Нина Никитина - Повседневная жизнь Льва Толстого в Ясной поляне Страница 58

Бурный людской поток вызывал внутренний протест, порой робкий — «полон дом народа», «мало работал», а порой решительный — «уехать бы куда-нибудь от посетителей!». Но «пропасть любопытствующих», разгуливавших по парку, всё нарастала. На выручку му

жу вновь приходила Софья Андреевна, заводившая беседы с кем-то из пришедших. Она волновалась за Льва Николаевича, видя его уставшим от многочисленных гостей, и бескомпромиссно комментировала: «они крадут у него здоровье» или от них «надо браунингами его защищать». Но посетители мало задумывались обо всем этом. Трудно подсчитать общее суммарное количество часов, потраченных гением на общение с ними. Не проходило и дня без гостей и прохожих, требовавших к себе внимания. Поражает и восхищает, с каким достоинством нес свою тяжкую ношу Толстой, убежденный в том, что «закон жить в любви со всеми тем и хорош, что его всегда надо исполнять».

Писатель нередко корил себя за то, что порой ему приходилось отказывать просьбам истинно нуждавшихся. Но ведь и «Ротшильд, — успокаивал он себя, — не смог бы удовлетворить все денежные требования, которые предъявлялись ему». Обилие просящих Толстой связывал со «слабым государственным благоустройством, порождавшим такую большую бедность».

Часто, выходя на утренние прогулки, писатель видел в окно передней толпы ожидавших его людей и задавался вопросом: «Как же с ними быть?» Но каждый раз предпочитал отвечать так «Не отказывать — будет их больше, миллион! Отказывать — трудно». Тем не менее Толстому приходилось объяснять, что «ни денежной, ни ходатайственной помощи оказать не может». Особенно возмущали его здоровые, молодые ребята, приезжавшие в Ясную Поляну на поезде для того, чтобы отнимать деньги у нищих. Ведь если «раздавать в день три рубля — не хватит никаких денег. Тула близка, их без числа».

Большинство посетителей робели перед Толстым. Многие просто комплексовали и потому говорили совсем не то, что хотели. «Бываешь недоволен, когда тебя беспокоят прохожие, нищие, — признавался писатель. — А тебе эти нравственные уроки нужны». Однажды «пришли бабы и мужик издалека, — записал писатель в дневнике, — мужик встал на колени: "Помогите, спасите, земский отнял землю…" Я спросил его, в чём дело, а он опять: "Спасите, помогите!" — мужик не рассказывал и не уходил. Тогда я тоже встал перед ним на колени».

Глава 15 Смена декораций

В Ясной Поляне в праздниках знали толк. Самыми большими праздниками были, конечно, именины и дни рождения. К Татьяниному и Машиному дням приурочивались пикники с непременным выездом за пределы усадьбы с самоваром и мороженым.

В великие праздники, такие как Рождество Христово, Святки, Масленица, Пасха, Троица, Ясная Поляна оживала, светлела, расцветала из-за обилия гостей. Праздники рождали радость бытия, одаривали радушием, хлебосольством, роскошью общения, соединяли всех еще больше, сопровождались застольем, анковским пирогом — венцом кулинарного искусства, «веселыми содержательными» разговорами о вещих снах, о таинственных стуках, привидениях, конечно, о счастье, которое «разлито ровно для всех, как вода в озере». Устраивались турниры буриме, моделировались особые шляпы, похожие на «Вавилонские башни», в которых в карету не влезешь. Часто сам хозяин Ясной Поляны садился за рояль, брал аккорды «С тобой вдвоем коль счастлив я». Тотчас к нему присоединялась «волшебница Таня», его свояченица, со своим великолепным колоратурным сопрано. Лев Николаевич подпевал ей, а хор подхватывал. Затем начинались танцы, завершавшиеся мазуркой. Толстой играл так, что нельзя было устоять на месте. Кульминацией веселого Рождества было появление в зале ряженых под всеобщий смех и крики «браво».

На Святки, как и положено, тихо лили воск и пристально всматривались в тени получавшихся фигур. Беззаботно играли в кольцо, веревочку, рублик так, что грудь дышала не воздухом, а радостью, силой молодости. Всё это напоминало гадание Наташи Ростовой перед зеркалами и свечами. На Светлое Христово воскресенье всей семьей шли к заутрене с пасхальными шафрановыми яйцами, а потом — катали их на деревянной террасе яснополянского дома.

