего случая больше не изладится.

Август, пограничье времен года. Шиповник по зеленые завязки соком налит. Бередят душу курлыканьем журавли. Взлетают птицы с поля разом, выстраиваются в вышине треугольником: к отлету сборы, молодняк овладевает походным строем…

Осень, осень!

По лесным прогалинам, тенистым берегам рек лиловеет короставник, горят пижмы, везде в цвету луговые васильки, подмаренник…

Лето, лето!

Говорят, в августе «лето вприпрыжку бежит». Куда? С кем на свидание?

На лугах вымокает лен, издали на зелени отчетливы серые дорожки. Наверное, по ним, как по половикам, в деревни ступает новое время года.

1070 год — на Руси засуха погубила зерновые, жать было нечего.

1127 год — ранние заморозки повели к потере яровых хлебов.

1228 год — с 18 августа по 19 декабря выпадали холодные дожди. Полоса ненастья охватила всю Новгородскую землю, поселенья по Северной Двине.

1309 год — нашествие грызунов: «Пришла мышь и поела рожь, и овес, и пшеницу, и всякое жито».

1363 год — страшная засуха. Голод и мор. В Белоозере, например, в живых не осталось ни одного человека.

1601 год — в конце лета ударил мороз на зеленые, не вызревшие в холодное слякотное лето хлеба. Голод продолжался несколько лет подряд. Погибло только в столице Руси более ста тысяч как москвичей, так и пришлого, искавшего спасенья народа.