Сергей Романовский - "Притащенная" наука Страница 53

Согласие было получено и через некоторое время академик Вавилов перестал «дискредитировать» работу академика Лысенко.

И все же дела у Лысенко с каждым послевоенным годом становились все хуже и хуже. Особенно это стало заметно после смерти Сталина. Писали в ЦК, писали Хрущеву, писали не сломленные генетики, писали физики и математики, писали поодиночке и коллективно.

Даже в печать еще в 1952 г. стали прорываться антилысенковские статьи с критикой его скачкообразных «превращений» видов. А в конце 1955 г. более 300 ученых подписали письмо с требованием снять Лысенко с поста президента ВАСХНИЛ, а А.И. Опарина – с поста академика-секретаря Отделения биологических наук Академии наук СССР. Сняли. Место Лысенко заняла не менее одиозная фигура П.П. Лобанова [452], а на место Опарина избрали В.А. Энгельгардта.

Уже в конце 50-х годов экспериментально была опровергнута теория стадийного развития растений, теория вегетативной гибридизации [453].

Лысенко на некоторое время затаился, уполз к себе в нору и стал ждать своего часа. И он настал. Как заметил А.Р. Жебрак, «паразит нашел нового хозяина». В 1954 г. Лысенко умудрился заманить Хрущева в свое опытное хозяйство «Горки Ленинские» и показал ему товар лицом. Хрущев был сражен и сразу (как умел только он) безоглядно и бездумно стал поклоняться делу, которому служил наш корифей. Еще раз Хрущев побывал у Лысенко через 8 лет, в 1962 г. И вновь – полный восторг! Родственные души обрели друг друга: и тот и другой любили, когда его «хорошо» обманывали; и тот и другой никогда не спорили, а лишь подавляли своих оппонентов силой власти; и тот и другой никогда и ни в чем не терпели возражений. Конечно, все это от недоученности и от холуйского начала карьеры. Для Лысенко Хрущев оказался даже более ценным хозяином, чем Сталин.

В 1956 г. состоялся XX съезд КПСС, который, как принято считать, вошел в историю как съезд, ниспровергнувший культ личности Сталина. Да, именно на этом съезде родилась официальная идеологема «культ личности». Настала пора «оттепели», как назвал то время И.Г. Эренбург, одолжив этот удачный термин у Ф.И. Тютчева.

Именно с 1956 г., по мнению академика Н.П. Дубинина, началось возрождение генетики [454]. Но полностью избавиться от наследия Лысенко не удалось до сих пор.

После XX съезда стали весьма популярны «активы». Их собирали в Москве, Ленинграде, Новосибирске. Созывала свои активы и Академия наук. И первым на них был открыто поставлен вопрос о научной деятельности Лысенко. Подняли его рядовые ученые – физики прежде всего [455].

Руководство же Академии предпочитало выжидательно помалкивать. На заседании Президиума однажды заявили: «У нас нет оснований отрицать научные заслуги академика Т.Д. Лысенко» [456] и пересматривать свое отношение к решениям сессии ВАСХНИЛ 1948 г.

8 ноября 1956 г. профессор Любищев писал: «Хочется думать, что наконец поймут, что нельзя сеять, не освободившись от сорняков, что все научные, да и не только научные учреждения должны быть основательно прополоты и строить заново вконец запущенное наше сельское хозяйство и просвещение вместе с Лобановыми, Лысенко, Столетовыми, Презентами, Глущенко, Ольшанскими, Дворянкиными и т.д. так же странно, как, освободив дом от захвативших его бандитов, предложить затем бандитам совместное проживание в доме» [457].

Наивный романтик этот профессор Любищев. Конечно же, не выгнали. Конечно же, проживали, а зачастую живем до сих пор в одном доме с «бандитами» (так Любищев называл сторонников Лысенко). А куда их деть прикажете. Теперь придется терпеть все это наследие, пока оно само в компост не превратится…

Любищев надеялся, а Лысенко продолжал свое дело. В 1958 году состоялся пленум ЦК по сельскому хозяйству. Беспартийному Лысенко даже предоставили трибуну для выступления. Хрущев похвалил: «Заслужили всеобщее признание работы Т.Д. Лысенко по вопросам биологии» [458]. После этого пленума в угоду Лысенко расформировали редколлегию «Ботанического журнала». Вновь прошла волна сокращений генетиков, их места заняли «верные лысенковцы». Последнее, откровенно пролысенковское постановление ЦК и Совмина «О мерах по дальнейшему развитию биологической науки и укреплению ее связи с практикой» было принято 25 января 1963 г., а через три дня сразу в двух центральных газетах «Правде» и «Известиях» – громадная статья Лысенко «Теоретические основы направленного изменения наследственности сельскохозяйственных растений». Рукопись он направил в ЦК, а оттуда ее передали сразу в две газеты: пусть читают все!