На Троицу непременно устраивалось гулянье на солнечной поляне. Здесь плели венки, а потом у дома води

ли хороводы и веселой гурьбой отправлялись к Среднему пруду, чтобы гадать на венках, опущенных в воду.

Праздники способствовали сближению родителей и детей, господ и прислуги, хозяев и гостей. По традиции они проходили с обедами и ужинами, с «гулянием» чарочек, рюмочек, стаканов, гуляли по три дня и больше. Все бывали веселы и довольны. По утрам давали праздничные завтраки, потом обеды, потчевание, закуски, заедки, чай, ужины. Спали все «повалом», а утром вновь садились за праздничный стол.

Софья Андреевна Толстая вспоминала о святочном многодневном веселье в Ясной Поляне 1865 года: «С утра начали все приготовлять, делать маски, шапочки и проч. Повестили дворне… и явилось вечером пропасть ряженого народа. Наши были вот так одеты: Варенька — французским зуавом: красная куртка, красные панталоны, на голове шапочка красная же с кистями. Все это делали и шили целый день; с нею в паре Сережка, одетый маркитанткой, потом Лиза с Душкой, — Лиза — маркиз, а Душка — маркизой с напудренными волосами, оба зачесанные на руло, в чулках и башмаках и с треугольной шляпой под мышкой, чудо, как хороши. Затем следовали Гриша, одетый вроде шута, с горбами, а жена его, Анна, немочка, тоже шутихой. А впереди всех карлик, которого я наняла, крошечный, с Машкой поваровой. Они были дикими царями, в золотых и серебряных коронах, с золотыми и серебряными браслетами на руках и босых, испачканных сажей, черных ногах, с огромными палками в руках и красных мантиях, сделанных из те- тенькиных и Машенькиных шалей. Тетенька для наших маскарадов открыла все свои самые затаенные комоды и сундуки. Дворовые и крестьяне были наряжены кто как». Все «смешалось» в святочном событии — хозяева, гости, родные, горничные, лакеи и т. д.

А на Крещение был бал-маскарад с ряжеными. «Лев и я устроили трон. На большом столе из столовой поставили два кресла с золотыми двуглавыми орлами, все — и стены, и столы, и ступеньки на стол обтянули зеленым сукном, сверху сделали что-то вроде крыши из белого одеяла с красными цветами, положили короны и ордена. Потом приехали музыканты, скрипка и тромбон,

вроде огромной, очень звучной круглой гитары. Гриша с медными тарелками, одетый арлекином, весь в бубенчиках, потом два мальчика Пьерро — два Брандта бабу- ринские, потом его горничная и кучерова жена — барин с барыней, потом мальчик с пастушкой. Все — это с бубнами, шумом, хлопушками и тарелками, а сзади всех огромный, почти до потолка, великан, отлично сделанный. Под великаном был Келлер, который и заставлял его плясать. Пришло пропасть дворовых, Арина, одетая немцем; начали есть пирог. Бог достался Брандту, и он выбрал Вареньку, их посадили на трон, и потом уж пошел такой хаос, что и описать нельзя. Песни, пляски, игры, драки пузырями, хлопушки, жгуты, хороводы, угощенье и, наконец, бенгальский огонь», — вспоминала С. А Толстая о «1е jour du Rois», о выборе бобового короля по-французски, легко вписавшегося в праздничный яснополянский святочный контекст.

«Лучезарный» Лев, наделенный великим даром превращения будничной повседневности в праздничные события, с детских лет запомнил и полюбил святочный флер: «…темно-синее высокое небо, усеянное пропадающими в пространстве звездами, заиндевевшую бороду кучера, захватывающий дыхание, щиплющий за лицо воздух и скрип колес по морозному снегу». Для него зима всегда была связана с «холодными, но поэтическими святками»: с преданиями старины, народными обычаями, чем-то таинственным, происходящим на «фоне белых, громадных сугробов, сыпучего снега, занесшего двери, заборы и окна», узкими тропинками, высокими черными деревьями, покрытыми инеем, белыми полями, освещенными луной, с чудной, наполненной невыразимой прелестью тишиной усадебной ночи.

Святки — пора чародейства и гаданий — отличались богатством обрядов и примет. И конечно же яснополянские реминисценции нашли отражение в произведениях Толстого, в частности в «Войне и мире». «Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собой холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другим, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом все веселее и дружнее начались пес

ни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреевич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда-то. Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня и в фижмах — это был Николай. Турчанка был Петя, Паяс — это был Диммер, гусар Наташа и черкес — Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.