Последний раз Хрущев обласкал Лысенко 10 февраля 1964 г. на очередном пленуме по сельскому хозяйству. Лысенко он назвал «идеалом советского ученого» [459].

12 октября 1964 г. Хрущева сняли со всех постов.

Конечно, Лысенко мог спокойно обработать в свою пользу и Брежнева. Но сил на борьбу уже не осталось. Пусть будет как будет. «А сохрани он гибкость, придумай очередной трюк с марксистско-ленинской начинкой, пообещай “партии и народу” что-нибудь эдакое модное, совсем молекулярно-инженерное, – с целью повышения урожайности пшеницы или картофеля, а на худой конец редьки, и он бы преспокойно жил да процветал» [460]. Если В. Сойфер думает, что я буду с ним спорить, то он ошибается.

Первой почуяла слабину Лысенко чуткая до перемен советская Академия наук. Уже 26 октября 1964 г. на Президиуме Академии наук был поставлен вопрос о снятии Лысенко с должности директора Института генетики. Сняли в 1965 г. В 1966 г. закрыли детище Лысенко – журнал «Агробиология».

Но сама наука бесхозной не стала.

Как считает свидетель событий тех лет, при Брежневе опять появился непререкаемый лидер, «безгранично честолюбивый» академик Н.П. Дубинин [461].

А как же наш? Он был уже никому не страшен и никому не нужен. Он сидел в своем кабинете и с удовольствием читал свои труды. Они ему очень нравились.

Умер злой гений советской науки 20 ноября 1976 г.

Академик Марр Николай Яковлевич

Еще один общепризнанный корифей советской притащенной науки академик Н.Я. Марр в определенном смысле является антиподом Лысенко – и по образованности, и по реальному, весьма значительному, вкладу в науку: археологию и кавказоведение. Но есть у них и родственная черта – энтузиазм, явно захлестывавший разум. Но если у Лысенко все его «достижения» – от недостатка образования, то у Марра – от дефицита научной совести.

Марр стал академиком Петербургской Академии наук еще в 1909 г. Не за выслугу стал, а за заслуги – он был крупнейшим специалистом по языкам Кавказа.

В.И. Вернадский называл его «моим старым другом», А.В. Луначарский – «величайшим филологом нашего Союза», академик А.Ф. Иоффе с удовольствием пересказывал байки о том, что Марру ничего не стоит за один день в совершенстве овладеть ранее незнакомым ему языком. И еще одну байку не уставал повторять академик Иоффе: садясь «на извозчика», Марр якобы долго не мог сообразить – на каком языке он должен к нему обратиться.

Весьма почтительно отзывались о Н.Я. Марре также поэт В.Я. Брюсов, академики А.П. Карпинский, С.Ф. Ольденбург, В.М. Алексеев, И.Ю. Крачковский, М.Н. Покровский. Его авторитет поддерживал философ А.М. Деборин, историк древнего мира С.И. Ковалев, литературовед М.С. Альтман, археолог Б.Л. Богаевский и еще очень многие [462].

После 1917 г., наглядно лицезрея большевизм, академик Марр понял, что его «языковые изыски» вполне созвучны главной идее большевиков того времени – идее мировой революции. И он принимает радикальное решение: поставить свою работу на службу этой идее. Он быстро и легко доказывает малограмотным большевистским чинушам, что они сами недооценивают свое марксистское учение, что на самом деле марксизм глубже и действеннее, классовые отношения определяют даже структуру языка. Он берется это доказать, если ему создадут условия. Клюнули: в 1921 г. «под Марра» возникает Институт яфетодологических изысканий.

Уже к концу 20-х годов Марр – полновластный хозяин и непререкаемый авторитет марксистской лингвистики. Дело его росло, институт разбухал и стал почковаться: с 1922 г. – это Яфетический институт Академии наук, с 1932 г. он стал Институтом языка и мышления, из него в 1945 г. выделился в качестве самостоятельного Институт русского языка Академии наук.

Марра «яфетическая теория» уже не устраивала. Аппетит требовал большего: он стал основателем «нового учения о языке». Суть его гениально проста: если «буржуазные лингвисты» изучают язык как таковой, то марксизм требует рассматривать «содержание» языка, его «идеологию». Язык, мол, наглядно отслеживает общественное развитие. И коли скачкообразно одна фармация сменяет другую, то вслед за ними «скачет» и язык – он столь же радикально меняет свое содержание [463].